Юрий Михайлович Лебедев Запад – 76:

Молчи, иначе убью!

Рассвет еще только занимался. Над верхушками сосен начали проглядывать первые лучи августовского солнца. На опушке леса я стоял в полном одиночестве, держа в руке секундомер. На душе было тоскливо, болела голова, а к горлу подкатывала тошнота. Страшно хотелось спать, но вместо этого предстояло играть роль судьи на финише необычного марафона. Вот-вот должны были появиться те, с кем я лишь несколько часов назад лихо, одну за другой опустошал рюмки немецкой водки «Лунников».

- Как же они в таком состоянии смогут пробежать три километра дистанции? - думал я.

Но вот вдали появился первый бегун. Хрипя, он пересек финиш. Поглядев на секундомер, я изумился: стрелка застыла на отметке второго разряда. Постепенно подтягивалась основная группа, за ней еще несколько человек замыкающих. Последний финишировал тоже с хорошим результатом. Окружив меня, спортсмены бурно обсуждали забег, радуясь своему успешному выступлению. Чувствовалось, что голова ни у кого из них не болела, хотя некоторые выпили намного больше меня.

Так начался второй день моей командировки в 3-ю Гвардейскую отдельную Бригаду спецназа ГРУ в немецком городке Нойтиммен. Прислали меня туда на период инспекторской проверки в качестве экзаменатора по немецкому языку. Попутно использовали и при сдаче офицерами нормативов по физической подготовке. Скажу сразу: сильно зауважал я спецназовцев в те дни, восхищаясь их закалкой.

Но еще больше меня поразило их специфическое знание немецкого языка. Это был тот самый случай, когда минимума знаний иностранного языка как раз хватает для выполнения поставленной задачи. В полной мере это продемонстрировал сержант, детина под два метра ростом, пришедший сдавать экзамен сразу же после утомительного суточного наряда. Вытянув билет, он застыл в молчании. На лице не читалось ни одной мысли. На наводящие вопросы он отвечал также молчанием. Вздохнув, я собрался уже поставить ему неуд, как вдруг он пробасил: «Товарищ лейтенант, а спросите меня по нашему разговорнику».

- По какому еще разговорнику? - изумился я.

- Да, вот по этому.

Сержант своей лапищей полез во внутренний карман гимнастерки, выгреб оттуда измятую, засаленную книжицу и протянул мне. Я начал листать ее. Это был немецко-русский военный разговорник. Казалось бы, что в этом особенного, таких вспомогательных пособий существует множество и в различных вариантах. Но этот разговорник был необычным: его напечатали в 1943 году. Составлен он был, действительно, первоклассно. Чувствовалась очень хорошая работа переводчика, который в совершенстве знал командный военный немецкий язык.

- Откуда он у вас? - озадаченно спросил я.

- А с этой самой войны, так по наследству и передается. Да вы спросите, я все по нему знаю. А больше нам и не требуется.

- Ну, хорошо, - уступил я и подумал, чтобы такое позаковырестее ему подобрать. Одна фраза сразу же бросилась в глаза: «Молчи, иначе убью»! Даже с моей подготовкой выпускника Военного института иностранных языков, я бы не смог кратко и точно выразить на немецком языке эту мысль. Понятно, что в этот момент был убежден, что и сержант-спецназовец, не даст правильного ответа.

И вдруг с достаточно хорошим произношением он выдал: „Still, sonst wirst Du umgebracht“.

Без раздумий я тут же поставил ему отличную оценку. Действительно, ему, как разведчику, обученному в самых экстремальных условиях брать языка, больше и не требовалось.

После знакомства со спецназовцами я полностью уверовал в то, что во время операции они выживают за счет подножного корма, не гнушаясь лягушками, змеями и прочей тварью. Это люди особого сорта, самые надежные, которые всегда подставят плечо, чтобы выручить в трудную минуту тех, кто попал в беду. Они готовы не спать ночами, разыскивая в самых глухих местах мобильные ракетные установки противника. Так звучала боевая задача, для выполнения которой бойцы бригады спецназа обучались в ГДР в конце 70-х годов.

Недавно на сайте в Интернете я нашел интересную информацию об этой 3-й бригаде спецназа. Сегодня она дислоцируется под Самарой, находится в постоянной готовности, чтобы оперативно использоваться в горячих точках. Бойцы бригады были и в Косово, и в Чечне, и в других местах. Несколько человек стали Героями России.

Юрий Лебедев

апрель 2014 года

Санкт-Петербург

Юрий Михайлович Лебедев Запад – 76:

Пропуск на Брокен

Никогда бы не подумал, что отрывок из «Путешествия по Гарцу» Генриха Гейне, выученный в немецкой спецшколе, пригодится мне во время натовских маневров в конце 70-х годов.

А было все так. Меня, молодого лейтенанта, забыли, элементарно забыли взять с собой в грузовик, который отправлялся на немецкую гору Брокен. Этому, правда, предшествовало грандиозное возлияние по случаю перерыва в одном из крупнейших учений натовских войск на территории. Германии. Учения мы, офицеры Группы советских войск в Германии, отслеживали регулярно и с большим желанием, поскольку результатов нашей работы ждали на самом верху и в случае успешных показателей соответственно поощряли.

Меня, как военного переводчика, уже несколько раз посылали в командировку на Брокен, который находился в горном массиве Гарц практически на самой границе между ГДР и ФРГ. С высоты более тысячи метров советский батальон радиотехнической разведки имел уникальные возможности отслеживать реальную обстановку на военных объектах НАТО во всей Западной Европе. Все бы ничего, но существенным минусом были климатические условия на этой лысой горе, продуваемой со всех сторон ураганными ветрами. По преданию ежегодно с 30 на 1 мая там отмечается так называемая «Вальпургиева ночь». Гете ей посвятил бессмертные строки в своем «Фаусте», именно там устроил Воланд из романа Булгакова «Мастер и Маргарита» шабаш ведьм. Этой горе уделил большое внимание также и Шарль Гуно в опере «Фауст». Но если на Брокене хотя бы на несколько часов наступало затишье и облака уходили, дав возможность солнцу осветить гору своими лучами, то охватывало блаженство. Красота гор Гарца не просто завораживала, она делала этот пейзаж по-настоящему сказочным, потому что все остальные вершины, которые располагались ниже Брокена, были покрыты вековыми лесами. Эту прелесть предгорья Брокена чудесно описал Генрих Гейне в своем «Путешествии по Гарцу».

Забытый сослуживцами, я медленно трезвел, начиная постепенно осознавать, чем мне могло теперь грозить опоздание к сигналу о возобновлении натовских учений. А они по нашим предположениям должны были начаться с утра следующего дня. Было обидно вдвойне, так как именно мне посчастливилось первому оповестить командование о перерыве в учении стран НАТО. За это полагалась по установившейся традиции бутылка водки, деньги на которую собирали по кругу и вручали отличившемуся. По существу я стал жертвой собственной же инициативы, потому, что эта бутылка меня и доконала. Помню, что начинали мы отмечать натовский «перекур» в ресторане отеля «Генрих Гейне», одном из самых фешенебельных заведений предгорного курортного селения Ширке, где жили и отдыхали лишь те, у кого имелось на это разрешение от погранслужб ГДР. Рюмки водки чередовалась с бокалами пива, все это разбавлялось танцами с отдыхающими немками и еще больше поднимало наше курортное настроение. Хотелось хотя бы на короткое время забыть обо всем, в том числе и о Брокене с его ненастной погодой и предстоящими очередными бессонными ночами. Как «посошок на дорожку» была выставлена под конец та самая бутылка водки, которую я заслужил своей информацией. Затем я отключился.

…После того, как в вечерних сумерках растворились габаритные огни советского военного грузовика, я медленно побрел по шоссе в сторону немецкого контрольно-пропускного пункта со шлагбаумом, у которого стояли два пограничника ГДР. От их КПП до вершины горы было еще добрых пять километров ввысь по горному серпантину. Но даже это карабканье по горам было несбыточной мечтой, ибо персонального пропуска в погранзону у меня не имелось. Никакие мои уговоры на немцев не действовали. Ответом служило твердое «Найн». Не знаю, что меня подтолкнуло к чтению того самого отрывка из «Путешествия по Гарцу». Но я стал читать его по памяти остолбеневшим немецким пограничникам так, как, наверное, не делал этого в школе, когда хотел получить за него отличную оценку. Вложил в него всю страсть, сам, наслаждаясь волшебной лирической прозой Гейне. Постепенно к нам стали с любопытством подходить свободные от дежурства другие немцы, последним приблизился начальник КПП. Мы с ним оказались в равных офицерских званиях. Он поинтересовался, откуда я владею немецким языком, да притом еще так хорошо описываю горы Гарца. Он почему-то решил, что это я сам сочинил. Когда же я ему рассказал о бессмертном творении Генриха Гейне, то его уважение ко мне стало неподдельным. Думается, что в тот момент он зауважал и незнакомую ему ленинградскую школу с преподаванием ряда предметов на немецком языке: так официально в то время называлась 278-я ленинградская спецшкола.

Лейтенант сам предложил мне присоединиться к следующей смене пограничников, которая должна была через час на машине подниматься на гору. Уже в автомобиле я продолжал декламировать другие произведения немецкой классической поэзии из нашей школьной программы: «Перчатку» Шиллера, «Лесного царя» Гете, а затем запел революционные песни немецких коммунистов, которые многократно звучали в стенах нашей школы на пластинках в исполнение знаменитого певца из ГДР Эрнста Буша.

Надо было видеть изумление часовых советского радиотехнического батальона, когда к воротам нашей части подъехал немецкий военный автомобиль, и я с чувством выполненного долга степенно зашагал в сторону командного пункта.

С тех пор прошло свыше тридцати лет. За это время мне еще раз довелось побывать на Брокене в середине 90-х годов, уже как туристу. Один из моих знакомых немецких ветеранов войны предложил совершить такую поездку, узнав, что я когда-то там служил. В этот раз мы поднимались в гору по железной дороге. Вез нас стилизованный под старину поезд, состоявший из нескольких вагончиков. Шел он неторопливо, чтобы мы могли насладиться красотами Гарца в полной мере. Рядом по тропке шагали пешие туристы, опираясь на брокеновские палки, украшенные шильдиками с изображением ведьм. Туристов было много, так как после объединения Германии путешествия по Гарцу стали повальным увлечением. Каждый немец считал для себя за честь побывать на Брокене. Никаких следов советского пребывания на Брокене не осталось. Казармы, командный пункт, складские помещения – все это было ликвидировано. Они сохранились лишь фотографиями в музее, который был устроен на вершине горы в соседнем с рестораном помещении.

Территорию нашей бывшей воинской части мне удалось вычислить лишь благодаря огромному валуну, к которому была прикреплена табличка с указанием, что высота этой горы составляет 1142 метра. Его еще называют «Камнем Гете». Каждый из туристов обязательно фотографируется рядом с ним. Я не стал исключением, правда, в отличие от немцев ассоциации у меня были другие. Для нас, офицеров и солдат советской армии этот брокеновский валун был единственным местом, укрывшись за которым на свежем воздухе, можно было справить нужду, не опасаясь, что сдует ураганным ветром куда-нибудь вниз на территорию враждебной Западной Германии. Своему немецкому другу я не стал говорить об этом. «Военную тайну» за давностью лет решил открыть лишь сейчас.

Юрий Лебедев

Подполковник запаса, военный переводчик

Санкт-Петербург

Юрий Михайлович Лебедев Запад – 76:

Шпион по призыву

Предлагаю очерк журналиста Сергея Осипова о наших частях радиоперехвата в ГДР.

Я прочитал, и будто вновь лейтенантом стал. Так все знакомо. Ведь я на немецких горах Брокен и Шнеекопф пять лет натовские учения отслеживал.

И ведь хорошо написано. Все подтверждаю.

http://nvo.ng.ru/spforces/2013-01-25/1_spy.html

Есть такая профессия – слушать чужой эфир.
Фото РИА Новости

Обычно на этом месте в «НВО» публикуются воспоминания заслуженных полковников или как минимум капитанов, которые в годы холодной войны были причастны к великим и малым тайнам. Я званиями похвастаться не могу – дослужился всего-навсего до сержанта. Тем не менее к местам соприкосновения с «вероятным противником» я был ближе иных генералов. Видеть супостата – не видел (врать не буду), зато слышал каждый божий день.

Во времена холодной войны сеть радиоперехвата и пеленгации была развернута вдоль всей границы со странами НАТО, Японией и Китаем. Всех наших потенциальных противников подслушивали тысячи людей на сотнях объектов. Эта сила называлась, да и сейчас называется ОСНАЗом, или радиотехническими войсками особого назначения. Вкупе с агентурной и аналитической разведкой ОСНАЗ обеспечивал Министерство обороны и политическую разведку информацией о состоянии вооруженных сил сопредельных государств. До распада СССР части ОСНАЗа подчинялись 1-му отделу радиоразведки 6-го управления ГРУ.

С 1981 по 1983 год, во времена начала конца советской империи, мне довелось служить в ОСНАЗе Сухопутных войск на территории Германской Демократической Республики в 82-й Варшавской Краснознаменной ордена Александра Невского отдельной радиотехнической бригаде.

ВЕРОЯТНЫЙ ПРОТИВНИК

По штату дивизии в Советской армии полагалась рота радиоразведки, армии – батальон.

Группе советских войск в Германии (ГСВГ) была придана плюс к этому отдельная бригада ОСНАЗа. Моя бригада располагалась в городке Торгау, известном своим замком Хартенфельс XVI века и тем, что в 1945 году там произошла знаменитая встреча на Эльбе.

Бригада, помимо дислоцированных в Торгау батальона радиоперехвата и батальона синхронного пеленгования, включала в себя несколько отдельных батальонов. Например, на горе Броккен (1141 м над уровнем моря), где в Средние века, говорят, происходили общеевропейские шабаши ведьм. Или на горе Шнеекопф (987м), ничем сверхъестественным себя не запятнавшей. Именно на этой высоте в составе 220-го отдельного центра радиоэлектронной разведки я провел полтора года после школы младших специалистов (ШМС). Мой разведываемый объект назывался Сухопутными войсками США и для внутреннего осназовского употребления носил шифр «Самшит – С». Стоящий рядом армейский корпус Бундесвера назывался «Графит – С». Был еще «Самшит – Г», но это крайний случай: если кто заснул на посту, был пойман и внепланово отправлен чистить сортир.

Первые полгода после учебки я был простым микрофонщиком – подслушивал переговоры в УКВ-диапазоне на английском языке. Потом стал командиром отделения и на общественных началах (должность-то офицерская) выполнял обязанности военного переводчика. Благо полученные на гражданке и в ШМС знания позволяли…

Гора Шнеекопф, кстати, находится в Тюрингии – одном из красивейших мест Германии. Сверху открывался прекрасный вид на сопредельную территорию, населенную, по словам замполита, исключительно представителями агрессивного блока НАТО. Такими, как 8-я механизированная и 3-я бронетанковая дивизии США, многочисленные подразделения армейской авиации и ПВО, части военной полиции, объекты инфраструктуры – полигоны, заправочные станции, склады. И у каждой из этих составных частей имелась своя радиочастота в УКВ-диапазоне и чертова уйма радиостанций. Слушай – не хочу.

И мы круглосуточно слушали: на полигоне Вильдфлеккен около Вюрцбурга тренировались артиллерия и танки. С аэродрома Бамберг летала армейская авиация. В Фульде работала гарнизонная радиостанция воинской части с загадочным названием – 11-й Бронекавалерийский полк (БРКП). На самом деле это историческое название, сохранившееся в американской армии с XIX века. Никаких лошадей там, понятно, не осталось, а вот назначение сохранилось – тактическая разведка. Патрули бронекопытных пролеживали бока вдоль всей границы с ГДР и единственной доступной для нас формой их жизнедеятельности были spot reports – акынские доклады о замеченных на территории ГДР передвижениях: «Два пограничника с оружием типа АКМ следуют на север», «Автомашина типа КрАЗ следует на юг»...

В силу незамысловатости текста именно доклады БРКП становились в ОСНАЗе наиболее частым объектом приписок. Например, боец сладко проспал всю ночную смену и даже не был пойман за этим увлекательным занятием дежурным офицером. Но наутро надо как-то отчитываться – ведь никто не поверит, что все шесть часов в эфире стояла мертвая тишина. И боец, помусолив палец, сочиняет частоту и «рожает» очередных пограничников с АКМ, пеленгаторщик придумывал пеленг – «деза» (дезинформация) готова. В случае войны это, наверное, здорово подвело бы Советскую армию: по разведданным выходило, что бронекопытные так размножились, что от Балтийского моря до чешской границы лежат буквально плечом к плечу. Но войны между двумя Германиями не случилось.

БИТВА С «ГОЛУБЫМИ»

Самым заметным событием на Центральноевропейском театре военных действий (ТВД) в мирное время были осенние учения войск НАТО «Рефорджер» (Returning forces to Germany), то есть возвращение войск, выведенных из Европы после Второй мировой войны, обратно в Германию. Действительно, из Англии и США перебрасывались самолетами и морским транспортом тысячи солдат (боевая техника складировалась на месте). Из Штатов прилетала 82-я воздушно-десантная дивизия и с ходу вступала в бой... на стороне Варшавского договора.

По плану учений наши всегда начинали первыми. Точно так же, как на советских учениях «красные» воевали с «синими», у них «оранжевые» (orange) бились с «голубыми» (blue). Наши были «оранжевыми». Воевали на «Рефорджере» недели по две с несколькими оперативными паузами, необходимыми для передислокации войск и для того, чтобы разобраться, кто завтра будет воевать и на чьей стороне. Например, упомянутая 82-я воздушно-десантная дивизия под конец сбрасывалась уже «в оперативных тылах ГСВГ».

Для того чтобы уследить за тем, кто кому подчиняется, существовали посредники. У них были собственные радиосети, что облегчало наблюдение за ходом игрушечной войны. В конце каждых суток посредники сообщали координаты линии фронта. Эти данные считались в ОСНАЗе особо ценным разведматериалом, или попросту «ценняком».

Я тоже был в этом убежден, пока однажды ночью не застал группу офицеров за просмотром западногерманского телеканала ZDF. Сидевшие тесной кучкой в ленинской комнате специалисты по вооруженным силам США и ФРГ перерисовывали на свои планшеты... ту самую линию фронта, координаты которой как раз в это время пытались подслушать все посты и точки ОСНАЗа во всей Германии. Шел прямой репортаж из штаба учений, и натовские офицеры показывали положение «голубых» и «оранжевых» на картах. Впрочем, чему удивляться: 80% разведывательной информации можно добыть из открытых источников. А то, что добывали эту информацию товарищи офицеры вручную, объяснялось исключительно отсутствием видеомагнитофонов в тогдашнем СССР.

На перехват данных по «Рефорджеру» были брошены все силы ОСНАЗа. Развернули дополнительные посты, но, несмотря на полную отмену всех хозяйственных работ, людей все равно не хватало. Многие, как я, сутками не вылезали из здания приемного центра. Так что дней через десять у всех начинала потихоньку съезжать крыша. Подходит как-то солдатик и говорит:

– Послушай, у меня что-то странное. Евреи какие-то.

– Почему евреи?

– Они все время повторяют: «Абрамы, Абрамы. Три Абрама пошли туда, два Абрама пошли сюда».

При более внимательном прослушивании выяснилась интересная вещь: «Абрамы» оказались новейшими на тот момент американскими танками М-1 «Абрамс». Это был первый зафиксированный радиоразведкой случай появления новой техники на Центральноевропейском ТВД. Из-за этой информации я поехал в отпуск в СССР, что по меркам службы в ГСВГ было высочайшим поощрением для срочника.

За службу я пережил два «Рефорджера», и оба закончились одним и тем же. На вторую неделю учений «оранжевые» оказывалась в безвыходном положении и применяли тактическое ядерное оружие. «Голубые» в долгу не оставались.

…В тот раз все посты батальона дружно начали принимать NBC reports, то есть доклады о применении ядерного, бактериологического или химического оружия. Десяток ядерных ударов был нанесен «голубыми» по прифронтовой полосе «оранжевых». Средство доставки – артиллерия, координаты прилагаются. Планшетист с кипой бланков перехвата побежал к карте на КП привязывать взрывы к местности. Вернулся он с кривой ухмылкой:

– Ну, покойнички, поздравляю! NA 365859 – это координаты нашего батальона.

ОБРАТНЫЙ ПЕЛЕНГ

Вообще скучать в ОСНАЗе не приходилось. Помнится, стояла зима 1982 года. Генерал Ярузельский только что ввел в Польше военное положение. Ночь, в помещении приемного центра, несмотря на запрещение курить, хоть топор вешай. Радиооператор вдруг стаскивает с головы наушники и орет:

– Первый пост, пропеленгуй частоту 4595! По-польски говорят.

Первый пост, а им в ОСНАЗе традиционно является пеленгатор, просыпается и бодро отвечает:

– 225 градусов.

– Как 225, Польша же на 45? – Это уже ДКП (дежурный по командному пункту), без сапог примчавшийся с командного пункта ввиду необычности происходящего. – Записать успел?

Радиооператор включает огромный магнитофон «Звук – 1М» (вес 50 кг, сделан исключительно из железа) на перемотку назад, погнутые многими поколениями осназовцев катушки угрожающе скребут по верхней панели. Наконец он находит нужное место, и сквозь радиопомехи и шумы от некачественной пленки действительно слышится характерная польская речь с обилием шипящих.

«Ценняк»! Это же означает, что на территории ФРГ втайне от мировой общественности готовят диверсантов против братской Польской Народной Республики! Информация уходит «на самый верх», однако вместо благодарностей, внеочередных отпусков и новых звезд на погоны «с самого верха» вскоре приезжают хмурые мужчины гражданской наружности. Это представители оборонного завода, в свое время произведшего на свет наш пеленгатор. Они-то и сообщают, что их изделие наряду с массой положительных черт имеет одну отрицательную. Иногда в железном чреве пеленгатора какие-то шарики заходят за какие-то ролики, в силу чего он начинает выдавать на экран «обратный пеленг», отличающийся от истинного на 180 градусов.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ НЕСТАБИЛЬНОСТЬ

Первая декада ноября 1982 года выдалась на нашей горе сухой и бесснежной. В роте по какой-то причине был некомплект народа, так что мне приходилось сидеть на обычном посту (два приемника, один магнитофон) и одновременно ходить старшим смены. Дело это не особенно хлопотное – надо довести 30 человек от столовой до приемного центра (ПЦ). Дальше – забота ДКП. Утром 10 ноября после смены с двух ночи до восьми утра привожу личный состав в обратную сторону на завтрак и ложусь спать...

Только глаза закрыл – растолкал дневальный: «Тебя на ПЦ срочно». Поминая незлым тихим словом чертову родню, надеваю «пэша» – зимнюю полушерстяную форму, мотаю портянки, натягиваю тяжелые юфтевые (тогда в ГСВГ только такие выдавали) сапоги и топаю, куда послали. Только вошел (там дверь железная с переговорным устройством – первый на моей памяти домофон) – под нос суют свеженький бланк перехвата. Обычный лист плохонькой бумаги А4, разграфленный радиотелеграфистом при помощи карандаша – ОСНАЗ пишет только карандашами, так быстрее, чем ручкой. На бумаге – английский текст, как его принял на слух радиотелеграфист, у которого с английским проблемы. Он в словах «лав» и «мани» по три ошибки делает, только «фак» грамотно пишет. Продираясь через его текст, перевожу:

«Вооруженные силы НАТО на Центральноевропейском ТВД приведены в состояние повышенной боеготовности по поводу политической нестабильности в странах Восточного блока». Опаньки! Какая у нас может быть политическая нестабильность?

...А вот ДКП сразу понял – догадлив был майор! Сразу в бригаду, в город Торгау звонить побежал. Оттуда, не будь дураки, запросили подтверждение:

– Кто принимал?

– Рядовой Колташев.

– Кто переводил?

– Младший сержант Осипов, – отвечает ДКП и смотрит на меня, как «тройка» НКВД на врага народа.

– А где офицер-направленец по американскому сухопутью?

– Простудился, с температурой внизу (на горе постоянно жили только солдаты, офицеры и прапорщики квартировали в долине, 40 минут на автобусе) лежит.

– Мать-мать-мать! Магнитофонная запись есть?

– Так точно, есть!

– Прокрутить по телефону! Да, прямо в трубку!

... Хватаем тяжеленный магнитофон и бегом тащим из аппаратной на КП. В Торгау пока ищут настоящего переводчика, который ВИИЯ СА заканчивал. Мы успели раньше. Прокрутили – перевод подтвердился, отлегло от сердца...

Ну и закрутилось – обычная работа. По ту сторону границы как с цепи сорвались: военная полиция колонны по автобанам проводит, бронекавалерия вдвое больше спот репортов выдает. Докладывает не только о гэдээровских пограничниках с «Эйкейэм тайп оф уэпон», но и об их собаках. Короче, тут и два часа дня, приходит смена с усилением – уже в касках и при АК-74. Обычно такое у нас только на крупных натовских учениях вроде «Рефорджера» или «Винтекса» раньше бывало. И переводчик-двухгодичник с сопливым носом нарисовался. А мы строиться выходим, кончилось дежурство. Вот тут нам и объявили: так мол и так, камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Брежнев Леонид Ильич… Всему советскому народу об этом только на следующее утро с прискорбием сообщили.

Я, помнится, кроме удивления, ничего не испытал. Надо же: я едва родился – он уже генсек, я в школу пошел, «Целину» и «Малую землю» прочитал, в армию загремел – а он все генсек. И вдруг – помер. Да еще в мое дежурство...

P.S. Бригаде, в которой я служил, после распада СССР повезло. Когда из Германии выводили войска, ее не расформировали, как многие части, а вывели в Смоленскую область, в Вязьму. Там под именем 82 ОРТБРОСН бригада и служит. А что: опять, можно сказать, на западных рубежах…

Юрий Михайлович Лебедев Запад – 76:

Хорший историк

Хороших историков не так уж много, плохих – гораздо больше. А вот хорший историк, пожалуй, я один.

Так меня оценил петербургский писатель Даниил Гранин, когда подписывал свою книгу «Человек не отсюда». Описка вышла по моей вине, я ему одновременно что-то оживленно рассказывал. В такой ситуации немудрено ошибиться.

Теперь этой неточностью горжусь, тем более, что там был еще один момент, очень радостный для меня. Есть смысл привести гранинскую надпись полностью. Она выглядела так: «Юре Лебедеву – хоршему историку нашей войны, с уважением. Д.Гранин, 2014». Бывший солдат Великой Отечественной выразил таким образом свое отношение к моим исследованием военных событий под Ленинградом. В книгах Гранина часто повторяется выражение «моя война», а тут вдруг прозвучало: «наша война». В этом словосочетании я увидел то, что наши исторические исследования все больше стали соприкасаться. Мне это, действительно, очень лестно.

К истории у меня всегда была тяга. В школе преподаватель выделял меня за старание и интерес узнать больше того, что было изложено в программе. Из-за этого однажды я даже пострадал.

Урок истории, был одним из немногих в школе, где я чувствовал себя уверенно. Мне нравилось уходить в прошлое к историческим личностям, особенно, таким как у Дюма. У него они были живыми, а я вместе с ними погружался в эпоху средневековья. Но в этот раз все было достаточно уныло. Хотя мы вновь говорили о Франции, но уже как о капиталистической стране, в которой властвовал, как это нам тогда подавалось, реакционный режим Помпиду. Имя это было в советской прессе конца 60-х годов на слуху. Поневоле осело оно и в моей памяти и оказалось для меня чреватым.

Вел урок истории Павел Павлович Плотников, низенький кругленький подполковник-отставник. Откуда он появился в нашей школе, так и осталось для меня загадкой. Но, видимо, он был до этого военным переводчиком или еще кем-либо из секретных служб, поскольку немецким языком владел профессионально, хотя и имел явно русское произношение с железным раскатистым «р». О том, что он был военным, мы узнали случайно¸ когда он появился при всех своих регалиях в классе по случаю Дня Советской Армии и к удивлению всех заговорил по-немецки совершенно свободно.

Не знаю уж почему, но кличку ему дали «Палкин», возможно за его строгость и желание строить урок в духе армейских уставов. Мы должны были вставать по струнке, отвечать четко и соблюдать тишину.

Ко мне он, в общем-то, относился неплохо, поскольку видел мою тягу к истории, да и отвечал я, как правило, по теме. Но в этот раз случилось непредвиденное. Речь, как помню, шла о коммунистической партии Франции и ее генеральном секретаре. Вопрос Палкина звучал так: «Кто является Генсеком компартии Франции». В классе повисло молчание. От этой темы мы все были далеки, (лучше бы он спросил про игроков тогдашнего «Зенита). Но вопрос был в духе коварного «Палкина». Он хотел тем самым проверить, насколько внимательно мы следим за самыми последними новостями, то есть находимся в фарватере актуальной политики КПСС. Оказалось, что буквально за день до этого во Франции прошли выборы этой самой коммунистической партии, и новым ее генсеком стал Марсель Кашен.

Так уж повелось на уроках Палкина, что мне удавалось чаще всего правильно отвечать на его вопросы. Он к этому уже привык, и когда несколько человек уже стояли, изображая безмолвные статуи, он с торжествующим видом указал на меня, в уверенности, что сейчас то и будет озвучен его любимый Марсель Кашен.

Уж не знаю почему, но я вдруг рубанул имя его ненавистного империалистического врага Жоржа Помпиду. Расстояние от доски до моей последней парты Палкин преодолел в два прыжка, вцепился в мою куртку и стал трясти, брызжа слюной. Ни я, ни кто другой, не понимали его гнева. А Палкин все больше заводился. Он буквально вышвырнул меня из класса, прокричав вдогонку: «Без родителей в классе теперь не появляйся».

Через несколько дней состоялся педсовет. Уж не знаю, что там наговорил про меня Палкин, но входил я в учительскую под явно недружелюбным взглядом педсостава. Было такое чувство, как будто я был уже отвергнутым. Мне жалко было мою мать. На нее посыпались обвинения в том, что она не следит за политическим обликом сына, который позорит славное звание советского школьника. Вопрос стоял настолько серьезно, что матери предложили подыскать для меня другую школу, и возможно даже исправительную колонию, поскольку она меня все равно не минует. Слава богу, ограничились на первый раз вызовом на педсовет.

Палкина и всю эту историю я запомнил на всю жизнь. Она стала мне уроком, и очень помогла в дальнейшем, когда я уже учился в Военном институте иностранных языков. На всю жизнь я дал себе зарок: сначала считать до десяти, а уж потом говорить. По существу следовал постулату одного из персонажей Горького: «Мысль изреченная есть ложь». Где сейчас этот Палкин, я не знаю. Но с того памятного дня, всякий раз, когда, встречаюсь с именем Жоржа Помпиду, вспоминаю своего учителя истории. Уже без отрицательных эмоций, скорее с юмором.

В Военном институте иностранных языков сложилась другая ситуация, которая напротив возбудила у меня дополнительный интерес к изучению истории. Там существовал кружок любителей военной истории, куда я стал ходить с большим желанием. Поскольку изучал немецкий язык, то решил исследовать, как освещалась война между Германией и Советским Союзом в 1941 -1945 годах. Мне захотелось, образно говоря, положить рядом две партийные газеты: коммунистическую «Правду» и нацистскую «Фелькишер беобахтер», а затем день за днем выстроить их содержание с анализом возможных неточностей. Главным для меня в то время было доказать, насколько лживой являлась нацистская пресса и как достоверно излагалось все в нашей печати. Именно так я это тогда понимал.

Но у институтского начальства было другое видение моего, как они посчитали, нездорового интереса. Через некоторое время меня пригласили в кабинет начальника политотдела нашего Краснознаменного института. Генерал был не один. Рядом с ним сидел какой-то неприметный человек, наружность которого трудно описать, настолько все было в нем правильным и стандартным. «Ну, я вас оставляю», - сказал генерал и вышел из кабинета. Неприметный человек в штатском представляться не стал, зато назвал меня по имени и отчеству, потом стал расспрашивать о семье, увлечениях, о моих знакомых. Я никак не мог взять в толк, зачем ему это нужно, но охотно отвечал. Как-то незаметно он вывел нашу беседу на тему Великой Отечественной войны и стал интересоваться моим мнением о том, насколько достоверной была печать в то время. Вначале это было безотносительно к воевавшим сторонам. Затем, видя мое искреннее желание разоблачать гитлеровских фальсификаторов, человек, стал мне поддакивать. Я, было, подумал, что он является известным ученым и, может быть, станет моим научным руководителем. Но он оказался человеком из органов (как мне потом подтвердил генерал), вскоре остудил мой порыв и предложил забыть об этой теме. Истинную причину своего запрета он объяснять не стал, ее я понял лишь многие годы спустя, когда освободился от советской идеологии. В качестве аргумента он выдвинул мое слабое в то время знание немецкого военного языка и необходимость наличия особого разрешения на обработку подобных иностранных документов. Мне было также настоятельно предложено никому не разглашать содержание нашего разговора и вообще забыть на долгое время эту тему. До самого развала Советского Союза я об этом не вспоминал, пока тема исторических фальшивок не стала все больше обсуждаться на всех уровнях. Тогда я впервые узнал о секретном пакте Риббентропа – Молотова и правду о Катыни. В начале 90-х годов в Россию стали приезжать немцы из Западной Германии, воевавшие под Ленинградом. Они-то и привезли мне книги с той стороны: истории немецких дивизий, военные дневники, мемуары. Так сложилась уникальная библиотека, меня стали приглашать на различные мероприятия с участием ведущих питерских историков. Некоторые из них, такие как доктора исторических наук Валентин Ковальчук и Вячеслав Дашичев, называют меня собратом по профессии. Хотя это и преувеличение, но слышать приятно.

Себя я больше все-таки вижу подвижником, который старается мысли и идеи, подкрепленные знанием истории, передавать окружающим людям. Часто вспоминаю строки Маяковского:

Смотрите на жизнь без очков и шор,

Глазами жадными цапайте.

Все то, что у нашей страны хорошо.

И что хорошо на западе.

Этим принципом и руководствуюсь, идя по жизни.

Юрий Лебедев

Март 2014 года.