Начальник второго факультета И.М. Сухомлин, похоже, был искренне рад, прощаясь в декабре с большой группой выпускников-арабистов. Несколько десятков воспитанников с курса Лоскутова за пять с половиной лет учебы (в т.ч. лишь 3,5 - в стенах Института) успели порядочно накуролесить и их давно пора было отпускать дальше вдоль по штрассе.
Прощальный бесконтрольный всплеск выпускной радости особенно заботил командование факультета. Выдержат ли стены традиционное «ура!» ликующих лейтенантов? Слабонервные не выдерживали и мрачно пророчили: «Эх, жаль, покричать не дадут...». Наиболее решительные готовились орать вопреки всем запретам.
А Сухомлин, взвесив ситуацию, пришел к правильному выводу, отраженному в известной рекомендации замполиту: «Если пьянка неизбежна, то ее надо возглавить». В нужный момент и в нужном месте он, подбоченившись, вдруг скомандовал здравицу в честь родного Института. Дружное «ура» не замедлило быть ему ответом. Приятно удивленные выпускники не отказали и во второй раз покричать, когда начальник факультета, польщенный дружной готовностью строя, предложил выступить на бис.
Возможно, неугомонный начальник воспользовался бы плодами высокой дисциплинированности и управляемости еще и еще раз, если бы ему не пришло в голову сменить речевку. Инициированное им славословие в адрес родной Коммунистической партии и Советского Правительства не нашло массового отклика. Энтузиазм сошел на нет.
Но начальник факультета, похоже, все равно остался доволен плодами своевременно организованной инициативы.
Советским специалистам, работавшим в Военной академии в приморском городе Шершеле (Алжир), фортуна явно улыбалась.
В лесу было изобилье маслят, и алжирские военные поражались, откуда у их советских коллег такие черные пальцы. Там же, в лесах на горных склонах, росли невиданные земляничные деревья с ягодами, которые видом и отдаленно вкусом напоминали землянику, а размером - крупную клубнику.
Все в тех же лесах было полным-полно кабанов, досаждавших местным крестьянам. На их отстрел и последующую тайную (во избежание скандалов с местными мусульманами) утилизацию охотно подряжались члены советских военно-охотничьих обществ и им сочувствующие. Горожанам же оставалось лишь удивляться, что многие русские никогда не покупают мясо в городе, зато по ночам разделывают какие-то туши в антисанитарных условиях подвалов своих домов.
Предпринимались также попытки заняться огородничеством в небольших палисадниках и на тайных лесных делянках. Но больше всего наши соотечественники, сберегавшие валюту для более серьезных приобретений на Родине, любили рыбалку.
Многие из них проводили все свободное время в маленьком шершельском порту, где с мола или с борта пришвартованной рыбацкой шхуны добывали удочкой необходимые им морепродукты.
Некоторые умельцы по ночам с фонарями собирали на сваях креветки с помощью сачков, сооруженных из отслуживших свой срок женских колготок. Меню советского специалиста разнообразили морские ежи, акриды и прочие моллюски, славившиеся своим богатым набором микроэлементов. Для сбора этой живности особые снасти не требовались. Их просто снимали ножами с камней.
Командование с трудом сдерживало тягу соотечественников к охоте, рыбалке и собирательству. Обычно старались не замечать этого.
Но иногда закрывать глаза было уже просто невозможно. Так случилось однажды с одним специалистом, которого переводчики звали «Миша-артиллерист».
Еще ночью он забрался на шхуну, чтобы порыбачить на зорьке. В пустых ящиках, прикрытых брезентом, Миша крепко задремал и очнулся лишь в открытом море.
Пришлось объясняться потом в полиции, кто такой этот странный человек в тренировочных штанах с пузырями на коленках, с прилипшей к нему рыбной чешуей.
Ну, разве могут понять иноземцы, что русский человек может пойти очень далеко, чтобы поймать свою золотую рыбку?!
«Учите ТТХ, ребята!» — рекомендуется в известном ВИИЯковском анекдоте. Но иногда и знание языка помогает.
Дело было в ноябре 1992 г. в зоне осетино-ингушского конфликта. Я выполнял задание в Назрани. Отношение к русским, да еще носящим военную форму было не самым благожелательным. В городе крутились эмиссары из Грозного, где в это время набирал силу неистовый Джохар.
Необходимо было выявить наиболее влиятельных людей в местном обществе. Приходилось общаться с представителями бывшей партийно-хозяйственной элиты и новых властей, старейшинами, интеллигенцией, религиозными авторитетами.
Ходить по ночам было страшновато, иногда постреливали. Исчезла вдруг проводница из нашего вагона. Какие-то люди контролировали подходы к вагонам на станции, где жили сотрудники временной администрации в зоне ЧП и охранявшие их омоновцы.
В плотном и недоброжелательном окружении таких незнакомцев я оказался затемно в Исламском институте в километре от станции, где надо было переговорить с пользовавшимися уважением духовными лидерами. Присутствовали и какие-то хмурые сосредоточенные бородачи, от вида которых на душе стало совсем кисло.
Неожиданно я услышал, что они переговариваются между собой по-арабски. Это оказались преподаватели-египтяне из университета «Аль-Азхар». Нескольких ритуальных фраз было достаточно, чтобы в корне переломить ситуацию. Оправившись от изумления, хозяева засуетились с угощением, которое, по-видимому, первоначально и не предполагалось.
Прощаясь, мне сказали, что машина подана и она отвезет меня к нашим вагонам. Мои возражения («да тут ходьбы-то от силы 10 минут, да и темноты я не боюсь») были почтительно отвергнуты: «Этот нога ходыть пешком не должен, он по-мусульмански знает!»
Так я понял: язык не только куда нужно доведет, но и поможет потом оттуда выбраться.
С первых же дней работы в Южном Йемене мне пришлось отстаивать свои представления о служебном предназначении переводчика. Я своего добился, но в результате пришлось поменять удобное место в столичном военном городке «Бадр» на дислоцированную в Харазе (100 км пустынного бездорожья от Адена) пехотную бригаду «Аббас». В этом месте горы подступали ближе всего к океану. Бригада прикрывала этот стратегически важный проход, а заодно одним своим батальоном удерживала упоминаемый И.А. Буниным остров Меюн (Перим) у входа в Красное море.
Электричества, стационарных построек, собственных источников воды в бригаде не было. Зато был рыбацкий поселок неподалеку, стая прикормленных отбросами акул у берега и многочисленное змеиное население в неприветливой горно-пустынной местности.
А еще были первые числа октября 1973 года и введенное по этому поводу состояние повышенной боевой готовности в ожидании попыток израильских командос высадиться на Меюн, контролирующий Баб-эль-Мандебский пролив.
И вот в такой напряженный момент (не к ночи будет сказано!) бдительный советник командира бригады А.Н. Федорченко обнаружил в палатке бригадной библиотеки - фактически в «ленинской комнате»! - склад маоистской литературы. Было принято решение изъять «троянского коня» и уничтожить.
Книги горели плохо. Для поддержания огня приходилось то и дело подливать керосин в костер. Но хуже всего было то, что любопытные йеменцы стали собираться и недоумевать, что это такое советские друзья затеяли. Костер пришлось погасить, а оставшуюся литературу отнести в нашу хижину.
Чуть позже я оттащил мешок с книгами на гору, возвышавшуюся над управлением бригады, где, выбрав удобный пятачок, стал методично уничтожать пасквили на наш советский строй. Рвались книги с трудом. Процесс затягивался. Я не заметил, как навалилась тропическая ночь. Неожиданно с подошвы горы раздались свистки боевой тревоги, стали заводить моторы, почувствовалась суета. Послышался истошный вопль советника: Сергей, где ты!? Срочно сюда!
Загасив подручным способом свой костер, я сбежал вниз и был тут же введен в обстановку: С моря движется десант израильтян. Объявлена боевая тревога. Скоро, наверное, начнется высадка. И какая-то сволочь им с горы огнем дает целеуказание, выводя на бригаду!...
Я тут же успокоил начальника, что с Моссадом в преступную связь не вступал, а оставшиеся труды Великого Кормчего готов утилизировать до конца командировки иным доступным мне путем. На том и порешили.
А в это время действительно мимо расположения бригады проплывали две-три рыбацкие шхуны, обозначая себя ходовыми огнями.
Совсем неопытным переводчиком, неискушенным в вопросах естественных наук и теологии, я после 2-го курса оказался в пехотной бригаде «Аббас» на юге Аравии. Бригада стояла в горном ущелье, выходящем к песчаному берегу Аденского залива. Песок и вулканические породы лишь кое-где скрашивали низкорослые деревца с огромными колючками и редкими мелкими листиками. Иного пейзажа в безводной местности на 6-м градусе от экватора я и не ожидал.
Спасаясь от жары (ночью температура «падала» до 28-30), спали не в сложенной из камней хижине, где обитали крысы и лежало оружие, а на железных кроватях, с трудом приведенных на склоне горы в горизонтальное положение. Умудрённый книжным опытом, я намазывал перед сном ножки кровати припасенным на этот случай чесноком, который должен был отпугивать змей, если бы таковые вознамерились разделить со мной ложе.
Не всякий раз удавалось заснуть и проспать до первого луча солнца и первых мух. Проснувшись в очередной раз от непривычной обстановки и вдоволь налюбовавшись незнакомым звездным небом, я вдруг почувствовал какое-то движение метрах в 10-15 от меня. Прячась за саксаулом, ко мне, еле угадываемый в темноте, кто-то подкрадывался.
«Диверсант!» - мелькнуло в голове. Оружие рядом, но незаметно к нему не подобраться. Однако приглядевшись, я увидел еще более поразительного гостя. Это был ... черт. С копытцами, рожками, бородкой и хвостом. Скосить его очередью из автомата показалось особенно заманчивой научно-практической задачей.
Ночной визитер неожиданно заблеял, опустился на все четыре конечности (он стоял лишь на задних, оперевшись передними о жесткие ветви саксаула, с которого объедал листочки) и подался к своим козлоногим соплеменникам, пасшимся неподалеку на склоне.
Встречу с дьяволом пришлось перенести на более поздний срок...
Занятия в поле окончились, и после немилосердно палящего солнца было так приятно оказаться у себя дома, на приятной прохладе каменного пола, имея под боком холодильник с какой-нибудь газировкой. Квартира была на первом этаже, но городок, амфитеатром спускавшийся к берегу, был как на ладони. Был виден шершельский маяк, красные черепичные крыши домов и уходящее к горизонту синее море.
После полудня моя сторона дома оказывалась в тени. И как всегда под окном собирались для игр дети из соседних домов. Игры были довольно шумными и никак не располагали к спокойному отдохновению. Изустные просьбы угомониться длительного эффекта не гарантировали.
И вот однажды для большей убедительности я вышел на лоджию и самым серьезным образом предупредил, что мне, как волшебнику, громкие крики мешают заниматься магией. В подтверждение своей профессиональной принадлежности пришлось предложить наиболее оторопевшим юным алжирцам разрезать с помощью ножниц склеенную кольцом бумажную ленту. Получалось два кольца поуже. Затем я взял другую ленту, склеенную по версии Мёбиуса, и с произнесением приличествующих моменту заклинаний на русском языке она разрезалась в моих руках в одно, более длинное бумажное кольцо.
«Могу и два кольца сшаманить», - пригрозил я для пущей убедительности раскрывшей рот дворовой аудитории (последующее разрезание трансформированной ленты Мёбиуса, как известно, дает два переплетенных кольца).
Эффект превзошел все ожидания. Малышню как ветром сдуло. Воцарилась благодатная тишина. Но лишь настолько, сколько потребовалось, чтобы собрать утроенное количество зрителей, принявшихся дружно скандировать: «Сах-хбр! Сах-хбр! Сах-хбр!» («Вол-шеб-ник!»). Повторяя на бис свои бумажные эксперименты, я понял, что был неправ... Рекомендация попрактиковать на дому с «кялима сахрия» - «волшебным словом», продиктованным по слогам для особо усердных, успеха не имела.
От лавров профессора Воланда пришлось отказаться и перейти к разоблачению собственного могущества. Но еще долго по двору шныряли маленькие алжирские колдуны, приговаривая: «По щучьему веленью, по моему хотенью!..»
Перед самым Новым годом, в конце декабря 1979 года колонна грузовиков «Магирус-Дойтц» с курсантами Шершельской военной общевойсковой академии петляла в предгорьях Атласских гор, возвращаясь с полигона к средиземноморскому побережью, домой. Советские преподаватели и переводчики как «белые люди» ехали вместе с алжирскими офицерами в автобусе.
Уже стемнело и хотелось спать. Все устали и изрядно промерзли за несколько суток стрельб и учений на пустынном плато, покрытом лишь высохшей травой альфой, которую успел припорошить неожиданно выпавший снег (кстати, на производимой из нее прочной бумаге в Старом Свете печатают деньги).
И лишь один особенно пытливый алжирский лейтенант внимательно слушал по радио новости на французском языке. Он неожиданно заерзал и обратился к старшему в автобусе - заслуженному ветерану национально-освободительной борьбы майору Макруду: «Господин майор, а по радио говорят, что русские напали на Афганистан!»
Задумавшийся о чем-то своем, пожилой и весьма уважительно к нам настроенный майор, недовольно поморщился и холодно ответил: «Да врут там всё. Это типичная западная пропагандистская утка». Лейтенант осекся, недоброжелательно покосился на нас и опять начал терзать свой приемник.
Вскоре алжирская радиостанция «Шан-труа» («Третий канал») уже вполне официально передала сообщение о вводе советских войск в Афганистан. Злорадствующий лейтенант попытался возобновить с майором разговор о «советской военной угрозе». Но майор Макруд, вздохнул, твердо отрезал: «Ну-у,... значит,.. так надо было!»
Усилиями людей доброй воли в очередной раз был сорван антисоветский шабаш.
Курсовой офицер капитан Панченко был человеком думающим. Шаблонных объяснений от желающих уйти в увольнение сверх установленного списка он не принимал: «Не чувствую творческих натур - "Часы сломались, надо в мастерскую" или "На почту надо, тете послать телеграмму". Как-то это все примитивно. Вы дайте оригинальную версию!»
Приходилось задумываться. А тут случай подвернулся сам собой. У моего одноклассника Саши Хохлова отец был художником. Заказали ему однажды картину - Ленин беседует с рабочим, крестьянином и солдатом. Для большей правдоподобности образа последнего потребовалось посидеть в качестве натурщика, чтобы запечатлеть все естественным образом образующиеся складки на шинели.
С этим я и побрел к Панченко. Сообщение о возможном вкладе в развитие изобразительного искусства он воспринял с интересом. Я, уже, было возликовал, как вдруг на чело офицера легла печать задумчивости. «А не нарушим ли мы здесь требований приказа №010», - неожиданно сказал он. Ваше изображение будет зафиксировано на полотне, которое, будучи выставленным на всеобщее обозрение, может привлечь ненужное внимание посетителей художественной галереи, в том числе иностранцев. Нужна ли Вам такая реклама?»
«Товарищ капитан, - взмолился я, - да ведь там будет не мое лицо, да и погоны, эмблемы в петлицах, нашивки никак не могут быть современными!»
«Не знаю, не знаю, товарищ Модестов, - с сомнением хмыкнул курсовой офицер. - Боюсь, начальник курса майор Лоскутов нас не поймет».
Где теперь та картина? Продолжает ли волновать иностранные разведки вопрос о том, кто изображен на том полотне? Вряд ли.
А вот Панченко, поймавшего меня в 1972 году, в день рождения, при перелезании через забор поликлиники, но не доложившего начальству о моем самоходе, я встретил совсем недавно - 19 мая 2001 года, на Дне переводчика в Лефортовском парке. И мы были рады друг другу.
С одноклассником Сашей Ломиевым мы несколько лет ходили в театральную студию. Приобретенные тогда сценические навыки нас выручали в жизни не раз.
Однажды, вырвавшись законным образом в город и неплохо проведя время с тем же самым Ломиевым, я вдруг осознал, что времени на возвращение в Институт катастрофически не хватает. Перспектива объясняться за опоздание из увольнения меня никак не устраивала.
В условиях крайней необходимости решение не заставило себя ждать. Из телефона-автомата я набрал номер дежурного по Институту, а Ломиев по-военному четким языком с не признающим компромиссов южнорусским говором доложил: «Товарищ полковник! Говорит старший наряда прапорщик Голотюк. Я тут задержал вашего слушателя Модестова С.А., который вот уже битый час уверяет меня, что отсутствие у него увольнительной не является нарушением установленного порядка. И все сует мне какой-то пропуск. Разрешите сдать этого разгильдяя в комендатуру?»
Дежурный тут же рассеял сомнения «служивого», настоятельно рекомендовал отпустить товарища, а меня в трубку успокоил: «Товарищ слушатель, не волнуйтесь, все улажено. Сколько вам добираться до расположения?..»
В журнале увольняемых была сделана запись, продлившая мое увольнение еще на час, а я довольный нашей причастностью к Мельпомене, спокойно поехал на Волочаевскую.
Как-то так получалось, что я все время попадал в те проценты, которым положено было сидеть в субботу и воскресенье в казарме. Видимо, всю положенную квоту выбирали другие кандидаты на увольнение, по которым после телефонных звонков принимались «персональные решения».
Может быть, кто-то и не понял, что жил в стране социальной справедливости. Но я это знал точно. Поэтому долго не кручинился и освоил свою технологию увольнения без пропуска. Она была хорошо продумана в мельчайших деталях и потому за два года казармы практически ни разу меня не подвела.
Раскрывать эти детали не имеет смысла. Оболтуса они не спасут, а толковый человек и сам дойдет до элементарных правил техники личной безопасности. В конце концов, важны не готовые правила, а умение их выработать в любой новой обстановке.
Впрочем, байка - жанр не для умудренного опытом резонера. Тут нужен живой пример, а не нравоучение с далеко идущими политико-психологическими заключениями. В качестве такого примера - личный опыт путешествий от Института до дома с перемещением по железной дороге в форме, дополненной устрашающей нарукавной повязкой «Патруль» с соответствующей легендой прикрытия.
Лишь однажды этот технологический вариант дал сбой: бдительные пенсионеры потребовали препроводить не вполне трезвого военного строителя к старшему патрульного наряда, находившемуся, как я уверенно сообщил публике, «в другом вагоне электрички».
К счастью, строитель оказался из части, расквартированной недалеко от станции «Царицыно», на пути к моему дому. Я проводил его до КПП, порекомендовал серьезнее отнестись к вопросам личной дисциплины. Потом великодушно пообещал не сообщать командованию и убыл в дальнейшее пространство. По-моему, все остались довольны.