Андрей Юрьевич Чекулаев (Васильков) Восток – 74:

Легенда о Трофимыче и генерале

К  годовщине Сталинградской битвы.

1-й курс, 68 г.

Начальника одного элитного военного института, имевшего почти академический статус, генерал-полковника, по прозвищу "Дед", проклинаемого за строгость и солдафонство и одновременно боготворимого всеми учащимися, или, как их называли "слушателями", знали все в округе. Он и депутат, и Герой Советского Союза, и заслуженный пограничник. Очень крутой, хитрован и апологет военной жизни даже в мирное время, но, по большому счету, справедливый генерал был грозой всех офицеров института. Он уже страдал определенной степенью склероза и ловко пользовался этим, часто забывая разные вещи, но только те, которые хотел забывать, а помнил все то, что забывать нельзя: службу, войну, воинские традиции и старых боевых друзей.

Для простых слушателей он был чудаковатым "хозяином", любившего совершать обходы территории в поиске брошенных окурков, длинных "баков" у офицеров, и самым лучшим в службе под его началом было простое правило: не попадайся на глаза и все будет тип-топ. А какие выпускные вечера он закатывал каждый год и сам всегда в них участвовал, предварительно распустив всех слушателей на сутки в увольнение, что бы не быть свидетелями того, как в автобусы загружают пьяных в хлам их преподавателей и прочее начальство.

Хотя большую долю денег на водку для преподавателей и начальства в виде добровольных пожертвований "кто сколько сможет" сдавали в шапки выпускников, ходившим по аудиториям младших курсов, именно они, слушатели младших курсов. Но при этом, закрыв глаза, мечтали, что придет день и они, выпускники, также пойдут с шапкой по этажам, потому что это традиция.

А традиции нужно уважать.

Автобусы везли всех желающих до метро, где власть генерала заканчивалась и начиналась власть комендантских патрулей, к счастью не распространявшаяся на гражданский преподавательский состав. Офицеры же покидали район "боевых действий" на такси или частниках, поджидающих их по предварительной договоренности у КПП. Начальникам кафедр выделялись "газики-козлы". Иногда расхорохорившийся генерал, отправляясь домой, подсаживал в свою "Волгу" молодых преподавательниц со второй кафедры английского языка, и со стороны казалось, что он "требовал продолжения банкета", но генеральского запала, по рассказам его водителя Жорки, хватало только до ближайшего метро, где он галантно высаживал молодых женщин, тайно рассчитывающих на более тесное знакомство. Но дело не выгорало. Хотя все знали, что у генерала была молодая жена, на которую он тратил свои силы, подпитывая их регулярными уколами в родной санчасти, и по институту долго гуляли байки о чудодейственных японских инъекциях, которые ему присылали с Дальнего Востока.

Служить генерал начал в двадцатых, когда добровольно вступил в полк милиции. При этом он добавил себе год и с тех пор во всех официальных документах указывается, что он родился на год позже, чем это было на самом деле. Проходил службу рядовым красноармейцем, затем учился в пограничной школе, служит на погранзаставах в Белоруссии, закончил академию имени Фрунзе, воевал командиром полка с финскую компанию. Прошел Великую Отечественную от командира дивизии до командующего корпусом. Защищал Ленинград, был ранен. В конце войны ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Генерал-полковником он уже стал в конце пятидесятых, а в шестидесятых возглавил институт, сразу превратив его в настоящую боевую единицу.

При нем главным истопником института, отвечающим не только за жар в котельной, но и за целость старой системы парового отопления казарм, был один старик, имени и фамилии которого сейчас никто не вспомнит, потому что и раньше не знал. Тогда все звали его только по отчеству: Трофимыч. Он был любителем выпить, ни на кого не жаловался, его и не видел никто днем, так как он все время сидел у себя в котельной до тех пор, пока на территории института не происходило какое-нибудь ЧП: то кран прорвет где-нибудь в батарее, то труба отопления лопнет потому, что давление в системе будет выше нормы. Инженер института с ума сходил от Трофимыча, так как доказательств его вины в нарушении режима работы системы и искать не нужно было. Просто достаточно было раз взглянуть на синюшную небритую физиономию старика, чтобы оценить степень его опьянения на службе.

Но однажды, когда дежурный по институту "застукал" Трофимыча с мешком пустых бутылок и поднял шум, генерал строго-настрого приказал, чтобы Трофимыча не трогали. И больше его никто не трогал. Но сказать, что количество прорывов кипятка уменьшилось или увеличилось было нельзя. Все оставалось по прежнему. Те, кто был знаком с ним, любили этого незлобивого человека, а наиболее близкие ему по духу, даже распивали с ним портвейн в его котельной, в которой было чисто, как на военном корабле, слушали, как он играл на гармошке, его рассказы о войне и долгой службе. Ходили легенды, что Трофимыч служил с генералом еще на погранзаставе и прошел с ним плечом к плечу всю войну. Не будь так сладок войсковой спирт, кто знает, может быть, и он дослужился бы до лампасов, но не довелось. Да Трофимыч и не переживал вовсе. Был счастлив, что жив и здоров, и слегка пьян, а больше ему ничего и не надобно было.

Летом, когда отопление не работало, Трофимыч выезжал со всем институтом в лагеря, где отвечал за единственную старенькую баню, которая стояла рядом с футбольным полем и томно охала всеми стенами, когда в нее попадали футбольным мячом. Когда в банный день дежурные по бане пересчитывали на расстеленных на траве простынях грязное сменное белье, Трофимыч любил стоять рядом и давать советы, как удобнее складывать белье, считать портянки и связывать простыни в большие тюки. В таких делах он бал настоящий "дока". Вообще все, что касалось хозяйственных дел, было ему знакомо до мелочей, и могучие "дубовые" полковники с кафедры оперативно-тактической подготовки, известной в народе, как "дубовая роща", не брезговали его советами, когда заступали на дежурство по лагерю.

А еще Трофимыч командовал маленькой котельной, которая обеспечивала горячей водой столовую и душевую, в которой ежедневно после смены должны были смывать пот и жирный рыбий запах поварихи.

В помощники Трофимычу выделялся один солдат по прозвищу Гусак из взвода охраны института и один слушатель из состава наряда по кухне. Поварихи понемногу подворовывали масло, сахар и мясо из "котла" и продавали его жителям соседней деревни, не забывая и Трофимыча. Ему выделялась пол-литровая фляжка самогона, которую он со своей котельной командой распивал в кустах на природе рядом с кирпичным крыльцом. Когда пол-литра не хватало, тогда солдатика Гусака переодевали в спортивный костюм и отправляли в деревню за добавкой, если имелись на это средства. Каждый раз Трофимыч проверял крепость принесенного самогона, делая контрольный глоток, так как Гусак был нечист на руку и пару раз, отпив грамм сто из горлышка, разбавлял самогон водой. Трофимыч, как настоящий спиртомер, тут же обнаруживал обман и мгновенно превращался в тигра. При этом он, старик-пенсионер, так дубасил Гусака черенком от метлы, что тот мог спастись от него только бегством, а по сему лишался своей дополнительной доли самогона или портвейна, в зависимости от выделенных и потраченных на спиртное общественных средств.

Часто Трофимыч честно добывал "огненную воду" за счет гостей, запуская охочих до пикантных подробностей женского тела молодых слушателей до "стены плача" - стенки, отделяющей котельную от душевого помещения, где плескались обнаженные кухонные нимфы. В стенке кем-то давным-давно, еще в бытность принадлежности лагеря Московскому СВУ1, были просверлены дырочки для подглядывания. Все поварихи знали это, и любили ради смеха покрасоваться голыми ягодицами перед тайными зрителями. А, чтобы жизнь наблюдателям не казалась медом, время от времени они обдавали из шаек фанерную стенку, и за ней наблюдатели терпели ожоги, как водители подбитых танков, обозревавших поле боя в смотровую щель.

Однажды кто-то из безвестных недругов, надеясь подловить Трофимыча за этим делом, втихаря, подпилил деревянные бруски, на которых держалась фанерная стена и та рухнула со страшным грохотом в душевую вместе со своим наблюдателем, обдав чистые тела поварих белым мелом пыли вместе с побелкой, щепками и кусками деревяшек с гвоздями. Визг оголенных девиц был слышен аж до местной птицефабрики, в деревнях забрехали псы, а на куриных насестах всполошились от вечерней дремы куры. "Ах, Трофимыч! Ах, он гад!", - кричали перепачканные поварихи и, голые, мокрыми полотенцами лупили по бесформенным очертаниям тела существа, ввалившегося с криком "у-у-у, бля!" в помывочное пространство. Но, не признав в госте хозяина котельной, поварихи завопили еще сильнее, теперь уже от страха.

Конечно, это был не наш ветеран-истопник, а прикомандированный к нему толстый рядовой Гусак, решивший воспользоваться пустующим наблюдательным пунктом в отсутствие его хозяина. В довершение картины оторвалась труба с горячей водой, и струя кипятка ударила в спину Гусака, мгновенно образовав облако пара, из которого заревел голос пострадавшего, похожий на приветственный гудок встречного парохода.

Душевую не закрыли. Как же без душа на кухне? Отремонтировали стену и, по приказу генерала, обили ее кровельным железом. Гусака вернули во взвод, а потом перевели служить из Москвы куда-то на Север, подальше от Москвы. Трофимыч остался один, но вполне справлялся и старался не нарушать старый ритуал. Для этого были просверлены дрелью новые дырочки, в которые для маскировки вставлялись гвозди. При необходимости они легко вытаскивались со стороны котельной. Когда вопрос подглядывания не превышал степени фанатизма, всех всё устраивало: поварих - хоть бесконтактная, но, всё равно, волнительная связь с мужчинами и возможность рекламы своих достоинств, а мужчин - готовность перейти к более тесным отношениям с особами, которые их привлекли больше всего. Те же из женщин, которые не пользовались успехом, всегда могли подкатиться к Трофимычу с бутылочкой красного, и тот никогда не отказывал им в просьбе познакомить поближе с кем-нибудь из солдат, которым было не так важно, как выглядят их походные подруги, а за одно и помять их толстые груди в полумраке котельной. Правда, на большее ему уже не хватало молодости. Главное, что солдатиков привлекала в любой этих женщин не только доступность, но и близость к кухне, возможность поесть, каковая отсутствовала у девушек из соседней деревни, которым и самим есть было особенно нечего.

Тогда с колбасой была беда. Девицы часто слонялись вдоль забора в надежде познакомиться с каким-нибудь слушателем в красных погонах. Все равно с каким, лишь бы в погонах. Так уважали армию в районе птицефабрики, где на десять девчонок приходился один боеспособный гражданин, да и тот пьяный. Они понимали, что только армия может помочь им выбраться из этой пропахшей куриным пометом жизни. Пусть на Север, пусть на Восток, но подальше отсюда.

Лето быстро проходило в строевых, тактических, спортивных и прочих занятиях. Кроссах и марш-бросках. Финалом было войсковое учение, в котором несчастную птицефабрику условно забрасывали ядерными бомбами, а она все стояла и стояла как ни в чем ни бывало и каждый год получала на карте новые ядерные пощечины.

Сессию сдавали прямо в лагере. К ней готовились, переписывая на чистые листы ответы на билеты. Экзамены проходили в беседках, в которых, как дырочки в котельной, снизу в стенах были прорезаны щели, предназначенные для передачи через них заранее заготовленных листов с ответами. Поэтому нужно было быть совсем неспособным к наукам или мошенничеству человеком, чтобы завалить экзамен. Такие находились лишь единицами на курс, не считая отличников, не желавших рисковать своей репутацией.

Но сессию заваливали все равно. И, когда сдавшие сессию счастливчики, уезжали в отпуск на каникулы, то неудачники оставались в лагере, образуя группу писарей, которые переписывали даты, события, формулы грифелями простых карандашей на полированные поверхности учебный столов, стоявших в беседках. Надписи-шпоры были видны только под определенным углом и это могло помочь в критический момент. Экзамены пересдавали через десять дней. Преподаватели знали о шпорах на столах, но сильно не лютовали, понимая, что пусть так, но всё же найдется и запомнится правильный ответ, а это уже маленькая победа.

Осенью, в сентябре, когда начинались занятия, Трофимыч уходил в отпуск до холодов. Он честно использовал полагавшийся ему по ветеранской пенсии героя войны бесплатный отдых в одном из хороших военных санаториев, где его часто принимали за генерала. Он пил коньяк в буфете и закусывал шоколадом. Ежедневно брился, помалкивал и угощал мороженым генеральских жен, отдыхавших от престарелых мужей, не желавших расставаться со службой. И никто из них никогда не догадался бы, с кем их свела судьба в этом благодатном месте для военной элиты.

Потом приходило седьмое ноября и Трофимычу объявлялась очередная благодарность в независимости от того, сколько раз лопались в институте трубы в текущем году.

Потом был Новый год и зимние каникулы. Заснеженный палисадник перед окнами двухэтажной казармы петровских времен накапливал пустые бутылки, выброшенные из окон в рыхлый снег, создавая для Трофимыча запас прочности до весны. А там и 23 февраля, когда Трофимыча приглашали пионеры соседней школы на свой утренник. Трофимыч опять брился, ходил в парикмахерскую и надевал пиджак с колодкой орденов. Но сами ордена и медали Трофимыч надевал только в канун Дня Победы.

Да, в день перед праздником Трофимыч приходил в институт в орденах, среди которых красовалось Боевое Красное Знамя, горели ордена Отечественной войны, две Красные Звезды и с десяток медалей за отвагу, за взятие разных городов и за боевые заслуги. Несколько полосок за ранения дополняли этот иконостас. Трофимыч шел от КПП до котельной с гордо поднятой головой, зная, что в обед к нему в прибранную каморку, словно в землянку, заглянет генерал и они вдвоем выпьют, как когда-то под Сталинградом, по сто боевых грамм и еще нальют, закусят картошкой в мундирах, килькой в томатном соусе и вспомнят своих друзей, кто не дожил до этого дня.

Вот и мы с улыбкой и уважением вспоминаем их, Деда и Трофимыча, счастливых, недоживших до сегодняшнего хаоса, когда среди грибов каких-то партий, обществ, фондов и комитетов, тиражируются новые герои перестроек, оппозиций, защитники того, чего они никогда не видели, с чем никогда не жили. И как хорошо, что Трофимыч и генерал никогда не увидят и не услышат, как возводятся в ранг гимнов песни, которые и в свои-то годы считались бездарными, которым сегодня присваивается статус "великого ретро", пастой выдавливаемое с экранов телевизоров прямо в наши открытые рты. "Хавайте, ребята. А мы распилим бабло". Они не узнают, как с ростом черной плесени непотребности, растет толщина губ, размер бюста, громкость мата у мальчишек и девчонок. Как возвращаются бежавшие из страны туда, где лучше, те, кто тоже хочет пилить, те, кто ненавидит нас, генерала и Трофимыча, и рвется к микрофонам на сценах, на радио, чтобы учить наших детей и внуков добру и злу, умышленно путая цвета с черного на белое и наоборот. Они не узнают, что сегодня умирают молодыми люди и долго живут в нищете старики. Они не увидят, как быстро растут черепичные крыши замков у судей и прокуроров, и как быстро растет богатство тех молодых реформаторов, кто когда-то обманом отнял у нас право быть народом - хозяином своей страны. Право, которым мы так и не смогли воспользоваться. Они не узнают, что предлагается демонтировать памятники на Мамаевом кургане и не увидят, как маршируют нацисты в Прибалтике, а бендеровцы ликуют во Львове.

Не узнают, и слава Богу!

Сосед из первого подъезда

У нас в доме в соседнем первом подъезде жил один старик. Сколько ему было лет, я не знал. Не знал и его имени. Может быть, он вовсе и не старик был, а так, после болезни просто был похож на старика. Он, скорее всего, перенес инсульт, и его забрали к себе родственники, чтобы ухаживать за ним. Я родился в доме, в котором жил, вырос, но старика раньше здесь никогда не видел. Не знал и его родственников. Знал только, что этот человек спускался из квартиры первого подъезда на лифте на первый этаж, открывал дверь и, опираясь на палочку, маленькими шаркающими шашками шел к скамейке, которая стояла у двухэтажного кирпичного дома в нашем дворе, как раз напротив моего балкона. Старик внимательно осматривал каждого мужчину, что проходил мимо него и, оценив его, как курильщика, грозно спрашивал скрипучим голосом: "Закурить есть?", как будто все должны были давать ему закурить. Конечно же, курить ему категорически запрещалось, но старик в своей просьбе был так настойчив, что можно было подумать, будто в этих двух словах заключалось все его призрение к обрушившейся на него болезни, советам врача, родственников и всех тех, кто пытался вторгнуться в сферу, в которой он один был хозяином своих решений. Во всяком случае презрительное выражение на его небритом лице говорило об этом.

Однажды я поймал себя на мысли о том, что старик здорово похож на моего деда по отцу Владимира Михайловича. Такой же нос, раздвоенный морщинкой на конце, широкие небритые скулы, хитрые глаза и несгибаемая воля в части касающейся защиты своих привилегий. В частности от наездов его жены бабушки Антонины и бабушки Зои - мамы моей мамы. Я думаю, что, конечно, и этот старик, и мой дед считали такие наезды чем-то вроде разминки перед генеральным сражением, но умело стравливали давление и, притворившись глупыми стариками, они просто спускали накал ситуации на тормозах. Женщины... Ну, что с них возьмешь кроме ласки и любви.

Мой дед был крупнее, чем тот старик. Он был настоящим здоровяком, как и весь его род: и прадед, и братья были просто двухметровыми великанами, от которых мне досталось немного. Отец был высоким человеком, ну, а я, просто ростом выше среднего. Истоки нашего рода по отцу были тщательно законспирированы, и, как я думаю сегодня, дело касалось компании расказачивания, проводимой с легкой руки палача казачества Якова Свердлова. Дед как-то проговорился, что их семья, которая обосновалась в Грузии в немецкой колонии Люксембург, которая с екатерининских времен процветала недалеко от Тифлиса, была родом из Западной Сибири. И потом я узнал, что действительно, фамилия моего отца Чекулаев, которую я мальчиком считал осетинской, была весьма распространенной в районах Перми, Челябинска и Златоуста. Это, без сомнения, была фамилия с тюркскими корнями, но казачьего рода. И семья с началом казачьего геноцида вынужденно бежала в Грузию. И не просто в Грузию, а в немецкую колонию, где их никто не стал бы искать. Прадед был земским врачом в этом поселении и терпеливо зашивал задницы немецких сынков, которых резали в драках на ярмарках русские и кавказцы. Вся семья безупречно говорила на немецком и прадед обрел новую родину среди немецких черепичных крыш.

Я мало, что знаю о них. Знаю, что у прадеда бы собака породы "Дрот Харт": и охотник, и сторож. Так этот пес воровал с коптилен немцев окорока и приносил, как кот приносит мышь хозяину, моему прадеду. Если не было скандала, то вся семья ела ветчину, но, если были свидетели грабежа, прадед в присутствии свидетелей лупил верного пса плетью и рассчитывался за окорок. Сколько раз немцы хотели пристрелить пса, но, каждый раз получая в задницу порцию дроби, пес, вспоминая свои боевые шотландские корни, использовал военную хитрость - притворялся мертвым. А, когда к нему приближали торжествующие бюргеры, он неожиданно вскакивал и удирал через дыры в заборе с окороком в зубах.

Знаю о деде Владимире Михайловиче то, что он родился в большой семье, где были, боюсь соврать, семь братьев и одна сестра. Да это и не важно сегодня. Я все равно всех не знаю. В ней самым рослым мальчиком был самый младший из Чекулаевых - мой двоюродный дед, которого и я, и отец звали "дадя Шура". Один раз он приезжал к нам в Москву, и я на всю жизнь запомнил, как он нагибал голову, когда входил к нам в комнату, а потолки там были три с половиной метра и двери - двухметровые. О дяде Шуре жили семейные легенды, как он в двадцатых годах работая в Тифлисе в цирке, напрягал мышцы спины и ложился, как йог, на матрас с гвоздями. Как он пальцами скручивал медные пятаки в шарики, и как приходил первым на стометровке, держа в руках пудовые гири, о чем свидетельствовала фотография, которую отец забрал с собой, когда уходил из дома от мамы. Этот развод разорвал мои отношения с родом Чекулаевых. Тогда я по молодости не понимал всей трагедии положения, а сейчас все они, как и отец, покоятся в земле, а души на небесах. Могилам же все равно сколько раз навещают их в году. А я и не знаю, где эти могилы.

Дед рассказывал, что братья любили ездить на рыбалку на бурный поток Куры. Снасти были простые - накидка. Так называлось что-то на подобие невода, который забрасывался в реку и затем вытаскивался на берег. Рыбы было много: форель, хариус. Рыбу готовили на углях, обязательно жарили шашлык, выкладывали овощи, зелень, сыр и свежие чуреки. Все были русскими, кавказцев с собой не брали - дед запрещал, так как боялся сближаться с чужими людьми. Пили не вино, как грузины, а пиво, которое привозили с собой в бочонках. Дед Володя, усмехаясь, рассказывал, когда бабушка Зоя убирала со стола недопитое пиво, что на рыбалке они выпивали не менее ведра на человека. Песен не пели, а травили всякие рассказы и анекдоты, до которых дядя Шура был мастак. В последствии он и погорел на одном из них о Сталине, рассказанном в чужой компании, не смотря на предупреждение прадеда. Дядя Шура отсидел десять лет, но как рассказывал мой дед, благодаря своей нечеловеческой силе, он стал лидером среди зеков. Так сказать некоронованным королем, потому что не был вором. Дядя Шура вернулся и получил реабилитацию от Никиты Хрущева, но отмороженные на Калыме ноги, ему не заменили. Он умер молодым, но остался в памяти своих родных навсегда.

Мой дед еще до войны перебрался в Тифлис, или как его тогда уже называли - Тбилиси. Обожая автомобили, он стал известным на весь город автомехаником. Он на спор руками вынимал двигатель легковушки, который обычно поднимали на лебедки, что и привело к тяжелой травме позвоночника, с которой он шел дальше по жизни. К нему записывались в очередь для того, чтобы дед перебрал мотор или отрегулировал развал колес, который он делал "на глазок", но при этом ни разу не ошибался.

Дед во время войны по ночам перевозил грузы на ЗИС-5 по Военно-грузинской дороге от Орджоникидзе до Тбилиси вслепую, не включая фары. У него была бронь, и он не воевал, и я, честно говоря, ни разу не слышал, чтобы он сильно горевал по этому поводу, так как власть коммунистов ему любить было не за что. Особенно он не любил Хрущева, который так обложил налогами крестьянство, что путь вперед до счастливого коммунизма был так же далек, как и назад, до зажиточных дореволюционных дней. Дед как-то сказал, что тогда, когда он был мальчишкой, жизнь была гораздо лучше, чем в кинофильме "Кубанские казаки", который он просто презирал.

Его жена и моя бабушка Антонина в свое время закончила пансион благородных девиц. Она была начитана, умна, но очень набожна и от того все время боялась мести большевиков за свое буржуазное прошлое. Ее род был купеческим, и дед ей всегда говорил, что, если помалкивать, то и боятся нечего. Он был всегда готов защитить ее честь в любой ситуации и как-то сказал мне, что, если он кого-то бил в лицо, человек этот обязательно падал и не мог прийти в себя, пока на него не выливали ведро воды. А для местных конфликтов с блатными и шустрых до симпатичных барышень "глехо", так звали новоявленных тбилисских горожан из бывших крестьян, которым надоело сеять хлеб, дед носил в кармане заточенную отвертку, которая могла пропороть живот или вонзится в сердце не хуже любой "финки".

Эх, мой дедушка Володя, мой любимый дедушка. Он был таким непосредственным, добрым и сильным. Я вспоминаю, как однажды, когда он приехал к нам в Москву и моя московская бабушка Зоя накрыла на даче торжественный стол, достав из старого сундука дореволюционные мельхиоровые фамильные приборы, дед Володя удивился, что вилки имели, по его мнению, форму неправильную. Они сужались, как и все им подобные столовые приборы, к остриям зубцов. Но дед Володя, по простоте душевной, посчитал, что это было ошибкой конструкции. Ведь было бы удобнее накалывать еду на вилку, если бы она была более широкой. Логично. Он взял и ножом раздвинул зубцы всех вилок, что сделало их похожими на крестьянские вилы, чем ввел в шок мою бабушку Зою из рода малосостоятельных дворян, о которых не помнила история. Разве что её род поляков Домбровских по матушке, восходил к французам, присоединивших Польшу к империи Наполеона.

Я помню деда Володю очень хорошо.

Я помню его, как он, регулируя клапана двигателя папиной "Волги", громко сопел, фыркал и не мог смахнуть каплю пота со своего раздвоенного складкой уникального носа, от которого и мне как его потомку, досталась только едва заметная отметина.

Я помню, как он за столом незаметно подливал в мой бокал вино, а бабушка Антонина кричала ему: "Володя, ты сошел с ума!".

Дед только хмыкал, что выражало его полное удовлетворение ситуацией. А потом он смеялся: " Кхы, кхы...", и это приводило в восторг моего второго московского деда Николая Корниловича, который давным-давно принял похожие правила игры, противодействуя своей женской половине, командовавшей на даче.

Бабушка Антонина Кирилловна, как настоящая контрразведчица, любила порыться в папиных карманах, но, как выяснилось, и в моих. Однажды я услышал ее панический крик

- Володя, Володя!!!

- Что ты кричишь, как курица. Что случилось? - Дед даже испугался немного.

- Что случилось? - Возопила бабушка, - а то случилось, что у него, у внука твоего сигареты! Он курит, Володя! - И она стала трясти перед носом у деда пачкой сигарет, которые нашла у меня в кармане брюк во время очередного шмона.

- Ну и что? - Спросил дед хмуро. - Я уж подумал, что ты пистолет нашла... Чего по карманам шаришь? Он большой уже. Я тоже в его возрасте курил. Оставь парня.

- Как ты можешь так говорить! - Бабуля была вне себя от возмущения. - Зоя, Зоя... - Побежала она жаловаться ко второй моей бабке. Но потом пришел отец и решил провести со мной воспитательную беседу о вреде курения. Он слышал как-то, что нужно заставить человека выкурить сразу целую пачку, и тогда он не захочет больше курить. Бросит.

Мы сели за столик перед домом. Отец достал пачку "Новости" и протянул мне.

- На, кури.

Я, не понимая ничего, решил, что теперь в доме я буду курить легально, и быстро прикурил сигарету, а потом выпустил дым кольцами. Но не тут то было. Отец, не стерпев такой наглости, дал мне затрещину и заявил, что если увидит еще раз меня с сигаретой во рту, то отлупцует меня при всей родне старым брезентовым ремнем для перевязывания чемоданов, который по частотности употребления мог стать экспонатом в музее инквизиции.

Однажды, когда я возился с аккумулятором своей машины во дворе, старик-сосед сидел на скамейке. Он уже покурил, и особо не нуждался в сигаретах. Я, установив новый аккумулятор, решил передохнуть и присел на скамейку рядом со стариком.

- Здрасьте, - сказал я.

- Закурить есть? - Услышал я знакомый трескучий голос. Да, оказалось, что старик не пропускал ни одного случая стрельнуть сигаретку.

Я взял пачку сигарет из машины, подошел и снова сел рядом.

- С вашего разрешения, - сказал я вежливо. Мне хотелось разговорить его, узнать, кто он, откуда появился в нашем дворе?

- Разрешаю! - Отрезал старик и трясущимися пальцами вытащил две сигареты.

- Для Абрам Семеныча, - прошамкал он и нагнулся ко мне в надежде, что я чиркну спичкой. Я поднес ему огонек своей бензиновой австрийской зажигалки. Он затянулся и, не глядя на меня, сказал, ни к кому не обращаясь.

- Бензин... Люблю запах бензина.

Точно так же говорил мне мой дед Володя, когда возился в гараже. Меня это очень заинтересовало.

- Скажите, уважаемый, в такое имя как Владимир Михайлович Чекулаев, вам ничего не говорит?

Старик вздрогнул и впился в меня буравчиками маленьких черных глаз. Мне показалось, что имя моего деда ему было знакомо.

- А ты кто? С ГПУ? - Старик разволновался не на шутку. - Нет, не знакомо. И не слышал никогда.

Сказав это, он отвернулся, всем своим видом показывая, что разговор закончен.

Кто был этот человек? Я так и не узнал. Он вскоре пропал и больше я его не видел. Дворник рассказал, что старику стало плохо и его увезли в больницу, где он и умер, унеся в могилу тайну своего сходства с моим дедом.

Когда я рассказал о своих подозрениях маме, она только махнула рукой. А я, когда бываю в нашем старом дворе, сажусь на скамейку и вспоминаю скрипучий голос: "Закурить есть?".

Андрей Юрьевич Васильков (Чекулаев) Восток – 74:

Нос маршала

1972 год. Военный институт иностранных языков. Учебный корпус. Второй восточный факультет. В этой большой аудитории на восьмом этаже слушатели учебной группы "арабов" третьего курса собрались на отчетно-выборное комсомольское собрание. Все ждали прихода "инженера человеческих душ" подполковника Мякишева - замполита факультета. Заглаза его звали намного короче: Мякой. Но на тот раз Мяка запаздывал, что случалось крайне редко, а секретарь комсомола группы, уж не помню, как его звали, да, это и не важно, просто он боялся, что не сможет долго держать людей в классе. Парень, да в чем он виноват, бедняга? Он тяжело дышал и раздувал щеки. Конечно, ведь все могли просто разойтись, понимая, что без замполита собрание такого значения не будет считаться легитимным.

Большинство в группе составляли прибывшие после практики за границей и осмелевшие от ветерка капитализма ребята, к тому же четыре человека из них играли за сборную института по хоккею с шайбой. Тренировки проходили после занятий, и в тот день собрание смешало планы хоккеистов, у которых вся амуниция, доспехи и коньки в больших парашютных сумках, да несколько клюшек хранились в этой же аудитории на восьмом этаже, в которой проходили лекции и собрания.

Эта была специальная комната для политзанятий, в которой перед учебными столами стояла трибуна, за ней классная доска, а вдоль стен напротив окон висели портреты членов Политбюро, Брежнева и Ленина. Был среди портретов и лик Министра обороны - маршала Гречко в мундире со всеми орденами. Портрет был так классно сделан военным фотографом, что казалось, будто маршал постоянно наблюдал за каждым из нас, и с любого ракурса создавалось впечатление, что Гречко сопровождает твой каждый шаг острыми буравчиками своих маленьких глаз. Впрочем, это никого не удивляло. А как же иначе? Каждый военный должен был чувствовать присутствие своего командующего - орла. Вот так вот нас учили, и мы были военными до мозга костей. К тому же его маршальский нос, словно жезл Наполеона, выглядел тоже очень объемным, естественным. Таким, что маршал на портрете, если бы захотело его изображение, мог даже чихнуть, сгоняя мерзкую муху, но тем не менее образ маршала терпел, не в силах шевельнуться, как бы позируя фотографу.

Серега Рябик или Ряба, крайний нападающий в первой тройке, играл клюшкой с шайбой, подбрасывая ее Марине, и тот изображал Третьяка в воротах. Марина или Юрка Маринычев - неизменный участник всех футбольных и хоккейных мероприятий, нацепил на голову шлем и удачно ловил шайбу зимней шапкой.

Неожиданно в комнату влетел Генка Гармашов, которого все звали Мойшей. Нет, он не был евреем, но это имя очень ему шло. Как всегда, Мойша был экстравагантен: гимнастерка расстегнута до пупа, а ремень кольцом висел на шее, выдавая последнюю дислокацию своего хозяина. Вид странноватый для комсомольца, но наш комсомолец этого не замечал, взволнованный каким-то событием.

- Ты чего это? Из сортира летишь, а то мы, тут, без тебя не начинаем, - спокойно сказал командир группы уважаемый всеми "дед" Зырянов.

- Спохуха, братцы! - Крикнул Мойша. - Собрание задерживается! А, может, и переносится! - Мяка застрял в лифте!

- Урааааа! - Гаркнули тридцать глоток, и Ряба произвел сильный щелчок в сторону вратаря. Он, конечно, хотел просто попугать, щелкнув мимо цели, но не получилось. Шайба ударила точно в шлем, неожиданно трахнув Юрку по башке, скользнула по блестящей пластмассовой поверхности шлема, ударила в классную доску и отскочила, запорхав бабочкой к стене - прямо к членам Политбюро, предательски целя в нос Министра обороны.

Всё вокруг замерло, остановилось как в кино, а подлая шайба всё летела и летела, пока не шлепнула маршала прямо в мясистый кончик его длинного носа.

- В "носопырку"! Вот это да! Под штангу! - Опять крикнул Мойша.

Тут всем показалось, что маршальский нос сморщился и захотел наконец-то чихнуть хоть раз, но шайба, оставив черный резиновый след на стекле, отскочила, затрепыхала бабочкой, упала и заскользила под шкаф в углу аудитории.

Волшебный миг тут же исчез, растаял невидимым дымком, и всё вроде бы вернулось на круги своя. Но не тут-то было. Такой уж был неординарный случай! Как оставить его без продолжения! Это вам не штаны поджигать зажигалкой на заднице отличников, стоящих в первой шеренге на разводе. И пауза все-таки имела место быть , пока её не разрядил негромкий голос Витьки Чернова.

- Представляете, как ему сейчас хочется чихнуть... Такой повод...Шайбой и прямо в рыло. А ведь нужно стоять и не дергаться. Он же портрет! На него тоже начальство есть!

- Так поможем, отчешем! Какие дела!- Крикнул Чика - известный мастер приколов. Он тоже играл в хоккей в институтской команде, правда без особого успеха, как и все.

Уж так повелось, что если в ежегодном турнире на первенство Москвы среди военных вузов участвовала команда политической академии имени Ленина, то команда Военного института занимала почетное предпоследнее место, а, если академики снимались с чемпионата, то последнее место надежно принадлежало переводчиками. Все это понимали, но тренировки давали слушателям возможность глотнуть воздуха свободы, слинять с самоподготовки и глотнуть пивка в лефортовском парке Московского военного округа - центре всех спортивных событий института. К тому же любовь к хоккею была сильнее, чем любовь ко всем военным мероприятиям. Ведь шел 1972 год, когда русским не было равных на хоккейных аренах мира.

Чика схватил свою клюшку, вскочил на стол и стал чесать её концом нос Министра обороны. А Витька Чернов, по прозвищу Диктор, как настоящий диктор из радиоприемника, продолжал комментировать события своим волшебным голосом, раздвигая рамки аудитории.

- Пониже, повыше. Йес, йес, айва, айва... - Имитировал он голос министра. – Ах, как приятно, как долго я не испытывал такого кайфа, мои спасители.

Чика старался клюшкой стереть след от шайбы, предчувствуя, что этот след может стать уликой при возможной разборке "полетов". И он был не так уж далек от истины. Дверь с грохотом распахнулась и в нее опять влетел Мойша, добровольно выполнявший роль дозорного в коридоре. Он на ходу застегивал ремень и не успел даже выкрикнуть традиционное "Атас!", как в комнату быстрым шагом вошел раскрасневшийся подполковник небольшого роста в сопровождении капитана - комсомольского "вожака" факультета.

- Группа, смирно! - Заорал благим матом Зырянов. Все замерли, как в детской игре "Замри". Так нужно было по уставу. Чика, как и все, тоже замер, но на столе. Он держал клюшку ровно по плечу, как карабин, и был похож на караульного у дверей мавзолея. События продолжали набирать обороты.

- Вольно, - с тихой угрозой сказал Мяка, да так, что комсомольский вожак побледнел. - Что здесь происходит? Почему вы, Васильков, на столе? - И вдруг заорал. - Что вы сделали с портретом товарища Гречко.

- У него чесался нос, - еле слышно сказал Диктор, зная, что подполковник был туговат на ухо. Испуг прошел и народ сжимал зубы, чтобы не заржать в полные глотки.

Хорошая была у нас группа. Даже единственный коммунист Горбачев, откликавшийся на кличку Шуй, так как по-арабски это было сокращением от слова "коммунист", в тот раз Мяке не настучал по партийной линии. Видимо, боялся, что его обвинят в пассивности и бездействии. К тому же у всех на глазах он тоже ржал, когда Чика чесал нос Министру обороны.

- Что вы там шепчете, Чернов? Говорите громче, черт возьми. А вы, Гобачев? Что тут нашли смешного? Вы же коммунист!

- Ауз билльлла, - громко сказал Чернов, что означало: "Упаси, Бог"...

- Прошу без ваших арабских стучек! - Опять заорал замполит.

- "Штучек", товарищ подполковник, - интимно сказал Чернов. Он мгновенно почувствовал свое превосходство в создавшейся ситуации.

- А я... Я, что сказал?

- А вы сказали "стучек", товарища пордполковник.

- Ну и что? Дурак не поймет!

- Дурак то поймет, а тут, мы же солдаты... Мы все а напряжении, как по уставу! Каждая буква - закон!

- Скажи, Чернов, почему Васильков на стол залез?

- Он чистил портрет Министра обороны!

- От чего он его чистил? И ...

- От грязи! От многолетней грязи, товарищ подполковник.

- Что вы имеете в виду? - Позеленел Мяка.

- Он следов губки, товарищ подполковник.

- Да, следы есть. А откуда они взялись?

- От усердия...

- Что?

- Ну, дембеля из взвода обеспечения ластиком чернильным терли мухино дерьмо. Насидели мухи и на память след оставили, а Чика.., то есть Васильков, след клюшкой стирал. Ну, мы, конечно, были против, но он нас послал к...

- И правильно сделал! Только след от насекомых нужно шваброй стирать. Или уж и взаправду ластиком. Только чернильным. Капитан, - обратился Мяка к комсомольскому вожаку. Принесите ластик. И побыстрее, нам еще собрание проводить!

- Лучше шваброй с мылом, товарищ подполковник! - Не унимался Диктор.

- В задницу тебе с мылом, - рявкнул Мяка. - Все! Собрание переносится на субботу! Никаких увольнений! После занятий! Явка 100%!

- Товарищ подполковник, а мы-то уже давно дома живем! - Прорезался голос Мойши...

- А вам Гармашов, персонально. Не планируйте на субботу пивной путч!

- Да я вообще в рот не беру ничего кроме зубной пасты, товарищ подполковник...

- С дурика можно и зубной пастой нажраться!

- Как это, товарищ подполковник?, - Заинтересовался Мойша.

- А вы попробуйте, Гармашов! А вы, Васильков, слезайте. Зная ваш талант оформителя боевых листков, поручаю вам описать в художественном стиле увесь сегодняшний бардак. В боевом листке и с персональной критикой! И явка в субботу вам тоже обязательна.

В комнату вошел капитан-комсомолец.

- Товарищ подполковник, вот ластик...

- Поздно капитан! Где вы шлялись? Немцы уже, можно сказать, в городе! Вот вы, можете мне сказать о том, какая артиллерия сыграла решающую роль в годы Великой Отечественной войны?

- Да я... Я на начальника клуба учился... Историю-то по кино знаю...

- Я и вижу! Так какую? Эх, вы... Васильков, ответь комсомольцу!

- Большую, товарищ подполковник!

- Отлично, пятерка! Отметьте в Боевом листке! Чернов, а вы, что скажете? А то... Притаился! Я-то вас знаю, футболиста-мудаиста!

Чернов уже давно был в своей тарелке.

- Мой дед, говорил, что карманная артиллерия, то есть ручные гранаты, сыграла не большую, но свою единственную и опасную роль в годы войны только...

- Что только? Какую это?

- Только, сами понимаете... Аппарат был близко. Опасно...

- Какой аппарат, Чернов?

- Деторождаемый, товарищ подполковник...

Андрей Юрьевич Васильков (Чекулаев) Восток – 74:

ПРИСЯДЕМ НА ДОРОЖКУ

Мне уже 64 года, но я до сих пор считаю себя офицером. "Вот беда", - сказала бы моя жена и напомнила бы, как она закрыла на замок дверь и спрятала ключи , когда я, напялив полевую форму и сапоги, рвался на защиту Белого дома. "Без тебя обойдутся!", - заявила тогда она и была права.

Пройден порог смертности для мужчин, у которых за спиной времена, достойные особых воспоминаний. Мой отец умер в 65. А мы с ним очень похожи по жизни. Оба любители выпить и закусить при лишнем весе, оба болели за "Спартак", оба смотрели на всех женщин, как на чудо, сотворенное Богом для услады мужчин, таких, как мы. Я тогда не понимал его, живя с ним вместе. Они разошлись с мамой, когда мне исполнилось восемнадцать. И Я остался на стороне матери, хотя сейчас очень жалею, что был с ней солидарен. Всё было непросто. Нельзя было вот так рвать отношения с отцом. Мы же мужчины! Я же сам развелся с первой женой, когда дочери исполнилось восемнадцать. Отец уже умер, умерла и мама. Слово смерть все чаще сопровождает нас по жизни... Но только живые мы можем покаяться, рассказать всему миру о добре и зле, о своих непоправимых ошибках, которые уже не исправить. Может быть, можно еще посмеяться над нашими проделками в молодости, но именно тогда формировалась наша честь, совесть и позиция, которой мы не изменяли никогда.

Ой, ли?

Ну, бывало. А с кем не бывало? Но от этого не легче. Конечно, в Книге Книг у каждого намечен свой срок и, искренне веря в это, я не особенно заостряю внимание том, сколько мне еще осталось. Хотя снаряды уже ложатся близко. "Страшно не то, что человек смертен, а то что он неожиданно смертен", - примерно так говорил Булгаков устами Воланда. А моя мама говорила: " Хоть сколько, а моё ".

А сколько? Вот я взялся за перо, чтобы наконец-то поговорить на эту тему, рассказать, каким был дураком, каким был гадким, каким... и так далее.

Что это? Покаяние?

Наверное.

Да. Сколько всего случилось вокруг. Уже сменилась в армии форма, а у тебя остался лишь камуфляж с тихим перезвоном орденов и медалей. Я уже выбросил все юбилейные награды - кому они нужны? Оставил только те, что мне дороги воспоминаниями и были получены за конкретные действия на благо Родины, которой я предан телом и душою, как все мои предки. Для меня это слово, как бы не звучало сейчас пафосным такое признание, всегда было святым. И никто не отнимет у меня право гордиться этим, как и латунными кружками, звездами и крестами, тихо висящими на моей военной форме в шкафу.

Уже срок совместной жизни со второй женой стал больше, чем я прожил с первой, и я счастлив. что не потерял контакт с моей дочуркой Катей, хотя и ей уже виден рубеж сорокалетия.

Я уже успел посмотреть вслед ушедшим в могилы вождям, и уже давно забыл свои первые "Жигули" из первой жизни и сменил свой рыжий "Запорожец", который когда-то выменял на видеомагнитофон, на новый японский кроссовер. Но именно на том "Запоре" я однажды подвез свою Ларису, и она до сих пор сидит на переднем сидении всех машин, что были у меня... Мы прожили с ней более двадцати лет. Прожили, по-разному, ругались, мирились, потому что оба творческие личности с задатками лидеров, непримиримые защитники своих позиций от способа жарить яичницу, до того, где должны лежать вещи. Но это мелочи, шероховатости жизни, которые я стараюсь пропускать сквозь сито эмоций, зная, что всё равно будем жить душа в душу, любя и помогая друг-другу и в горе, и в радости.

Когда-то я сказал жене, что, видимо, нам не суждено ездить на новых машинах, за что мгновенно получил от нее "по мозгам". Но мне давно уже не страшно... Ученый, я каску не снимаю. Но она оказалась права, как всегда, требуя ставить задачи от плохого к лучшему. Прошло время и мы ездим на новых иностранных машинах. Потом я сказал как-то, что нам с ней не отдыхать дальше дешевого Египта и снова ошибался. Мы за последние годы ездим в Европу. Не с шиком, конечно, но ездим. Пусть все говорят, что наши президенты плохие, что все вокруг воруют, но мы-то не воруем, а живем все лучше и лучше, так и хочется сплюнуть через плечо, хотя всё вокруг дороже и дороже. О чем это говорит?

Наверное, что пока работаем, хорошо живем. Да и Антошка помогает. Хотя сам я, пашу, как вол (это я так думаю), и, кто бы мог подумать, четырежды коренным образом менял роли своей пьесы от военного переводчика-арабиста, директора турбюро-совладельца фирмы, замдиректора нефтяной компании до писателя и тележурналиста - режиссера документальных фильмов. И эта последняя моя роль мне очень нравится. Я член Союза журналистов, написал четыре романа, два сборника стихов, выпустил в свет 18 документальных фильмов и один музыкальный "СD" с песнями на мои стихи в компании с композитором и другом Юрой Шурчковым. Все это мой плюс. А то, что расхвастался - это мой минус. Вот так всегда. Не могу пройти дистанцию без нарушений.

У нас с женой есть уже внук и две внучки. Миша, Юля и Верочка. Это постарался мой Антошка - сын Ларисы от первого брака, которому я стал отцом. Хотя я был первым, кто подарил ему гантели, но папой он меня так и не зовет. Не сложилось как-то. Может, я был излишне строг? Но он любит меня и важно зовет "Юрич". Тоже красиво, хотя мне и не нравится. "Папа" лучше, но уже трудно менять стереотипы. Он сильный, волевой парень - весь в маму. Я хотел его видеть таким и он стал таким, чем я беспредельно горжусь и хвастаюсь.

Вообще-то, и я, и моя жена, мы трезво смотрим на то, что по большому счету уже никому уже не нужны, кроме нескольких друзей. Нет, бывает, что когда мы нужны, нас быстро находят. Особенно дети. А так... Мы понимаем, что, как у всех, у них и без нас жизнь проходит со своими заморочками. Для детей мы давно не авторитеты, а некие музейные экспонаты прожитой нами эпохи. Но они наверняка обидятся, прочитав эти строки. Ну, что же...Пусть знают. Мы ведь также вели себя в их возрасте. Уж я-то - точно. Мы не лезем особенно в их жизнь, потому что "продвинутые" по жизни. Наверное, так они считают. Но обо всех трудностях на их пути мы их предупреждали заранее. "Все это вопрос денег", - говорили они. Такова позиция молодежи сегодня. Оказалось, что не совсем так. И все получалось так, как мы их предупреждали, но они спокойно преодолевают трудности, которые сами себе создали, но видят во всем только хорошее, и нас это откровенно радует. Нет, конечно же, мы знаем, что они любят нас, но понимаем также, что дети наши проживают свою жизнь, свою историю. Поэтому мы не обижаемся, а радуемся за них. И как хорошо, что нас с Ларисой двое, и мы справляемся сами. Пока справляемся. Пока мы двое.

Вот я и решил подумать, вспомнить былое, посмотреть на события со стороны. Может быть, оценить заново, что-то взять с собой в дорогу, а что-то выбросить за борт. И все это не для того, чтобы еще раз пройтись по порталам прожитой жизни. Нет, не для этого. Где-то там, на самом верху учет ведут беспристрастный.

Просто хочется присесть, как бы "на дорожку", и вспомнить еще раз, чтобы не забыть важное в прогрессирующем склерозе, и, чтобы нас не забыли наши дети и внуки... Так хочется, чтобы не забыли за суетой жизни.

Кто я есть такой, как человек? Что я люблю, а что нет? Попробую проанализировать. Даже как-то оставил для себя, как в инструкции по регламентным работам.

Что я люблю	Что я не люблю	Что делать
Бога своего русского народа, Богов своих языческих предков.	Когда мешают верить. Когда лгут в церкви и "вешают на уши лапшу". Когда запрещают, прикрываясь ложью.	Верить и искать Веру в себе. Вера - стержень души.
Свою страну.	Врагов и их прихлебателей.	Рубить до седла.
Честных лидеров.	Воров от власти, учителей и врачей взяточников.	Бороться, как можешь.
Чистую, невинную красоту, созданную природой, то есть Богом.	Педрил, их лоббированную голубятню, педофилов и извращенцев, маньяков-убийц.	Ненавидеть и не прощать.
Честных ментов, чекистов, спецназовцев и ОМОН-цев.	Продажных ментов, предателей, крыс, комсомольцев у власти.	Бороться, как можешь.
Врачей и учителей, не берущих взятки.	Врачей и учителей взяточников. Когда выставляют цену на операции, дающие жизнь, когда "доят" детей в школах, а студентов в вузах.	Презирать, но пользоваться, презирая.
Бескорыстие.	Зависть и карьеризм.	Уважать безгранично.
Выпить с друзьями.	Когда мешают, не понимая цену дружбы.	Хранить традиции.
Сидеть и думать.	Когда мешают сидеть и думать.	Притвориться глухим, а лучше мертвым.
Спать на холодных подушках.	Заправлять одеяло в пододеяльник.	Не пользоваться снотворным до поры.
Историю. Писать стихи, шлифуя каждую рифму, рисовать карикатуры, писать романы, делать фильмы.	Писать письма.	Ничего не делать.
Глазунью с салом, жаренной картошкой и луком.	Рыбный суп, в котором полно костей.	Жарить картошку, яйца и лук самому. Суп не есть.
Черный юмор, старую голландскую и немецкую живопись.	Тупость - это когда смотрят на картину и просят объяснить, что к чему.	Прощаться с тупыми, чтобы не заразиться.
Смотреть футбол "Спартака" и сборной России по футболу, а потом всех обсудить.	Поражения "Спартака" или сборной по убогости и дурости.	Не смотреть, пока не успокоишься.
Слушать музыку на хорошей аппаратуре. Музыку, в которой есть мелодия. Хард рок, мелодичный джаз. Тонкую романтическую живопись. Талантливое кино всех форм и стилей. Ринги Соловьева и показы Гордона, конкурсы "Голоса" и "Минута славы". Ток шоу Максима Шевченко, Владимира Соловьева и позицию Веллера и Хинштейна. Книги Акунина, Проханова, Аксенова, Полякова. Стихи Анатолия Пшеничного. Живопись Шилова.	Гламурную попсу, визажистов, мажоров -"додиков", сынков-"мациков",мерзких размалеванных провинциалок-блядей. Репортеров, энергично идущих перед камерой, розово-голубые ток-шоу, передачи о здоровье, о том, как готовить, о богатой жизни попсы, разные соревнования с участием замшелых знаменитостей . Кино "не для всех". Мазню, выдаваемую за шедевры. Надутые морды тех, кто нас учит жить. И прочее "г".	Не смотреть, не слушать, переключать каналы, не терпеть, плеваться, не делать умное лицо - якобы тебе все понятно. Не обсуждать живопись с "умными идиотами", знатоками того, что ты не знаешь. И все это потому, что в наших сортирах от культуры пахнет отнюдь не розами.
The Beatles,The Moody Blues, Sade, Deep Purple, Black Subbath, ELO, Doors, Santana, Whitesnake, Roxi music,Grand Funk Railroad, Dire Straits, Nazareth, Budgie, Bad Company, Mike Oldfield, Vangelis.	Русский вокал в русских Hard Rock группах. Провинциальный английский, которым пытаются петь русские. Панк-рок, малорослых додиков-ведущтх в худых пиджаках, сатанизм в роке, парчевые прикиды певцов, имитация западных идолов.	Кайфовать, не жлобствовать, помня, что удовольствие бесценно.
Творчество Петра Чайковского, Сергея Рахманинова, Гергия Свиридова, Макса Бруха, Йогана Себастьяна Баха, Фредерико Шопена, Джакомо Пучини, Сергея Прокофьева, Исаака и Максима Дунаевских, Андрея Петрова, Исаака Шварца, Дмитрия Кобалевского, Арама Хачатуряна, Микаэла Теравердиева, Эдуарда Артемьева, Владимира Дашкевича, Гия Канчели, Чарлза Чаплина.	Творчество Игоря Стравинского, Дмитрия Шостаковича, Альфреда Шнитке, Модеста Мусоргского, Сергея Танеева, Ференца Листа, Клода Дебюсси, Антонина Дворжака. Простите, не трогает.	Нет однозначных решений. Каждому своё.
Творчество Булата Окуджавы, Александра Вертинского, Юлия Кима, Юрия Лозы, Анатолия Верещагина, Елены Перовой, Андрея Макаревича, Александра Кутикова, Олега Митяева, Земфиры, Николая Носкова, Александра Маршала, группы "Океан Эльзы", Зои Ященко, Земфиры, кое что из Дианы Арбениной, Владимира Высоцкого, Леонида Утесова, Сергея Лемешева, Рината Ибрагимова, Вениамина Баснера, Георга Отца, Галины Вишневской, Мстислава Растроповича, Владимира Спивакова, Дениса Мацуева, Игоря Бутмана, прекрасных русских рок-музыкантов, рок-гитаристов, оранжировщиков и др.	Русский вокалистов рока ( не всех). "Шансон". "Тру-ля-ля" Эдуарда Хиля , Аркадия Укупника, Юрия Шатунова, Гарри Алибасова, Вячеслава Малежека, губы и развязность Маши Распутиной, законсервированного непотопляемого Владимира Леонтьева, солдатскую глотку и всеприсутствие Льва Лещенко, пафос Иосифа Кобзона, трескотню и секс-озабоченность Наташи Королевой, ее мамашу, ее Тарзана, ее поклонников. Ей и всем таким же: если уж ты из провинции выбился в город, становись его достойным. На хрена с собой тащить свою деревню. Мучит ностальгия? Возвращайся!	Не слушать. Не замечать, чтобы случайно не заразиться.
Творчество Михалковых, Шахназарова, Мотыля, Янковского, обоих Тодоровских, Ступки, Гармаша, Тереховой, Ефремовых, Бортко, Никоненко, Щербаковых, Адабашьяна, Смоктуновского, Учителя, Евгения Миронова, Стеблова, Буркова, Боярских, Евгениевых, Джигарханяна, Гафта, Шакурова, Шукшина, Калягина, Табакова, Яковлева, Солоницына, Богатырева, Машкова, Чуриковой, Мордюковой, Басилашвили, обоих Петренко, Ширвинта, Стрижельчика, Гурченко, Любшина, Соломиных, Зелёной, Бурундукова, Мкртчана, Леонова, Ливанова, и многих др.	Кино Дружининой, истории Донцовой, вечного Харатьяна, курортную халтуру Эйрамджана, последние фильмы Рязанова и прочих кузнецов "народного эпоса". Говоруна Малахова, секс Чеховой, слезы Пушкиной, сенсации, питерские менты, тяжелая или сладкая "жизнь" в новых русских сериалов. Новое кино "Школа", новую малообразованную звезду Свету в "Луче света". Грязные идиотские мультики. Образы бизнесменов, воров в законе, быков, блатных, конвойных, нового Мухтара, прокуроров, женщин-следователей, а другого у нас "не мае".	Жить в соответствии со своими вкусами..
Этническую музыку. Карунеш, Оливер Шанти, Энию, Кельтскую музыку Блэкмора, Deep Forest, Sacred Spirit , Cafe de Mar, Vangelis.	Подделки и жалкие попытки "слизать" что-нибудь и выдать за своё..	Разбираться "ху" есть "ху". И слушать, слушать, закрыв глаза.
Хор братии Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, хор храма Вознесения Христова в селе Воскресенское, отца Владимира из Бологова, отца Сергия из Ханты-Мансийска, все храмы России.	Тех, кто выставляет на показ любовь к Богу.	Ничего. Молиться, как умеешь. Тебя услышат.
Уважаю настоящих русаков. Патриотов своей страны, не боящихся высказывать свое мнение.	Козлов, пьянь, люмпенов, воров от чиновничества, наци, мешочное быдло и провокаторов, называющих себя оппозицией.	Ставить быдло в стойла, козлам рубить рога, а провокаторов на чистую воду.
Уважаю настоящих украинцев.	Жадных хохлов, националистов, тех, кто без лычки, что бумага без печати.	Не иметь с ними дела.
Уважаю вех белорусов, их батьку Лукашенко. Их вооруженные силы, стоящие лицом к лицу с армиями НАТО.	Не люблю, когда их марают русские козлы, иуды, прихлебатели и прочие "не русские", надевшие на себя маски русских патриотов.	Воссоединиться.
Уважаю настоящих евреев, патриотов России.	Жидов, мечтающих о всемирном владычестве и добивающихся его.	Стараться не вступать с ними в деловые отношения. В сексуальные можно.
Уважаю образованных, умных и честных татар, узбеков и таджиков.	Националистов, забывших, кто их сделал людьми и вывел из тьмы рабства на свободу.	Не терять бдительность.
Уважаю настоящих армян, гордых тем, воевали с римлянами. Артистов и музыкантов.	Националистов, хитрованов и хачиков-мациков.	Реально оценивать людей.
Уважаю настоящих азербайджанцев, бакинцев, умных, образованных, порядочных людей.	Неграмотных и наглых азеров, хамов, плюющих на законы, налоги, подкупивших милицию, поделивших между собой мою Родину.	Не быть экстремистом. Уважать интеллигентов бакинцев.
Уважаю настоящих грузин, грамотных, романтиков, не забывших, что Россия спасла их народ от турецкого рабства, набегов диких племен, а также деятелей искусства, футболистов, всех их - бывшей гордости СССР.	Понтярщиков - джориков, проамериканских сепаратистов-националистов и предателей дружбы с Россией.	Не считать себя "старшим братом".
Тех, кто воюет за свободу и счастье других народов.	Арабов в последнее время. Могут только 10 на одного или против мирных жителей из-за угла.	Не лезь, куда не зовут. И, если позовут, тоже не лезь.
Когда Красную площадь используют для хит-парадов, катков и прочих веселящих народ мероприятий. Интересно, чтобы было, если бы такое случилось на площади перед собором Св. Павла в Ватикане?	Люблю, когда в таких местах тихо и спокойно.	Отдавать дань пыли веков.
Холодное пиво с теплыми креветками.	Теплое пиво с холодными креветками.	Пить холодное, есть горячее.
Выигрывать в карты, шахматы, футбол.	Проигрывать.	Выигрывать. На худой конец - вничью.
Ездить за рулем машины.	Ходить пешком, если есть машина.	Не игнорировать свои желания.
Когда все помню.	Когда всё забываю.	Не трендеть.
Когда меня любят.	Когда держат камень за пазухой.	Гнать от себя дурные мысли.

Сколько еще можно писать в этой теме? Несколько дней, а, может быть, лет? Что делать стареющим, тем, кто мудр, и тем, кто мудр не очень? Плакать, считая прошедшие дни? Считая оставшиеся? Закусить удила и нестись по снежному полю к обрыву? Нет. Не вздумайте. Сядьте и подумайте. Вспомните что-нибудь. Помечтайте о несбыточном... Помогает. Клянусь.

Вот я часто вспоминаю молодость, когда "на казарме", будучи молодым слушателем элитного военного высшего учебного заведения Военного Института Иностранных Языков, сигал через забор в самоволки и до сих пор горжусь, что ни разу не был пойман, не сидел на "губе", не имел взысканий. Правда, один раз чуть было не попался, когда возвращался из "самохода" в казарму, мягко говоря, "навеселе". Но повезло. Проскочил. Проверяющий забыл спросить фамилию. А раз так - ищи ветра в поле. Еще разок попали мы с дружком под "молот" нашего генерала "Кости" - начальника факультета. Правда не за дело. Просто оказались не в том месте и не в то время. Но разобрались и тоже пронесло. А, если меня и "закладывали", то я ни в чем не сознавался и никогда не предавал других в обмен на прощение. Когда я выпускался, начальник нашего пятого курса, давая мне прочесть мою выпускную характеристику, сказал: "Положительная, к сожалению". Еще бы! Он-то высоко оценивал себя, как знатока человеческих душ, создавшего широкую сеть осведомителей, но ошибался. Ни хрена он не знал.

Разве мог он предположить, что я на курсе входил в касту неуловимых разгильдяев, самовольщиков и гуляк, то есть в добрую половину личного состава.

Разве видел он, как я, возвращаясь с самоволки, висел зимней ночью на чугунной остроконечной ограде, поскользнувшись и зацепившись за пик хлястиком шинели. Знаете, что такое эпидемия хлястиков? Это, когда какой-нибудь мерзавец-шутник отстегивал на вешалке в столовой несколько хлястиков с шинелей. Потерпевшие отстегивали у других, те продолжали то же самое у третьих. И начиналась эпидемия. Потом все, раздеваясь, хлястики снимали и прятали в портфели. Но это было неудобно. А что поделаешь? Тот, кто был попроворней, имел запас в пять-шесть штук, за счет тех, кто был не так проворен. Поэтому хлястиков всегда не хватало.

Мой же хлястик отстегнуть было невозможно, так как на пуговицы были напаяны болты, которые затягивались гайками на стальной пластине, чтобы во время зимней эпидемии воровства хлястиков было невозможно срезать или снять мой хлястик. Вот я и повис беспомощно на заборе на своем "ноу хау". На мою удачу на посту, что шел вдоль забора, стоял часовым знакомый паренек из кадетов. Он-то и освободил меня, разрезав мой поясной ремень штыком автомата, и я выскользнул из распахнувшейся шинели на снег.

Разве мог тот начальник курса, лощеный и налакированный подполковник, нежась в своей постели с красавицей женой, предположить, что в тот момент мы с другом, будущим разведчиком-резидентом, мчались по Ленинградскому проспекту на вечеринку в кузове грузовика, полного пустыми молочными бидонами. Чтобы они нас не прибили, нам приходилось прыгать и скакать, как в цирке.

Разве мог он представить, что, наевшись зубной пасты, которая вызывала высокую температуру и заранее вооружившись гвоздодером, я ложился в санчасть, имитируя воспаление легких. Меня отправляли в изолятор для тяжелых больных и я, вытащив гвозди из оконной решетки, втаскивал через открытое окно в палату изолятора свою девушку под носом у дежурной медсестры.

А сколько раз наши отцы-командиры пытались поймать ночных самовольщиков зимой, по мокрым сапогам, стоящих у кроватей. Система проверенная. Но разве знали они, что у меня всегда была в запасе сухая пара.

Мы жили в старых дореволюционных казармах, представлявших собой длинные коридоры с комнатами на восемь-десять человек. Убогий интерьер состоял из коек, тумбочек, круглого стола, нескольких стульев и традиционным графином для воды, куда мы по воскресеньям частенько наливали спирт-сырец, добытый в женской общаге соседствующего с нами московского винзавода "Кристалл". Вы подумаете, что мы были алкоголиками? Вовсе нет. Мы были молодыми и здоровыми, сильными, по утрам выгоняли винные пары на физзарядке, а водку пили по законам нашей "бурсы", придуманных не нами. Тогда в армии пили все. Кто был слабым - спивался. Кто был сильным - нет. Слабые сходили с дистанции. Я же попробовал водку в первый раз, когда мне исполнилось 20 лет. И с дистанции ни разу не сходил, слава Богу, потому что всегда хорошо ел. От того и толстый сегодня.

В воскресенье, вернувшиеся из увольнения москвичи приносили собой в казарму родительские пирожки, колбаску, домашнее печенье и прочие яства, зная, что их ждут иногородние друзья. Тогда после отбоя устаивались пиры из родительских продуктов, а за спиртом посылался Серега "Драба"- единственный среди нас десантник. Он уже умер, сильным и здоровым, не дожив до 60 лет. Вообще-то померло из нашего круга много. Годы и климат арабских стран сделали свое... Из нашей боевой "восьмерки" - экипажа комнаты в казарме, уже трое оставили этот мир, а с курса, одна треть. Да, много ребят и преподавателей ушли очень рано. Но такова жизнь. Ведь только тот, "кто ведает часами", знает, когда зазвонит твой колокол. Ладно, больше не буду об этом. Как говаривал Швейк, что если много думать, то можно додуматься до государственной измены. Зачем говорить о смерти. Вдруг она услышит. Один еврей на стук в дверь спросил: "Кто там?". Ему ответила Смерть: "Это я". Он глупо спросил: "Ну и что?"..."Ну и все", - ответила Смерть.

В то время у Сереги на винзаводе работала любимая девушка и вопрос со спиртным нам обходился всего лишь в 50 копеек за бутылку. "Первый, пошел", - с этими словами Серега спокойно "выходил" из окна высокого дореволюционного второго этажа, как когда-то из вертолета, прямо в маленький палисадник и появлялся под окном через час с полной сумкой бутылок, преодолев одним махом наш высоченный забор, как хороший жеребец на конкуре. Он тихо свистел из-под окна. Мы его уже ждали. При помощи заветной веревки груз поднимали в комнату. А за ним забирался и Серега, цепляясь за ту же веревку, если основной вход через дневального ему казался чем-то опасен. Он был опытный разведчик. А до его прихода, я, имевший успех у поварих еще с солдатских времен, приносил из столовой в придачу к родительским яствам полученный в дар дополнительный паёк, состоящий из куска масла или отварного мяса, соленых огурцов, сахара, лука и буханки свежего хлеба. Ели много, потому что есть хотелось всегда. Мы же военные люди!

Замков в двери не было, но для запора рядом с основной ручкой на стенке была специально привинчена вторая ручка, выкрашенная в цвет стен, на которую никто никогда не обращал внимания. Ручки связывались ремнем и войти в комнату было невозможно. Пир продолжался недолго. Нужно было рано вставать. Пили и ели быстро. Потом быстро все убирали и ложились спать, не ожидая, когда "заберет" тебя кайф. Бутылки выбрасывались в траву или в снег под окном к радости истопника Савельича, который каждый понедельник собирал их целый мешок и сдавал в палатку в обмен на пиво. Именно тот самый Савельич, который, когда мы летом жили в лагерях, топил баню и давал нам, как старослужащим, за стакан портвейна подсматривать в просверленные в дощатой стене дырочки за моющимися поварихами. Они знали об этом, но не стеснялись, а наоборот бесстыже позировали, думая, что на наблюдательном пункте дежурит только один старик. И для порядка периодически обливали стену кипятком из шаек, гогоча во все горло. Савельича давно уже нет, как и лагеря, столовой, поварих и бани. Останутся только воспоминания, да и то, если зафиксировать их на бумаге. Вот я и пишу для внуков.

А в Москве жизнь была совсем другой. Измождение от зубрежек, нарядов на службу, физзарядок и строевых. Только в выходные нас оставляли в покое и то не всегда. Так однажды в воскресенье в нашу казарменную комнату занесло начальника факультета генерала "Костю". Он был дежурным проверяющим и где-то, и с кем-то, "раздавил" бутылочку коньяка. Было жарко, и толстый "Костя" потел. Его фуражка сидела "набекрень", что говорило о хорошем, боевом настроении генерала. Почему он неожиданно зашел именно в нашу комнату? Это до сих пор неизвестно. Говорят, что он практиковал такие заходы, когда его романтическая душа бывшего командира танковой дивизии требовала приключений. В комнате за столом сидели трое наших, не ушедших в увольнение. Серега принес спирт, пустые бутылки спрятал, несколько оставил на вечер, а спирт из бутылок, как обычно, вылил в трехлитровый графин, который спокойно поставил на стол. Ребята собирались отобедать и на тарелке была нарезана колбаса, лежали ломти черного хлеба и красовалась этикеткой большая банка кильки в томатном соусе. "Встать, смирно!", - увидев вошедшего генерала, закричал наш командир старший сержант Витька "Терек", как будто ждал этого момента всю жизнь. "Вольно. Отдыхайте, ребята", - добродушно сказал "Костя", зорким взглядом оглядев комнату. Увидев полный графин, он попросил попить воды. Все замерли, как перед взрывом мины. Генерал налил себе стакан, сделал пробный глоток, а потом выпил залпом до дна. "Эх, хороша водичка", - крякнул он, подцепив пухлым пальцем сразу два колечка колбасы. "Ну, ты, Терещенко, смотри у меня. Чтобы все в ажуре было!", - рявкнул "Костя" и вышел в коридор.

Ребята продолжали стоять, бледные и напуганные, и только Серега, оценив урон, смог сказать: "Вот гад, не побрезговал, но грамотно и достойно". Этот случай стал легендой, обросшей, как старый фрегат, ракушками из других историй и других имен.

Был у нас на факультете начальник курса по кличка "Пёс", потому, что он не умел говорить с людьми, а только лаял, как собака, злой на весь мир. Держали его на этой должности только потому, что он был ветераном войны, но до пенсии еще не дотягивал. Любимым занятием "Пса", как любой собаки, был "шмон". Часто он в казарме, разбрасывая белье на заправленных койках, искал спрятанные запрещенные предметы. Был случай, когда он в одной из комнат, он нашел в тумбочке початую четвертинку водки, которую один наш малопьющий товарищ употреблял для компрессов, чтобы чистить нездоровую кожу лица. "Пса" возмутил не столько факт наличия водки, сколько факт того, что бутылка была по его мнению недопитой. Товарища нашего звали "Жекой" Белым. Он был белорусом и "Белый" была его фамилия. Вот только рожа у него была всегда красная и поэтому другой Женька из нашей комнаты по прозвищу "Папаня" звал его "Клубникой". "Жека" не обижался. Это я знал не понаслышке, так как по натуре сам был "страшным гнусом", коим и остался до сих пор. Этот мой не проходящий грех, от излишней гордыни, наверное. Так в лагере для смеха я часто заправлял в Женькины сапоги пару лягушек, а он их очень боялся. На утреннем подъеме, когда в сапогах раздавленные лягушки испускали последний вопль, Женька Белый кричал на весь палаточный городок: "Чика, гад, свинья отварная! Поймаю - убью!", но ни разу не поймал. Мы после института с Женькой три года прослужили в Сирии. Это были годы, когда в небе еще летали "Фантомы", стреляли сирийские ракеты и еле-еле держался хрупкий послевоенный мир. Он заканчивал службу в Вооруженных Силах в военно-политической академии во Львове. Рассказывали, что у него была хорошая трехкомнатная квартира в центре. После развала СССР его стали травить местные националисты с прицелом на эту площадь, и он, не выдержав издевательств над своей семьей, умер от инфаркта. Жена похоронила его на местном кладбище, так как везти на родину денег не было, а через несколько дней наци раскопали его могилу и вколотили ему в сердце осиновый кол. Вот такие дела.

Так вот "Пёс" в нашей комнате нашел под матрасом "Папани" цигейковую жилетку, которой мы все пользовались, чтобы не замерзнуть в карауле. Он, вспоминая бранными словами овец, чей мех пошел на изготовление это нужного солдатского "причиндала", лаял и топал ногами. А, когда по его приказу была снята крышка с фанерного короба труб отопления и оттуда был извлечен пакет с сахарным песком и кипятильник из двух связанных нитками лезвий, он с криком: "Героин?!", чуть было не лишился чувств от злобы. Тогда нас всех вызвали в казарму, построили в коридоре и долго мурыжили. Мы сразу поняли, что все это не просто так. "Пес" явно действовал по чьей-то наводке. Мы узнали, кто нас заложил, и вскоре ночью отомстили, раскрасив несмываемой красной антигрибковой жидкостью рожу спящему стукачу, и он стал похож на индейского вождя. Рожу свою он носил почти неделю, пока краска не растворилась.

Однажды генерал "Костя", засел в нашем сортире и из кабинки угрожал расправой всем, кто его торопил с делами. Весь туалет и курилка мгновенно пустели. Но не надолго. Народу было много, в санузел один. Новую жертву никто не предупреждал об опасности и, когда она пулей в ужасе вылетала из туалета, все дружно ржали, как жеребцы. Вот таким был наш "гнусный" жестокий юмор. Таким был закон "бурсы".

Да, а другой случай представился генералу для своих искрометных замечаний, когда он на строевом смотре заметил у одного из наших парней на шее золотую цепочку. Состоялся такой диалог.

- Сто это? - Спросил шепелявый "Костя".

- Это, товарищ генерал, цепочка золотая со знаком Зодиака... - Робко ответил застигнутый врасплох слушатель военного института.

- Ты сто, сектант?

- Никак нет. Я комсомолец! Это я для тёти в подарок купил. Вещь дорогая, золотая. Для сохранности на себя отдел пока. А в отпуск поеду - подарю.

- А, если бы ты, комсомолец, бюстгальтер тетке купил, так сто, тозе бы его носил?

Фантазия у "Кости" была богатой для генерал-майора танковых войск. Куда там "Псу" до него. И, не смотря на всё, мы "Пса" ненавидели, а "Костю" уважали, как командира, и, наверное, любили. Он тоже давно умер, но слава о нем живет. "Пса" же никто и не вспоминает более.

Наша "бурса" была настоящей школой жизни. Учебным полигоном, можно сказать. Это знали и в руководстве. Между нами и ними шла непримиримая, но не антагонистическая борьба. А борьба всегда выявляет сильнейших. И, кто не выживал, срывался или попадался за забором "противнику" из комендатуры или милиции, с тем могли расстаться даже на старших курсах. Наши мудрые учителя, полковники, многие из которых были раньше разведчиками, легальными и нелегалами, дослуживали до пенсии, преподавая в институте. Они, предмет нашего восхищения, всегда считали, что обязаны готовить нас к службе в знакомых им специфических условиях, когда требовалась не геройская смерть за Родину, а умение "обходить посты" в интересах поставленной задачи. Тем самым наносился противнику максимальный урон с минимальными потерями. Это считалось высшим классом.

Но то были годы учебы, суматоха в головах и мыслях. Жизнь, как добрый трансформатор, стабилизировала частоту характера, выравнивала оценки и мы делались порядочнее и умнее. Но, чем старше становишься, тем чаще вспоминаешь все свои ошибки, моменты, когда сподличал в душе - их уже не вернуть, не исправить. Перед товарищами я был чист, как стекло, но перед своими близкими...Есть много моментов, которых я стыжусь, корю себя, но понимаю, что это наказание за грех, наука на будущее. И я, честно говорю, стараюсь быть лучше.

Верю ли я в Бога? Религиозный ли я человек? Или, как сейчас модно говорить, "воцерквленный" ли? Это вопрос не однозначный. Я считаю, что верую. Я ношу православный крест, люблю церковь, как храм, где можно облегчить душу, покаяться и получить прощение, хотя бы здесь на Земле. Храмы, образа - это красота, это покой, дань тысячелетним устоям жизни русских предков, обычаям моего народа, которым я не могу изменить. Но моя Вера - другое. Я не правоверный христианин, но и не гностик, Наверное, я всё-таки полу язычник, хотя иногда молю Бога, а Он мне помогает. Вера дохристианских ведунов, это вера в Природу, в Высший разум, Справедливость, Возмездие и Честь - вот основные принципы Моей Веры, а главное, что раньше люди считали себя не рабами Божьими, а потомками Богов, что очень к моему пониманию происхождения человека. А религия, она по моему еретическому мнению никакого отношения к Вере не имеет. Слово «религия», дискредитировано людьми, поджигавшими костры мучеников, и сегодня слепо принимающими какие-то догмы за основу жизни. Хорошо, если эти догмы не несут в себе агрессию и экстремизм. Толковые словари определяют религию, как производное от латинского глагола relegere (вновь собирать, снова обсуждать, опять обдумывать, откладывать на особое употребление), что с большой натяжкой и в переносном смысле может означать: "благоговеть" или "относиться к чему-либо с особым вниманием, почтением" и тем самым "возобновлять когда-то утерянный союз между человеком и Богом". Когда же союз был утерян? Когда Адам вкусил запретный плод с дерева Добра и Зла. И Бог тут же выгнал любимых своих сына и дочь без жалости из рая за то, что те захотели стать бессмертными, как он, Бог и его воинство. И, кто же это придумал? Какой сионский мудрец от Торы? И, почему я потомок ариев должен верить этому еврею? А, если это правда, то разве так любят своих детей? Все это хорошо, если бы не было так грустно. Если бы не просил Бог Авраама принести ему в жертву своего малолетнего сына. Я считаю, что религия - это полируемый теологами по мере развития цивилизации свод культовых законов и обрядов, но никак ни состояние души, чем является Вера. Бог есть Создатель, то есть Природа, дающая всему живому жизнь. Бог есть любовь, рожденная природой человека, от его искренней Веры в Добро, поэтому тот, кто истинно верит в такого Бога, никогда не согласится удалиться от любви, жизни и счастья, никогда не будет убивать невинных, грабить, насиловать и принуждать других к своей вере. А религия же никакого отношения к любви не имеет - это лишь когда-то придуманный жрецами набор форм и методов влияния на человека с целью его морального порабощения для облегчения управления им в интересах правящих элит.

Иудейство, христианство, мусульманство, буддизм, другие сегодняшние религии никак не могут повлиять на Веру с большой буквы, хотя стремятся к этому в течение всего времени своего существования. Смотрите сами: Вера - это свет, это - радость, это - вечная жизнь, интимный и очень тонкий стебель человеческой Души. Религия - это устав, составленный и принятый Церковью. Вера неизменна, её не интересует устройство Вселенского мира, а религия меняется с развитием цивилизации, используя политику кнута и пряника. Вера в Высшие силы у всех верующих на земле одна, а религии у разных народов разные. И между ними идет борьба за власть над паствой, которая имеет выход в виде священных войн, крестовых походов, "газаватов" и религиозной пропаганды. Все религии имеют одни корни, уходящие в глубокую древность, о чем можно судить по заимствованием: иудейства у ведунов, христианства у иудеев, ислама, как самой молодой религии, у всех вместе взятых. Вера - не знает обмана, так как не подвластна земным законам, а для религии ложь стала обыденным явлением наравне с изуверством, жаждой власти над паствой, кастовостью и преклонением, за редкими исключениями, перед правителями. Религия тысячи лет стремиться войти в сферу, где господствует высшее Божественное начало - Душа и ее стержень Вера. Но тщетно. Душа господствует над нами, мучает или освобождает от мук. Каждый чувствует это по-своему. И, как говорится, каждому свое по заслугам его и прегрешениям. А Судьей здесь выступает Совесть. А лекарством покаяние. И, если у кого совесть отсутствует, значит и Души у того человека нет. Я знаю это еще и потому, что моя совесть часто мучает меня за мои прошлые грехи. Начиная со времен, когда я терзал кошек, надувал через соломинки лягушек, разрушал муравейники, а дома отодвигал у моего бедного и немощного прадеда стулья, когда он хотел на них сесть. В общем, был мерзким, не понимающим, что такое жизнь, гнусным ребенком. Счастье или беда моя заключалась в том, что проказы эти я творил не ради злобы, а ради смеха. Хотя... Неизвестно, что хуже. И, сегодня, чем старше я становлюсь, тем сильнее меня мучает совесть, и я понимаю, что встреча с теми, кого обидел, неизбежна. Не с лягушками, конечно. И я каюсь, каюсь, каюсь про себя. Молю о прощении, не по страху за возмездие, а по совести.

Что не побоюсь впервые публично рассказать об этом. Давным-давно я, молодой человек в двадцать три года, вернулся из первой зарубежной командировки и всем вез подарки, но почему-то не смог их распределить правильно, или, вернее сказать, так, как планировал вначале. Мною двигало желание одарить всех и я всем всё наобещал, дурак. Так, в письме домой, я написал, что купил для деда маленький радиоприемник, чтобы он мог слушать последние известия. Конечно, он ждал этого подарка. Но я подарил приемник своему товарищу от глупой широты души, забыв свое обещание любимому человеку. А дед мой, мой любимый дед остался без подарка. Разве можно было считать подарком пачку фломастеров и китайскую авторучку. Дед, конечно, ничего не сказал из скромности. А когда он увидел у меня электробритву "Филипс", подаренную мне ребятами в Йемене на день рождения, я обратил внимание, что бритва эта ему очень понравилась: три ножа, аккумулятор. Да, это было чудом техники для мужчин того времени. Мне бы сказать: "Дедушка, возьми", а я пожадничал и сказал: "Я буду тебя ею брить. Это мне подарили..." Дескать, "дареное не дарят". Дед только понимающе кивнул головой. Может быть, он тоже корил себя за невинную зависть и переживал при этом. Но я-то каков подлец. Жаба мучила, а ведь ему я был обязан всем. Хотя бы тем, что стал офицером. Но прежде всего я обязан был быть благодарным за его трогательную любовь ко мне с первых дней моей жизни. Дед, конечно, приходил ко мне и я брил его на балконе, но и тогда мне не приходила в голову мысль подарить ему эту злосчастную бритву. Дед давно умер, а совесть гложет меня за мою подлую жадность до сих пор. И, чем дальше, тем сильнее. Я не могу себя простить, оправдать за такой поступок и, когда я вспоминаю тот случай, у меня всегда наворачиваются на глаза слезы. Может быть, ему ничего и не нужно было. Может быть, это была моя проверка? А я не выдержал её, сподличал.

А бабуля? Она очень любила внучку - мою дочь Катюшку. Просила привозить её к ней, но моя жена Тамара, не любила оставлять дочь у бабушки, каждый раз придумывая для этого разные причины. Мне бы волю применить, но я не хотел ругаться. "Ерунда", - думал я. И тогда моя бабуля стала приезжала к нам домой. Сидела, играла с Катюшкой, а потом я провожал её до троллейбуса. И она, старушка, с двумя пересадками возвращалась домой. Я часто отправлял ее на такси, она расплачивалась сама, но я видел, что ей было жалко денег. Вот и в тот раз, когда я провожал её, я куда-то спешил. У меня деньги были. Мне бы посадить ее в машину за трояк. Это было проще простого, но я пожидился. Более того, я даже не посадил ее в троллейбус, а сказал: "Ну, бабуля, я побежал. Очень тороплюсь. Ты же сядешь сама?"... "Конечно, Андрюша, иди"... А что ей было ответить? Я пошел вдоль улицы, но вдруг что-то дернуло меня. Я обернулся. Бабуля смотрела мне вслед и тихо плакала. Не от того, что я не помог ей сесть в троллейбус, а от предчувствия скорого расставания. Расставания навсегда. Также плакала и моя мама, когда я уходил домой, после короткого к ней визита, больше похожего на визит вежливости. Но я тогда уже все понимал и старался бывать у неё как можно чаще. А вот в тот день я прозрел только к вечеру, сообразив какая же я сволочь. Мне бы проявить элементарное уважение к бабушке, но я не сделал этого и теперь каюсь, и буду каяться всегда пока не умру.

Покаяние снимает боль, сказал мне один батюшка, чтобы облегчить мои душевные страдания. Иначе это не назовешь. Но потом я понял, что таким образом он утешал меня, как пастырь, считая своим долгом делать это с каждым страждущим.

Но, что тут поделаешь? Теперь, постарели и мы. Я думаю, что у каждого из моих друзей были такие же случаи и есть такие же признания. Вот и я каюсь перед вами. Но мне не становится легче от этого. Я себя не прощу никогда, хотя их души наверняка давно меня простили.

Некоторые из нашего экипажа еще служат. Есть даже ребята с младших курсов, кто дослужился до звания генерала. Я горжусь ими. Главное, что из нас, друзей тех лет, никто фактически не изменился, не поменял своих позиций в угоду карьеры. И я, и они, мы всегда счастливы, когда очень редко встречаемся. "Нужно чаще", - говорят все, но в душе осознают, что это трудно сегодня, поэтому даже редкие встречи приносят много радости.

Андрей Юрьевич Васильков (Чекулаев) Восток – 74:

АМНЕЗИЯ

Вы слышали? Читали? Жажда конгрессменов-ястребов времен войны во Вьетнаме и новых «национальных героев»- из вояк-силовиков, помощников Президента США и разных директоров-разведчиков нанести удар по несчастной Сирии, задыхающейся в дыму пожарищ и оплакивающей невинные жертвы страшной гражданской войны, не выдерживает никакой критики. Похожая ситуация с «усмирением непокорных» уже была на Суэцком канале в 1956 году и планы нанесения удара по Сирии сегодня очень напоминают по своим целям операцию «Мушкетер», разработанную тогда французами и британцами с участием Израиля.

Обама, видимо, в шоке. Что делать, когда уже сказал на весь мир «а»? Ну, британский парламент, помятуя «иракское ядерное оружие», мудро решил не вмешиваться. Не лезть на рожон. Уж они-то знают, что такое годами длящаяся гражданская война в империи. Кому она нужна? Только тем, кто на ней нажил миллиарды.

Да и ни в Ливии, ни в Египте толком ничего хорошего из революций не получилось. По крайней мере и Каддафи, и Мубарак были предсказуемыми и управляемыми. А вот оппозиция… Того и глядишь резать всех начнут без разбора, крушить все светское и инородное, как хунвейбины в Китае во времена культурной революции. Но китайцы не арабы, заметьте. Они порядок своими силами, не сразу и через реки крови, но навели и сейчас, благодаря врожденному чувству дисциплины и национальному трудолюбию, лидируют в марафоне экономического прогресса, не утруждая себя сменой политических вывесок и не клеймя позором былых вождей. А вот арабы, видимо, как и все мусульманские народы Востока, очень подвержены влиянию панисламизма догматически утверждающего, что ислам обеспечивает наднациональную и надклассовую общность и что политическое объединение мусульман под главенством халифа важнее всех других государственных и политических объединений. Посмотрите на закутанных в черные одежды женщин, которых так много среди демонстрантов. Посмотрите на их лица. С истерическим энтузиазмом, визгом и криком они могут требовать, как демократических свобод, так и казней, как будто они только за этим родились на свет. Хотя по их внешнему облику не скажешь, что эти свободы им нужны. В Сирии о таких женщинах вроде бы забыли. Во всяком случае, таких, кроме как на похоронах в рядах плакальщиц, я не видел. Да и одеваются так только в глубинке, да и то не везде.

Все эти годы в Сирии была у власти правящая национальная партия, наподобие КПСС, и как КПСС в СССР, так БААС в Сирии объединяли в своем составе фактически весь народ, являясь его авангардом. Президент Амин Хафез, а затем и Хафез Асад жестко, а порой и жестоко, контролировали деятельность радикальных исламистов в своей стране. В качестве примера можно вспомнить деятельность радикальной исламской организации «Братья мусульмане», фактически партии, которая сейчас возглавляет оппозицию в Египте и воюет в составе незаконных воинских формирований в Сирии, привлекая в свои ряды панисламистов со всего мира. Нечто похожее знакомо нам и по нашей войне на Кавказе. Несмотря на то, что тайная организация «Братья мусульмане» существует в Сирии с 1937 года, она начала превращаться в оппозиционную партию лишь в 1963. В это время сирийская национал-социалистическая партия арабского возрождения БААС, в союзе с армией, стала осуществлять политический контроль над Сирией. Несмотря на то, что партия БААС объединяла в своих рядах арабских националистов, последние являлись проповедниками взглядов прогрессивного арабского социализма, которые были несовместимыми с идеологией исламских фундаменталистов. В начале 1964 года начались бунты против БААС - предтеча нынешних исламских революций, к которым всегда подстрекали «Братья мусульмане». Активность действий сирийских «мухабарат» - аппарата безопасности БААС, направленная против «Братьев мусульман» привела к тому, что многие лидеры движения были выдавлены в изгнание – в Ливан, Саудовскую Аравию, арабские государства Залива и соседнее Иорданское Хашимитское королевство.

К слову, в Иордании в городе Зарка, который расположен недалеко от столицы, а сегодня фактически слился с Аманом, городе, где большинство населения составляли военные, находилась штаб-квартира «Братьев мусульман». Там же находился и лагерь подготовки террористов-боевиков. Хотя в Иордании официально были запрещены все политические партии, мудрый правитель Иордании король Хусейн бен Талал не мешал им вести ограниченную политическую деятельность, предпочитая не загонять ни коммунистов, ни националистов, ни исламистов в подполье, чтобы было легче их контролировать. Так коммунисты ходили на первомайские демонстрации, а «Братья мусульмане» часто вели агитацию в маршрутках, вещая пассажирам именно то, что те хотели услышать в стране абсолютной монархии.

Тем временем в Сирии, в результате противоречий внутри руководства БААС, военное крыло партии, в состав которого входил Хафез Асад, захватило власть 23 февраля 1966 года в результате одного из самых кровавых переворотов в истории Сирии. Путч не только отстранил от власти мусульманина-суннита, Амина Хафеза. Он означал конец доминирования мусульман-суннитов в партии БААС. Новое руководство было представлено алавитами, секретной религиозной общиной, члены которой составляют около 11% населения Сирии.
Многие сунниты этого не простили до сих пор. Захват власти алавитами стимулировал «Братьев мусульман» на активизацию борьбы за отстранение партии БААС от власти. Не смотря на то, что алавиты, к которым принадлежал и клан Асадов, считают себя мусульманами, "Братья мусульмане» так не считали и не считают.

В марте 1973 правительство Хафеза Асада ввело новую конституцию. Из нее были удалены все упоминания об исламе, в качестве официальной религии государства. Это еще более усилило подозрение братьев мусульман в том, что новое правительство баасистов-алавитов является антиисламским. В дополнение к этому, сирийские «Братья мусульмане» считали, что президент республики Хафез Асад, будучи алавитом, занимает эту должность в нарушение статьи 3 конституции, в которой заявляется, что в Сирии президентом страны может стать только мусульманин. Несмотря на то, что масштаб действий «Братьев мусульман» продолжал оставаться ограниченным, эта радикальная исламская партия стала расширять деятельность своего специального подразделения, задачей которого была организация политического насилия – так называемого «Секретного Аппарата». Этот аппарат также был известен под другими именами – Молодость Мухаммеда, Солдаты Аллаха, Верная Молодежь, Исламский Авангард и другие. Его возглавлял доктор Аднан аль-Масри. В 1965 году он был казнен силами безопасности Сирии, и Секретный Аппарат возглавил шейх Маруан Хадад. После его смерти в 1976 организацию возглавил шейх Аднан Аклах. Тем не менее, вплоть до 1979 "Братья мусульмане" не считали, что у них есть достаточно сил для того, чтобы бросить открытый вызов режиму Асада.

Резня, устроенная боевиками «Братьев мусульман» в артиллерийской академии Алеппо 16 июня 1979 года, в результате которой погибли 50 молодых кадетов-будущих офицеров, по всей видимости, должна была сигнализировать начало наступления с целью разжигания народного восстания – подобного тому, что произошло незадолго до этого в Иране. Но в отличие от шаха, сирийский президент Асад контролировал и партийную верхушку БААС, и алавитскую общину и ждал удобного момента для удара по радикальным исламистам. К лету 1980, после нескольких месяцев кровавых столкновений между правительственными силами и боевиками из «Братьев мусульман», президент Хафез Асад и верные ему помощники сломали хребет сирийским «братьям». Политическая цена этой победы была огромна, но жестокие методы, к которым прибегло правительство, привели к отчуждению от него большинства суннитского населения. Однако по-другому действовать было нельзя. На насилие и террор правительство ответило беспощадной силой, фактически сравняв оплот «братьв» город Хаму, их дома и семьи с землей. Несмотря на это, даже сирийские демократы, которых трудно было заподозрить в верноподаническом отношении к президенту Хафезу Асаду, признают, что той операцией президент обеспечил стране стабильность - большую стабильность, чем в любой другой период истории Сирии с момента получения независимости в 1946 году.

В Сирии я жил и работал в 1974-1978 годах. После родного СССР эта страна мне показалась просто раем, где, несмотря на непрекращающуюся войну с Израилем, как и борьбу за главенство в региональном комитете партии БААС с Ираком, но при этом частые теракты проиракских и палестинских подпольных организаций, а отсюда и борьба со всяким инакомыслием в стране, я чувствовал себя совершенно свободным человеком. Как это не вязалось с угрожающими инструктажами в ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ по поводу отъезда в капиталистическую (так считалось в этих организациях) страну. Бесплатные государственные поликлиники и больницы и тут же частный сектор. Бесплатное обучение в школах и институтах. Дешевая еда. Отсутствие криминала. Народная армия. Отсутствие антагонизма между мусульманами и христианами. Открытая и дружелюбная молодежь, давно забывшая законы шариата и верящая в победу арабского социализма. Но это только в столице, а в провинции, особенно на севере, где все жили по старым законам, если девушка встречалась с юношей до свадьбы, отец и старший брат должны были её закопать живьем в землю. Там еще мракобесие торжествовало. Но год от года его силы таяли перед перспективой новой жизни. Однако именно там и затаился где-то в селениях в районе Хомса или Хамы загнанный в подполье вирус радикального ислама, который проповедовали «Братья мульмане».

Чем старее становился президент Хафез Асад, тем быстрее он терял контроль над ситуацией в стране в свете растущей исламизации во всем мире, в том числе и в Сирии. Будучи в Сирии в 1995 году, я с удивлением заметил, что, если раньше спиртное можно было купить практически в любом супермаркете, если его хозяином был христианин, то уже в 90-х на весь Дамаск было всего несколько магазинов, где продавали спиртное. Пятничные проповеди собирали сотни людей, которые, не помещаясь в мечетях, стояли рядом на улицах. Такого не было раньше. Кто знал, о чем говорилось в тех проповедях. Конечно, кому нужно было, тот знал, но почему-то не хотел активно вмешиваться в эти дела.

В следующий раз я приехал в Дамаск в 2010 году. Президентом был уже Башар Асад. Город я нашел в запустении, на дорогах было грязно, автомобильные пробки, загазованность воздуха, кругом валялись пустые пластиковые бутылки и пакеты. Вокруг было много эмигрантов из Ирака и Ирана, а на окраине выросли целые городки из жалких лачуг, слепленных из металлического шифера. Однако на каждой крыше была установлена спутниковая «тарелка» - то есть даже бедные люди смотрели заграничные каналы, видели, как живет народ в других странах, восхищались, завидовали героям сериалов, и их собственная жизнь им совсем не нравилась. А по пятницам в мечетях объясняли, кто виноват в их проблемах, главным источником которых был молодой президент Башар Асад. Кто же кроме него? Он же открыл на каждом углу интернет кафе для связи с бесовским миром иноверцев, многочисленные магазины с импортным пивом, виски и настоящими американскими сигаретами, которые раньше стоили очень дорого. Раньше-то все курили сигареты сирийские. Кто побогаче – «Риим», кто победнее – «Шарк», а кто совсем бедный, то тот мог себе позволить только «солдатские». Но курили и американские, и английские, и французские - контрабандные, доставлявшиеся из Саудии через Иорданию в сирийский Дэраа – городок, в котором и зародилась нынешняя «революция». А, может, просто прижали контрабандистов? И пошло-поехало, как снежный ком? История рассудит.

В Дамаске появились новые районы, где дома стояли так близко друг к другу, что можно было протянуть руку и поздороваться с соседом через окно. Очень дорогой стала земля, поэтому и строили так близко. Богатые беженцы раскупили все квартиры и теперь, хотя дома стояли с облезлой краской, цены на жильё стали такими же, как в крупнейших и дорогих столицах мира. Стало ясно, что простому гражданину жилье оказалось не по карману. Процветала коррупция и для критики правительства были очень веские основания. Оно перестало заботиться о простом народе. Свято место пусто не бывает, и сразу нашлись защитники-братья. Но вначале свергать правительство никто не собирался. Никто, кроме радикальных исламистов, конечно, уже готовивших на деньги спонсоров отряды из наемников со всего мира. Кто-то озвучил в СМИ, что среди наемников были и пару сотен граждан России.

Когда начались волнения в народе, подстрекаемые «Братьями мусульманами», в ответ пошли организованные баасистами демонстрации в поддержку президента. Но в рядах оппозиции работали опытные, специально обученные в лагерях боевики, агитаторы и провокаторы. Они знали, о чем говорить, что требовать, используя толпу в качестве пушечного мяса. Они надеялись. Что полиция будет стрелять в народ. А когда этого не случилось, они взялись за ножи. Большинство ранений, которые получали полицейские, были ножевыми и в спину. Нанося удар, боевики растворялись в толпе. Полиция зверела. Контроль над ситуацией терялся с каждым днем, пока не была пройдена «точка невозврата». Но разве мог кто-нибудь из шедших на демонстрации оппозиционеров подозревать, к чему приведет их борьба за демократию. Теория управляемого хаоса сработала на 100%.

Нет сомнения, если президенту не удастся победить наемников и исламистов, и к власти придут оппозиционеры, интеллигенция, наполнившая их ряды, как и иноверцы из христиан, алавиты, друзы и иудеи и все те, кто имел отношение к армии, полиции и службам безопасности, кому не удастся бежать в Ливан или Иран, будут схвачены и казнены. Начнется резня. Не сомневайтесь. Боевые «борцы за демократию», увешанные пулеметными лентами и каннибализмом не побрезговали, да еще похвалялись этим. Так что расстрелять человека, чем они и занимаются сегодня, так это «раз плюнуть». А потом и за Израиль примутся. Будут там головы резать раввинам и рестораны взрывать. О чем только евреи в Кнессете думают, готовясь к войне с Асадом? Ведь в прессе давно не скрывают тот факт, что официальные власти Турции и Иордании предоставляют свои территории для подготовки и снабжения банд-формирований исламистов из наёмников всех мастей. Вот почему Асад, понимая это, не сдается, а наоборот, выбрав тактику уничтожения врага любыми средствами, к удивлению и ярости «оппозиции» стал побеждать.

Тут и проснулись «демократы» всех мастей на Западе. И только незыблемая позиция России и Китая не позволила им расправиться с законным президентом Сирии и его правительством так, как они привыкли расправляться с президентами других стран, невзирая на мнение мирового сообщества. И уже забыты взорванные бомбы в людных местах, самолеты, врезающиеся в башни-небоскребы, взрывы на вокзалах и в автобусах.

Но просто так с Сирией не расправиться, и это потому, что загнанный в угол кот всегда бросается на атакующую его собаку. Ведь Дамаск гарантированно стабильнее и сильнее развалившегося режима Каддафи и даже превосходит Ирак времен Саддама Хусейна, да и генералы-предатели уже сбежали. Остались соратники и народ, который прозрел и осознал, что теперь уже все равно какой у них президент: суннит, шиит, алавит - лишь бы не пришли к власти бандиты и каннибалы, лишь бы вернулся мир и покой. Отступать некуда. Сзади пропасть.

Конечно, вооруженные силы Сирии не прошли полномасштабную модернизацию, однако те поставки военной техники, что велись из России, делают сирийскую армию хоть и не самой сильной в мире, но весьма непростым противником, готовым постоять за себя. Боеспособность и устойчивость армейских частей подтверждена ходом гражданской войны, которая, в сущности, потихоньку выигрывается Асадом.

Сирийская ПВО имеет на вооружении не только старые советские комплексы «Волга», «Печора» и «Квадрат», оснащенные телевизионными камерами, при помощи которых можно вести огонь даже в условиях очень плотных радиоэлектронных помех, но и достаточное количество ЗРПК «Панцирь», который предназначен главным образом для работы против крылатых ракет, как и ЗРК средней дальности «Бук», ракетой которого был сбит наш ТУ-22 во время военного столкновения с Грузией. Есть и другие средства ПВО, но главное, что специалисты из СССР создали в Сирии целую систему ПВО, наподобие той, что прикрывает Москву, с многократными перекрытиями зон поражения. И пока нет сообщений о том, что армии оппозиции удалось захватить или уничтожить за два года хотя бы один дивизион зенитных ракет. Значит, они в полном порядке.

Нет сомнений в том, что многое из этого арсенала можно уничтожить, но… Сколько это будет стоить, сколько будет потрачено времени денег и людских жизней бравых американских парней. Да и обстановка в мире сейчас не лучшая для США. Общество в Америке устало от войн. От гробов из Ирака и Афганистана. Да и Иран обещал не остаться в стороне. Более того, он пригрозил использовать свое самое мощное оружие против Израиля. Это какое такое оружие сегодня способно уничтожить целую страну? Уж не ядерное ли?

Можно предположить, что если Обама все же решится нанести удар по Сирии, то, скорее всего, будут применены крылатые ракеты морского базирования Tomahawk TLAM-C и крылатые ракеты воздушного базирования AGM-86C CALCM. Это позволит избежать людских потерь и сохранить носители, так как дальность ракет превышает дальность зенитных и противокорабельных ракет, имеющихся на вооружении в сирийской армии. Но малая скорость крылатых ракет, необходимая для считывания ракетным компьютерным сканером земной поверхности на маршруте следования делает их уязвимыми от огня средств ПВО средней дальности, в том числе самоходных зенитных установок «Шилка» и «Тунгуска» и особенно подвижных зенитных комплексов «Панцирь», специально созданных для уничтожения крылатых ракет. Авиация вряд ли будет входить в зоны пуска ЗРВ, из опасения быть атакованной сразу с нескольких направлений. Конечно, стационарные комплексы ПВО сами будут атакованы в первую очередь и также с разных направлений, но сирийцы должны быть к этому готовы. Но и американцы должны быть готовы к тому, что массированный удар крылатыми ракетами морского и воздушного базирования по Сирии встанет Пентагону в копеечку. И тут не обойдешься ракетами, подлежащих уничтожению, в связи с окончанием срока их годности к использованию. Вот только в такой форме операция против Сирии возможна, если не допускать, что США всерьез намерены подавить сирийскую ПВО и затем планомерно расстреливать военную и гражданскую инфраструктуру вплоть до политической капитуляции центрального правительства, как это делалось в Югославии в 1999 году. Но ПВО Сирии будет посильнее, так как по сравнению с ПВО Югославии имеет большее количество подвижных комплексов, способных быстро менять огневые позиции. Но ограниченный обстрел Сирии крылатыми ракетами позиций ПВО и гражданских целей: складов, штабов, командных пунктов и правительственных зданий и сооружений без введения безполетной зоны возможен. Вашингтон такую задачу вполне способен решить, не считаясь с затратами.

Штаты сегодня неожиданно потеряли своих союзников по НАТО, отказавшихся участвовать в агрессии против Сирии и заподозривших, что спецслужбы и военные опять могут обмануть, втянуть страну в катастрофическую для президента Обамы войну. Его противники на внутренней политической арене не простят президенту даже несколько сбитых самолетов или потопленных судов. Джон Керри уже заговорил о возможности «ограниченного вмешательства» в Сирию. Но несколько американских сенаторов, в их числе Грэм и Маккейн, сразу же выступили с критикой такого предложения. По их мнению, нужного эффекта можно добиться только с помощью уничтожения армии, подконтрольной Башару Асаду.

А, может, они хотят, позора Обамы, раскачать кресло, в котором тот сидит в президентском кабинете Белого дома? Интересно, а Обама не задумывался над таким вариантом?

Все вместе сторонники «силового решения», призывающие нанести удар по несчастной Сирии, задыхающейся в дыму пожарищ и оплакивающей невинные жертвы страшной гражданской войны, играют, как говорится, на «одну руку». Скорее всего, им до зарезу нужны территории Сирии для строительства нефтепровода из Катара, Саудии через Ирак Сирию, Турцию в Европу. А это может составить конкуренцию «ненавистной» России, которой так повезло с нефтью, газом, золотом, алмазами, рудами и питьевой водой. А там, где нефть, там всегда льется кровь либо в войнах, либо в революциях, либо во взорванных авто, либо в стволах снайперских винтовок киллеров.

Президент Франсуа Олланд заявил, что Франция может принять участие в военной операции в Сирии даже несмотря на решение парламента Великобритании не участвовать в конфликте. Осталось прокомментировать только неожиданно воинственную и в то же время патриотическую позицию в заботах о народе Сирии, которую занял французский президент, готовый дать команду на пуск крылатых ракет своему фрегату, который словно пиратский корабль «Ла Фудр» спешит на всех парусах к театру военных действий. Да, спешит, так как господин Олланд все-таки надеется отломить кусок пирога от грядущей «победы» над «тираном» сирийского народа. Народа, который когда-то прогнал колонизаторов-французов со своей земли поганой метлой.

А кстати, Вы знаете, какое событие произошло с французами 200 лет тому назад в эти дни? Не знаете? Так я вам расскажу.

26 августа 1813 года в сражении при Кацбахе французы в очередной раз испытали силу русского штыка. Там русский корпус генерала от инфантерии графа Ланжерона вместе с союзниками разгромили французские войска маршала Макдональда и обратили их в беспорядочное бегство. Русская кавалерия атаковала одновременно с трех сторон. В результате скоротечного боя французская пехота была разгромлена. Неприятель потерял убитыми 600 человек, в плен сдалось 950 человек, среди них полковник Моран и 17 офицеров .

27 августа генерал-майор Эммануэль с Харьковскими и Киевскими драгунами настиг близ Пильграмсдорфа отступающий французский арьергард и рассеял его, взяв в плен более 1200 человек и захватив 6 орудий. Казаки Грекова из отряда генерал-майора Карпова нагнали французский отряд, собравшийся у Праусвица, и атаковали его. Неприятель был рассеян, в плен попали 700 французов и 5 орудий. Другой отряд французов у Вольфсберга численностью до 1500 человек, был отрезан от Гольдберга кавалерией генерал-майора Панчулидзева и рассеян.

Вот теперь, пожалуй, всё. Но это только мой прогноз, мое отношение к этой кровавой драме, как арабиста и бывшего офицера ПВО.