Александр Владимирович Фролов Восток – 77:

Боссы разведки: какие они?

Заканчивался 1991 год. Горбачев не удержал и своими идеями не мог удержать Советский Союз, который фактически разваливался. Ельцин набирал обороты. Никто не мог предполагать, что будет с нами, что будет в мире после СССР. Уход СССР как великой державы сопровождался массой конфликтов, войн, кровопролития. Именно в это время мне пришлось, а, может быть посчастливилось, встретиться и пообщаться с двумя боссами мировой разведки.

В это время я являлся сотрудником Института мира Академии наук СССР и мы разрабатывали способы и методы решения этих конфликтных ситуаций. С финансовой помощью венского Института мира поздней осенью 1991 года провели научную конференцию с участием советских, читай, российских и западных экспертов. Для встреч важных персон с той стороны наряжали научных сотрудников. Так, руководство пригласило меня и сказало, что мне поручается поработать с американским гостем и участником конференции. Это был Уильям (Билл) Колби – легендарный, а ныне уже отставной босс ЦРУ, всю жизнь проработавший в разведке.

ОК! Еду в ШРМ-2 встречать гостя на служебной «Волге». Узнать прибывшего американца не стоило труда. Руководимое им ведомство были для советской пропаганды притчей во языцах, и фотографии его руководителей перепечатывались всеми изданиями, разоблачавшими происки ЦРУ повсюду в мире. И вот теперь, мыслимо ли, состоялись встречи руководителей ЦРУ и КГБ в США и в СССР для обсуждения, скажем мировых дел. Сразу узнаю Колби среди прибывших в Москву вип-пассажиров, подхожу, представляюсь. Что могу сказать? Благородная седина человека, прошедшего сложную жизнь, мягкость манер дипломата, но при этом скрывающийся за стеклами очков очень цепкий, оценивающий и какой-то проникающий внутрь взгляд, очевидно, под воздействием которого человек должен раскрываться. Едем по дороге в Москву. Что рассказать бывшему директору ЦРУ? Рассказываю ему что-то про Москву, завязывается очень простая беседа, Колби интересуется, как живут люди в СССР. Ну сложно, тут не соврешь, но так всегда бывает в переходный период. Замечает довольно плотное движение. Отвожу гостя в гостиницу, размещаю в номере, спрашиваю, если ли проблемы. Проблем нет.

Три дня я проработал с Биллом Колби, встречался с ним в основном на конференции и иногда в промежутках. Скажу откровенно: на меня он произвел очень сильное впечатление, прежде всего своим аналитическим умом, глубокими оценками происходящего в мире. Мне удалось поговорить с ним о многих международных проблемах. Что греха таить, в это время в России была сильная эйфория: вот, мол, мы стали демократами, Запад придет нам и поможет. Из разговоров с Колби я вынес его оценку: СССР, если он сохранится, во что он слабо верил, или Россия останется в восприятии мировых держав мировой державой. И в таковом ее качестве ей вряд ли придется рассчитывать на откровенную поддержку других держав. Кто заинтересован в усилении соперника? Потом я не раз вспоминал его оценки, которые подтверждались, хотя, возможно, он говорил банальные истины. Из разговоров с ним я вынес и много других важных мыслей, осознав всю масштабность такого неординарного человека, руководившего сотнями разведструктур, опорных пунктов и станций по всему миру и внутри Соединенных Штатов, наделенного огромными полномочиями проводить тайные операции, в том числе пропагандлистские, свергать политических лидеров, разворачивать войны. Он не раскрывался, что естественно, но во всем облике его была усталость.

На прощание я хотел преподнести Уильяму Колби одну из изданных в СССР книг, описывавших деятельность ЦРУ в том числе в пору его пребывания на должности руководителя центральной разведки США.

- Извините, но я не читаю такие книги, - уклончиво сказал он мне. И, думаю, правильно сделал: разведка не комментирует свои дела.

В начале 1990-х теперь уже российские военные проводили ряд конференций и семинаров, посвященных новой ситуации в мире, в России и тому, как должны интерпретироваться проблемы международной безопасности. На одном из таких семинаров я заметил скромного старичка в очках с глубокими линзами. Это был Владимир Александрович Крючков – некогда руководитель одной из самых мощных разведок в мире – советской разведки. Поддержав ГКЧП и даже, отбыв срок наказания за это, он теперь стал тем человеком, которого если не чурались, то, по крайней мере, относились к нему крайне настороженно. И тот факт, что руководители семинара пригласили его и попросили высказать свое мнение, говорит о них как о людях, можно сказать, даже смелых.

Владимир Александрович выступил. Говорил он недолго, но очень емко, грамотно, хотя и сдержанно. Он ушел от темы обсуждения событий августа 1991 г., тогдашнего российского руководства, но весьма четко и структурированно описал угрозы и вызовы безопасности России (об СССР уже говорить не приходилось) в новом мире. Несмотря на разрядку, потепление отношений угрозы и вызовы останутся, их нужно распознать и предвидеть. И это говорил не аналитический ученый, а человек, в свое время владевший колоссальными пластами информации, частью оставшихся актуальными и по тот день. Я внимательно слушал его и следил за тем, как он четко и последовательно излагает свои мысли, невольно завораживаясь их логичностью.

Наступил перерыв, типа кофе-брейк или чай. Я тоже участвовал в дискуссии и это дало мне право подойти к довольно отчужденно стоявшему Владимиру Александровичу и завести с ним беседу. Почему он согласился разговаривать со мной? Наверное, не потому, что кто-то обратил или осмелился обратить на него внимание, а потому, что высказанные мною в ходе дискуссии мысли пришлись ему по вкусу. Начали мы с оценки изменений в мировой обстановке, новой роли России, но как-то постепенно вернулись к роли во всем этом разведслужб. В.А.Крючков выразил глубокое убеждение в том, что разведка – это крайне тонкая ипостась, нельзя ею размениваться. Пусть меняется общественно-политическая формация, но это не должно означать раскрытие большинства карт, сдачу своих агентов, кадров в угоду политической ситуации (американцы, кстати, разобрали по кирпичикам недостроенное здание своего посольства в Москве, поскольку получили информацию, что в стены и фундамент заложены жучки). В самом деле: такая сдача может грозить катастрофой, с государством, поступающим таким образом, мало кто будет испытывать готовность сотрудничать. Потепление отношений с Западом, выразил свою мысль В.А.Крючков, не должно означать конец работы разведывательных служб, которая при этом обретет более изощренный и сложных характер. Сквозь очки он смотрел на меня глубоким и проникающим взглядом, выражая свои крайне наболевшие проблемы, он при этом внешне оставался очень сдержанным. Он не верил, что распростертые объятия в сторону Запада и упование на его помощь принесут России успех. Мы проговорили с ним весь перерыв и расстались только после того, как нас пригласили на вторую панель. Произвел он на меня очень сильное впечатление, что бы про него ни говорили - человека, болевшего за свою страну, пусть теперь уже и урезанную до границ РФ.

В этот момент я подумал, что У.Колби и В.А.Крючков очень серьезные люди, достойные друг друга соперники. Почти ровесники, высокие профессионалы, глубоко знающие свое дело, глубоко понимающие тренды мирового развития, роль разведки в этих делах, хотя и в разное время возглавлявшие самые могущественные, вездесущие и обросшие легендами организации в мире. Колби руководил ЦРУ с 1973 по 1976 г. Крючков КГБ с 1988 по 1991 г., а до этого 14 лет был начальником ПГУ. Иными словами почти два года они противостояли друг другу: разведка ЦРУ США – ПГУ КГБ СССР. Уильбям Колби утонул в 1996 г., катаясь на лодке на реке Потомак. В.А.Крючков умер десятилетием позже. Оба последние годы своей жизни писали мемуары.

Александр Владимирович Фролов Восток – 77:

В шаге от гауптической вахты

Тема гауптической вахты, конечно, интересна, поскольку в этом был своего рода адреналин. Молодежь, конечно, вспоминает ВИИЯк, когда он был уже не ВИИЯк, а ВИМО, но удаль, и тактическое мышление было у нас на высоте.

Мы все с большой любовью относились к Деду, уважали его и, думаю, почти все с глубоким сожалением восприняли его уход его из Института на пенсию. Новый начальник Института – генерал-полковник Иван Сергеевич Катышкин решил с самого начала взять «быка за рога», закрутить гайки и придавить эту «гнилую военную интеллигенцию». Поэтому он начал выступать с жесткими угрозами в адрес личного состава. Самой страшной угрозой для младшекурсников было посадить всех на 5 лет казармы и на котловое довольствие (старшекурсники этот этап уже проехали). В курилках мы обсуждали такие перспективы и даже думали, куда из армии податься, но через солдатскую службу идти не хотелось. Я стал думать об Институте восточных языков при МГУ. Мне вроде бы как солдатская служба не грозила, я солдатом поступил в ВИИЯ, прошло уже более двух лет с момента начала службы, но, тем не менее, волновался. В подтверждение нашим подозрениям рядом с учебным корпусом началось движение - строительство еще чего-то, стали отодвигать в сторону маленький военный заводик, вдоль которого мы обычно ходили в карауле с автоматами. Это движение мы воспринимали с глубоким трагизмом и думали о том, как бы это строительство замедлилось или прекратилось. Но оно не прекращалось, а только ширилось. Глухими мощными ударами в землю забивались многометровые сваи. Шло строительство нового учебного корпуса.

В очередной раз Иван Сергеевич начал наводить дисциплину: что бы все ходили строем, что бы не болтались без дела во время учебных занятий. Эту тему он даже развил и пообещал, что каждого, кто будет пойман передвигающимся по территории Института во время занятий, будет незамедлительно перепровожден на гауптическую вахту, а потом и за ворота. Это когда наказание несоизмеримо с деянием.

В тот зимний день я был дневальным по нашему «авианосцу». Авианосец – это жилое помещение в самой горловине у выхода на плац напротив Кафедры оперативно-тактической подготовки (ОТП). По каким-то делам пошел в учебный корпус и, естественно, возвращался в разгар занятий. По какой-то одной мне известной причине пошел другим путем, не открытым воздухом. От нашей главной дороги, ведущий от КПП до старого учебного корпуса на плац вел тогда длинный сквозной и изогнутый коридор через двухэтажное здание казармы. Пол его был устлан досками, а поскольку коридор был извилистым, то, ступив в него, никак нельзя было видеть, что творится в противоположном конце. Итак, я ступил в этот коридор и, надо сказать, что мой внешний вид был так себе: воротничок расстегнут, ремень висит как положено старослужащему воину, шапка наискось. Иду по коридору, отмеряя гулкие шаги, смотрю под ноги и думаю о чем-то своем. И вот, достигнув загогулины, неожиданно натыкаюсь на ноги какого-то военного. Первое, что дошло – передо мною генеральский лампас. Поднял голову: Катышкин! Собственной персоной, один, без сопровождения. Что делать? Рассказывать, оправдываться, почему так иду, почему неряшлив? А Катышкин внимательно смотрит на меня, изучая, и, видимо, готовя какую-то речь. Это конец! Но, все-таки, нас учили тактике действий. Решение пришло мгновенно. Козырнул начальнику института, и не успел тот рта раскрыть, как я чесанул от него во всю прыть, только пятки засверкали. Никогда так быстро не бегал. Катышкин явно не ожидал такого поворота событий. Так и остался стоять с раскрытым ртом, в котором застряла непроизнесенная речь.

Не думаю, что мой расчет был примитивен. Тем более, что я не поднимал голову, и лицо мое он не мог ясно запомнить. Расколют – и фиг с ним, пойду в ИВЯ. Я знал, что человек в чине полковника с высокой долей вероятности пойдет по всем казармам и будет искать беглеца. Но генерал-полковник не пойдет, не его уровень, не будет созывать подчиненных, давая им повод судачить о том, как он опростоволосился с курсантом. Лучше промолчать. Прибежал в казарму, поправился, напустил на себя бравый вид, стал около тумбочки и жду, что будет дальше. Ничего, никто не пришел, прокатило. Слава Богу!

В увольнение я ходил на электричку, на станцию «Москва-товарная». Шел по Волочаевке, затем поворачивал в Таможенный проезд, потом в Золоторожский. И вот иду себе и иду. Перед увольнением, конечно, курсовой офицер Вербицкий проверил наш внешний вид, но, тем не менее, ничто не могло гарантировать благоприятный исход от встречи с патрулем. Если замечание – получи месяц неувольнения. А патрули, надо сказать, как тараканы шныряли в этих переулках, любили они их. И вот свернул я в Золоторожский переулок и прошел какое-то расстояние, как за моей спиной как из табакерки появился патруль – офицер и два солдатика. Я невольно обернулся: офицер сделал мне знак рукой, мол, задержись. Можно бы в принципе остановиться, поговорить с ним, но не захотелось. Я отрицательно помотал головой и прибавил ходу. Патруль также ускорил шаг, а офицер стал делать более властные жесты, требуя, чтобы я остановился. Я опять отрицательно покачал головой и побежал. Патруль также побежал. Не знали они, что я умею хорошо бегать. Лучше их. Бежал я достаточно медленно для себя, чтобы не устать, но достаточно быстро, чтобы они не догнали. Золоторожский переулок утыкается в высокий выше двух метров глухой забор железной дороги. Подбегаю к забору и швыряю через него портфель. Портфель падает в сугроб снега на той стороне. Прыгаю за забор и со скоростью мастера паркура перелетаю через него. Забираю портфель и дальше иду вдоль железнодорожных путей, отряхивая снег с шинели. Не догнали, даже на забор не полезли. Слабо им тягаться с нашими ВИИЯовцами.

В самом конце декабря 1974 года на третьем курсе мы завершали ускоренную подготовку и готовились отправиться на первую в нашей жизни практическую работу в Зябровку (Гомельская область). После окончания трех пар занятий ко мне подошел Паша Вакуленчик и как-то так дал понять, что это событие нам с ним нужно отметить. Я колебался. Тогда Паша сказал, что он уже сходил в самоволку и купил бутылку водки. Я пожал плечами: это был гимор, нам на казарменном положении и вообще в бытность курсантами было запрещено употреблять спиртные напитки в целом. А, значит, надо где-то прятаться, таиться. С Пашей не спрячешься, у Паши рост два метра, он самый высокий у нас на курсе. Выше его ростом в институте только младший лейтенант Алеф из группы мамлеев. Я решил отказаться, но тут Паша привел аргумент, от которого я не устоял.

- Старик, - сказал Паша, - это наш предпоследний день пребывания на казарме. Понимаешь: казарме конец! Ты потом будешь жалеть, что мы не отметили этот день.

- Паша, - ответил я, - и куда мы пойдем, смотри, сколько народу кругом ходит!

- Ты примитивно мыслись, старичок. Ни от кого не надо прятаться.

Конечно, куда с тобой спрячешься! И, видя мой недоуменный взгляд, Паша продолжил аргументацию:

- Сейчас обед, мы с тобой идем в офицерскую столовую, берем себе обед, закуски и сидим как белые люди.

Мысль нестандартная и, надо сказать, наглая. На тот момент у нас офицерская столовая работала следующим образом: сначала столовались офицеры, а затем на их место приходили курсанты. С ними было сложнее, поскольку они обычно засылали человека, который занимал очередь на всю языковую, а то и учебную группу. Это приводило к конфликтам и стычкам. Пришли в столовку раньше курсантов, затесались среди офицеров.

- Пусть все думают, что мы пьем обычную воду, - добавил Паша.

Так мы с Пашей взяли обед и сели за отдельный столик, Паша разлил водку в стаканы – получилось как раз два стакана.

- Паша, - говорю ему, - давай все-таки немного соблюдать конспирацию. Не будем чокаться и не будем одновременно прикладываться к стакану.

Так и сделали. Все получилось по пашиному сценарию: мы посидели как белые люди среди офицеров, выпили, закусили, никто нам не сделал никакого замечания, а потом пошли вниз курить. День окончания казармы был отмечен.

Листопад: «Отрясание деревьев»

В те осенние дни, когда листва деревьев окончательно пожелтела, а по утрам лужицы стали покрываться тонкой корочкой льда, кому-то из начальства пришла в голову хорошая идея: надо все лиственные деревья, росшие с Волочаевской улицы напротив плаца, окончательно отрясти от листьев. Так, считалось, будет красивее, да и листья валяться как попало не будут. Короче говоря, меня во главе группы из трех человек отправили отрясать эти деревья. Мы отрясать не стали, а просто уселись рядышком, стали покуривать и тихо-мирно беседовать.

Вдруг я заметил, что к нам с предвкушением нежданной радости бодро приближается начальник курса майор Деревянко. При этом он уже не скрывал своей самодовольной и загадочной улыбки: вот, мол, поймал вас на постыдном безделье, сейчас получите по полной программе.

Мы встали, я доложил, что мы выполняем такие-то работы.

- Сделали? – с повышающей интонацией спросил он.

- Так точно!

И тут взор Николай Кузьмича упал на березку потоньше, которую он реально мог отрясти. Он решительно направился к ней, обхватил ствол руками и затряс изо всех сил. С березки сорвался один-единственный более-менее крупный листочек и, описав замысловатую траекторию, нежно опустился на землю, а за ним второй – совсем маленький. И все. Явно раздосадованный таким поворотом дела майор Деревянко развернулся и зашагал от нас прочь, не сказав более ни одного слова.

Той же осенью мы убирали от листьев Волочаевскую улицу. Листьев было много. В это время к институту на своем «Запорожце» ловко подкатил наш преподаватель общественно-политического перевода арабского языка майор Губанов.

- Ну что, вкалываем? – усмехнулся он. - Ну давайте, давайте.

Он еще сострил по поводу наших работ и побежал через КПП в институт. То ли мы к тому моменту явно уработались, но нам его приветствие и шуточка почему-то не понравились. Поэтому мы взяли его «Запорожец», приподняли его и поставили впритык между двумя толстыми деревьями. Выехать из такого положения – никак нельзя.

Но получилось так, что Губанов ненадолго задержался в институте и вскоре выбежал на улицу и нашел свою машину в совершенно безвыходной ситуации.

- Это кто так сделал? – строго обвел Губанов взглядом мирно курящих курсантов.

Мы неспеша подошли к «Запорожцу», осматривая его.

- Не знаем!

А кто-то даже покачал сокрушенно головой:

- Это ж надо так! Ну вы, товарищ майор, супер-водитель!

Губанов понял ситуацию, сменил тон и попросил нас вытащить машину обратно.

- А вы нам зачет поставите? – спросили мы его.

- Вот вымогатели! – примирительно сказал он. – Ладно, поставлю!

Мы поднялись, вытащили «Запорожец» из деревянных тисков, а Губанов поехал дальше по своим делам. На самом деле мы как-то не подумали о своем преподавателе: а вдруг он задержался бы в институте подольше? И вернулся к машине после того, как мы ушли. Что тогда? Кто и как вытаскивал бы ему машину?

Утренний развод

Начальник курса подполковник Деревянко утром в 8.45 проводил развод на занятия. Он был немного не в настроении и поэтому, пройдясь по внешнему виду, решил перед строем мрачно «пошутить». Напомню, что в это время наша третья учебная группа во время хозяйственных работ на нашем этаже постоянно драила сортир, чем мы, естественно были откровенно не довольны и все время требовали поменять участок. Так вышло, что буквально накануне нашу группу переименовали из 3-й во 2-ю учебную.

- Ко мне все время ходит старшина Токарев (командир 3-й учебной группы), - заявил перед строем Деревянко, - все жалуется, что третья учебная группа моет сортир. Я подумал и решил удовлетворить его просьбу: отныне сортир будет мыть не третья, а вторая учебная группа!

И явно довольный своей шутке Деревянко, уже был готов распустить всех, когда в конце коридора появился кто-то из опоздавших. Деревянко тут же выступил с пространной тирадой по поводу опозданий. Так получилось, что через минуту явился еще один опоздавший. Теперь начальник курса разразился уже пламенной речью, меча громы и молнии. Когда он завершил свое выступление с полным набором аргументации и остановился, чтобы, наконец, перевести дух, дверь в конце коридора вновь скрипнула, и там появился Билл.

Если сказать, что явился Андрей Мельников – то это могут и не понять, но вот кто такой Билл – знали все или почти все. Билли шел степенно, не ускоряясь и не замедляясь, держа левой рукой атташе-кейс фирмы «Самсонайт», а правую – в кармане. Под мышкой у него была потертая фуражка. Также степенно он подошел к начальнику курса, козырнул ему и небрежно спросил:

- Разрешите встать в строй, товарищ подполковник?

Деревянко окинул его гневным взором, но уже не знал, что сказать: весь на тот момент запал красноречия вышел.

- Пошел ты на х.., Билл! – только и сумел выдохнуть он.

Монгольская смекалка

На нашем этаже стали учиться монголы. Одна группа монголов. У них был свой отдельный класс. В тот вечер я был дежурным по этажу, и в мою задачу входило проследить, выключен ли везде свет, после чего опечатать этаж. И вот вечером подходит ко мне монгол и сдает ключи.

- Минуточку, - говорю, - а свет ты выключил?

- Однако, выключил.

- Да где же ты выключил?

Я подвел монгола к его классу и показал ему, что надо выключить не только свет в классе, но и лампочку в коридоре, горевшую над классом. Монгол стал мне объяснять, что он это сделать не может, поскольку, если он выключит лампочку над классом, то будет темно, и он ключом не попадет в замочную скважину, и тем более, не сможет опечатать комнату. Я пошел, включил свет в дальнем конце коридора, зашел в монгольский класс, выключил обе лампочки, монгол благополучно закрыл комнату, опечатал ее, а я погасил свет в коридоре.

- Ну вот и все!

Монгол в тот момент, очевидно, решил, что я – очень мудрый человек.