Александр Владимирович Нечитайло Запад – 78:

Почти боги

Моим кубинским товарищам по оружию посвящается

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Иоанна 15:13)

Время безжалостно, и я уже «по другую сторону ветра». Но, чёрт подери, так приятно иногда вспомнить свою молодость и её свидетелей. В этом рассказе, основанном на воспоминаниях о моей службе в Эфиопии, свидетельствах советских и кубинских офицеров и легендах, которые спустя столько лет трудно отделить от были, я попытался максимально точно передать мысли и чувства того молодого лейтенанта, выпускника ВИИЯ, каким я был почти 35 лет назад. С тех пор многое изменилось, в том числе и в моём мировоззрении. Однако до сих пор продолжаю считать, что хотя в таких сферах, как политические свободы и обеспеченность бытовыми благами, «реальный социализм» был гигантским шагом назад от рыночной экономики и либеральной демократии, но что касается людей, я благодарен судьбе, которая свела меня с боевыми товарищами, воспитанными кубинской революцией, – весёлыми, щедрыми, надёжными, спортивными, неозабоченными маниакально проблемой денег, в каком-то смысле людьми будущего. Печально, если на Кубе этот генотип исчезнет, как исчез он навсегда вместе с державой, которой я присягал….

Вот и наступило 13 сентября. Я проснулся рано утром, как обычно от душераздирающих воплей Шармуты, здоровенной кошки абиссинской породы, выбравшей укромное место в соседних развалинах и с переменным успехом отбивающейся от наглых набегов местных любвеобильных котов. Ещё было темно, но за густо облепленным мухами окном через тесно сплетённые ветки куста с мерцающими плодами лайма уже стали проступать сероватые заплаты рассвета. В дверь, осторожно постучавшись, проскользнула угловатая фигурка Максимки, так мы прозвали эфиопского подростка лет 14, прибившегося к нашей группе советских советников и специалистов после освобождения Джиджиги, да так и оставшегося с нами жить в полуразрушенной маленькой итальянской гостинице на окраине города. Кроме почётной обязанности быть «сыном полка», он занимался ещё и уборкой, стиркой и выполнял несложные поручения, типа «подай это – принеси то». Впрочем, по взаимной договорённости, за свои труды он получал вполне «взрослые» деньги. Кроме того, его обучали многообразию русского языка, и вяло текущими вечерами он смешил наш коллектив географических холостяков разнообразными нецензурными выражениями (с характерным амхарским акцентом), казалось собранными со всех уголков нашей необъятной Родины. Я подружился с ним и при удобном случае делился с Максимкой содержанием книжки Булатовича «С войсками Менелика II», которую я буквально «проглотил», готовясь к командировке в Эфиопию.

Интересна судьба автора. Александр Ксаверьевич Булатович, мой земляк с Украины, родился почти за век до меня, как и я, в семье потомственных военных и посвятил свою жизнь военной службе. Никто не сомневался, что Александра ждёт блестящая военная карьера. Но вот беда, войны в то время для корнета не случилась. Вот он и подал прошение зачислить его в отряд Российского Красного Креста, отправляющийся в далёкую Абиссинию – так называлась тогда Эфиопия. Начальство удовлетворило просьбу Булатовича, а сам император Николай II лично утвердил состав экспедиции. В то время далёкая и загадочная Абиссиния была на устах у всех. Всё дело в том, что в 1896 году итальянские войска под надуманным предлогом вторглись в эту страну. Менелик II, император Абиссинии, выступил со всем войском навстречу агрессору. Эфиопы были вооружены преимущественно луками и копьями – огнестрельное оружие было у них большой редкостью. Казалось, они были обречены в противостоянии с винтовками и пушками итальянцев. Но 2 марта 1896 года близи города Адуа случилось чудо: «варварский народ» наголову разгромил современную европейскую армию. Вдобавок эфиопы захватили богатые трофеи: всю артиллерию, огромное количество стрелкового оружия и боеприпасов, весь обоз. Европа была потрясена. Российское Общество Красного Креста объявило о формировании санитарного отряда для помощи обеим воюющим сторонам. Так, в соответствии со своим уставом, поступал русский Красный Крест и прежде на Балканах, и впоследствии в ходе Англо-бурской войны. Но итальянцы, как в дальнейшем и англичане, отказались от русской помощи. Баба с воза – кобыле легче, и восемнадцатого апреля санитарный отряд под командованием генерал-майора Н.К.Шведова высадился в принадлежащем французам порту Джибути, где ещё в 1889 году отметились 150 русских казаков с неудачной попыткой основать первую (и последнюю) русскую колонию в Африке – Новую Москву.

Начался тяжелейший переход вглубь страны. Рассказывая Максимке об этом событии, перед моими глазами в который раз всплывали картины того перехода: днём нещадный зной, ночью – жуткий колотун. Костры чаще всего не разжигали, опасаясь разбойников, – предков современных сомалийских кочевников. Изнурительной была и езда на верблюде: всадник испытывает качку во всех плоскостях, от чего его желудок буквально выворачивает, как при морской болезни… Булатович шёл, скорее всего, по знакомому мне маршруту из Джиджиги в Харар и не мог не отметить изменчивость ландшафта, природы и животного мира: едва заметная тропа, пролегавшая через унылую каменистую пустыню, то сползала в спасительные тенистые лощины, то поднималась на опалённые солнцем плато, а ближе к Харару упиралась в леса, и там из-под ног шумно выпархивали цесарки и куропатки; попадались стайки грациозных антилоп, а кое-где на фоне фиолетового заката чернели величественные силуэты львов. После Харара ему предстояло с небольшим караваном, верхом на мулах, преодолеть ещё 700 километров до Аддис-Абебы. Правда, на этом маршруте, как и сейчас, чаще встречались цветущие мимозы и экзотические хижины селений. Булатович должно быть видел местные христианские храмы и наверняка беседовал со священниками. А вокруг царила красота: мерцающие радуги играли при восходе и закате солнца, и тускло блестели серебристые стволы темнолиственных гигантов-баобабов, изредка мягкими пятнами выступали зелёно-жёлтые и светло-зелёные породы...

Булатович в своей книге с большой симпатией описывал амхар. Его путевые заметки оказались актуальными и почти через век – время, кажется, остановилось в этой патриархальной стране. Амхары и сейчас выглядят живописно, одеваясь в шамму – кусок ткани наподобие римской тоги. Некоторые мужчины заплетают волосы в косу – что означает особую крутизну владельца, сподобившегося убить льва, слона или врага. Ну а самые крутые цепляют на голову гривы львов. Получается реально зверская рожа. Да ещё «калаш» в руках. Ещё тот прикид! Хорошо, что таковых в здешних местах маловато, а то бы пришлось львов в Эфиопии в Красную книгу заносить. Такими же, как век назад, красивыми, статными и независимыми выглядят и амхарские женщины.

Двадцать шестого июля вся экспедиция вошла в Аддис-Абебу, а уже через пять дней русские врачи открыли там амбулаторию и госпиталь, первый русский госпиталь в Африке. Ежедневно русские врачи и санитары в самых примитивных условиях принимали сто–двести пациентов. Их становилось всё больше – весть о чудесных исцелениях прокатилась по всей стране. Менелик II растроганно сказал генералу Шведову, что он искренне благодарен России и никогда этого не забудет…

В 1897 году Александр Булатович вернулся в Россию. Его ожидали благодарности и награды: он получил чин поручика и орден Анны III степени. По распоряжению Главного Штаба была издана книга Булатовича «От Энтото до реки Баро. Отчёт о путешествии в юго-западные области Эфиопской империи в 1896-1897 гг.». Благодаря этой книге русский читатель впервые получил довольно верное представление о «стране чёрных христиан». Пригодилась она, как и другие книги Булатовича, и мне. Спасибо преподавателям кафедры страноведения, которые привили мне потребность штудировать книги о стране предстоящей командировки!

В свою очередь Максимка сбивчиво поведал мне, что его дядя, «русский эфиоп» по фамилии Турчанинов (как я потом выяснил, вероятно, родственник председателя полкового объединения офицеров в Эфиопии ротмистра Георгия Турчанинова из послереволюционной волны эмигрантов), рассказывал ему о бывшем поручике драгунского полка Иване Бабичеве, который в 1898 году был командирован в Абиссинию в составе русской дипломатической миссии. Увлёкшись романтикой африканских приключений, юный поручик самовольно покинул воинскую службу и отправился с экспедицией, на совершенно неизвестный европейцам юго-запад страны, к берегам озера Рудольфо. Тем самым он нарушил воинскую дисциплину и был уволен из армии, с предписанием возвратиться домой. Но Иван решил остаться. Он женился на знатной местной красавице, перешел на абиссинскую службу, получил крупный чин, равный русскому полковнику, и счастливо зажил в африканской столице. Ему повезло: в 1904 году вышло прощение от «кровавого» царя Николая II: Бабичеву официально разрешили поселиться в Абиссинии и считаться полноправным членом русской колонии. Он навсегда остался в Аддис-Абебе, где и умер в возрасте 84 лет. Среди его пяти детей от свояченицы самого императора самым знаменитым стал старший сын Мишка (именно так его звали соотечественники) - национальный герой Эфиопии. Михаил Бабичев, получив блестящее аристократическое образование, по настоянию отца поступил в военное училище. Но затем Эфиопия закупила самолеты, и он стал первым абиссинским летчиком. Последний император Эфиопии Хайле Селассие так любил Мишку Бабичева, что даже назначил его своим личным пилотом.

Во время очередной провальной для итальянцев итало-абиссинской войны 1935-36 гг. Михаил Бабичев командовал всей авиацией страны - двенадцатью старыми одномоторными самолетами с деревянной рамой и фюзеляжем, обшитым брезентом. Эфиопы гордятся, что за всю войну он не потерял ни одного самолета. Может быть из-за того, что на них никто не рискнул летать. Во всяком случае, история умалчивает о боевом применении этих «этажерок». Михаил Бабичев, в отличие от отца, всё-таки увидел Родину: сын офицера из первой русской дипломатической миссии в Аддис-Абебе, сам после войны стал сотрудником первой эфиопской дипломатической миссии в Москве. Мишка ненадолго пережил своего отца. В 1964 году его похоронили в центре Аддис-Абебы, возле основанного русскими собора Святой Троицы, на кладбище Героев. На могиле скромная надпись: "Здесь покоится первый эфиопский летчик".

Рассказал мне Максимка и о судьбе удивительного человека – «белого эфиопа», как его называли - Евгении Сенигове. Возвратясь домой, я выяснил, что Сенигов происходил из семьи, близкой ко двору. Его старшая сестра была фрейлиной императрицы Марии Федоровны. В 1898 году Сенигов по неизвестным причинам и неизвестным маршрутом отправился в Эфиопию. Среди живших в абиссинской столице европейцев Евгений Всеволодович слыл социалистом, пофигистом, умницей и ……пьяницей. Короче, был «нашим парнем».

Некоторое время Сенигов, как и старший Бабичев, провел в экспедициях. Затем, будто по одному и тому же сценарию, был представлен при дворе императора Менелика, женился на знатной амхарской девушке. Командовал крупным отрядом у одного из влиятельных провинциальных бугров-военноначальников и даже сам управлял провинцией.

Местных поражало, что, хоть Сенигов отнюдь не бедствовал, но выглядел и одевался, как настоящий эфиоп, - более того, ходил босиком даже тогда, когда местная знать уже научилась носить обувь.

Его называли "Русским Гогеном". Отличный рисовальщик, к тому же долгое время не имевший никаких конкурентов в Аддис-Абебе, он пользовался большой популярностью как у придворной знати, так и у европейцев, живших в эфиопской столице. Душевно чистый, Сенигов был человеком честным и бескорыстным. В 1921 г. он выехал из Эфиопии в Россию. Дальнейшая его судьба неизвестна, но, наверное, предсказуема в то лихое время. Его чудесные акварели можно посмотреть в Музее Этнографии в Питере, куда их в 30-е передала женщина, назвавшаяся его женой.

К чему это лирическое отступление? Просто я хочу благодарно отметить, что те «старые» русские были удивительными людьми – интеллигентными и высокообразованными. Попав в незнакомую среду, они с легкой естественностью для русского характера принимали чужую им прежде культуру. Они уважали и чтили обычаи страны, которой честно и преданно служили, стремились изучать язык и местные наречия. Гордились своей национальностью и верой. Присутствие свое в древней Абиссинии воспринимали, как путешествие в прошлое человечества. Но, при всей своей любви к этой древней земле, тосковали по России, стремясь непременно вернуться. Лишь единицы из них остались. До сих пор у Красного моря существуют казачьи поселения….

Но, вернёмся к нашему повествованию. Максимка по своей инициативе принёс кружку крепкого чая с половиной лайма и распечатанную пачку пресных югославских галет. Притворно прошептал: - Булатович, а вот, блин, и чай. Как ты любишь, без сахара. Чертёнок, сладкоежка Максимка не упускал случая, чтобы подначить меня из-за моих увлечённых рассказов о походе русского корнета и одновременно полакомиться дефицитным сладеньким. И тут же заговорчески: - Все пьют чай без сахара. Скоро на встречу с Большим Федей. Максимка не испытывал ни перед кем почтения - нормальная реакция свободного, да к тому же молодого, человека. Но кубинцев, освободителей Джиджиги, уважал. Уважал и их лидера Фиделя Кастро. Сам он попал в город вместе с беженцами из Годе, когда сомалийцы вторглись в Огаден. Максимка сделал это не по своей воле – сомалийцы считали подростков будущими войнами и иногда, когда у них случалось плохое настроение, их просто калечили. Максимка, изображая боль, показывал на себе места, по которым любили бить сомалийцы, и мы дружно переживали за будущее эфиопской нации. Справедливости ради надо сказать, что эфиопы, тоже были не ангелы и как-то совсем буднично расстреливали пленных сомалийцев, флегматично объясняя такое непотребство отсутствием продовольствия для их содержания – не до жиру, самим быть бы живу. Зная это, сомалийцы считали за счастье сдаться в плен цивилизованным кубинцам.

В Годе у Максимки осталась мать и маленькие сёстры. О них он часто вспоминал и тихо плакал. Максимка собирал деньги на билет домой и чтобы на первое время обеспечить свою многочисленную родню. Предложение нашего замполита принять деньги просто так, гордый потомок царя Соломона с примесью крови русских дворян категорически отверг, послав того по матушке (правда, не до конца понимая смысл произнесённых слов) и с возмущением заявил, что он не какой-то нищий попрошайка и будет зарабатывать деньги честным трудом. Вчера вечером он торжественно сообщил, что купил билет на автобус и уезжает к маме.

Взбодрившись кислым, но горячим чаем с галетами, в полной боевой экипировке я вышел во внутренний дворик, где меня уже ждали советники. Надо сказать, что в их коллектив я вписался безболезненно с помощью стандартного командировочного набора: двух бутылок «Столичной», банки селёдки и буханки «Бородинского». У молодости своя мораль, и я мысленно разделил офицеров на три категории: отчаянных залётчиков, знающих себе цену профессионалов (коих было большинство) и … замполита. Уже потом, с возрастом, я научился видеть в людях не только белое и чёрное, но и многочисленные оттенки этих цветов…

На улице, как всегда здесь по утрам, было зябко и ветрено. Советники, как и я, были одеты в новенькую отутюженную афганку цвета детской неожиданности и обуты в до блеска начищенные армейские ботинки («со страшным скрипом», как в песне Утёсова). Как же, такое событие! Обычно мы носили зелёную эфиопскую полевую форму, как и «афганку», без знаков различия. Так решил генерал Чаплыгин, главный военный советник в Аддисе. Дело в том, что хотя война уже закончилась, тем не менее, официальным языком «группы Сомалийского фронта освобождения периодически совершают рейды по эфиопской территории», а в действительности, полуголые голодные кочевники бандитской наружности на тощих верблюдах просто кочуют там, где хотят и делают, что хотят - «в руках у нас винтовка». За два месяца до моего приезда в июне 1978 г. у деревеньки Дакэта на одну из таких групп нарвались советские военные специалисты из состава отдельного медицинского батальона: 3 офицера, сержант и два рядовых. Ребята решили поохотиться, да сами стали добычей. Их семьи, как семьи военнослужащих, пропавших без вести, не получили от государства никакой денежной компенсации. Таковы тогда были правила игры. Чтобы не выделяться среди эфиопов (морда загорит и всё), начальством и было принято такое решение, чему я, например, оказался только рад, так как эфиопская полевая форма была намного легче и практичнее нашей, а их армейские ботинки не шли в никакое сравнение с выданными нам «говнодавами».

Наш охранник, напоминающий хорошо загоревшего деда Щукаря, в замызганной длиннополой шинели времён императора Хайле-Силассие - в одной руке консервная банка с только что приготовленным на костре ароматным кофе, в другой - винтовка М-16, на голове подаренная замполитом за ненадобностью зимняя офицерская шапка с опущенными ушами, под наш смех торопливо открывает ворота, и вот уже наш видавший виды УАЗик, отчаянно поднимая красную пыль, мчится по извилистой грунтовой дороге к месту учений, обгоняя попутные немецкие грузовики «IFA» с кубинскими солдатами. Водители, заметив нас, прижимаются к обочине, уважительно уступают дорогу и отчаянно сигналят, а солдаты привстают в кузове, сжимают в правой руке кулак и приветствуют нас дружными криками «аmigos». Мы с энтузиазмом отвечаем на их приветствия. Такое к нам отношение с одной стороны льстит самолюбию, напоминает, что мы представляем великую державу, с другой – вызывает удивление энтузиазму людей, которые, рискуя своими жизнями не получают здесь за это достойную плату – только котловое довольствие и ежемесячную бутылку дешёвого рома и блок крепких «противозачаточных» сигарет без фильтра. Не густо. Не уверен, что нашим понравилась бы такая заграничная командировка. А здесь искренний энтузиазм, даже становится за себя неудобно. Мы, конечно же, при встречах с кубинцами стараемся угостить их местной выпивкой и спонсировать на жриц любви (горячим латинос без этого аж скулы сводит), ибо после того, как они освободили Джиджигу и по праву победителей в течение трёх дней уничтожили все городские алкогольные запасы и бесплатно попользовались услугами местных барышень, несчастные, наученные горьким опытом, стали брать оплату с иностранцев вперёд. Впрочем, увидев у одного из кубинских сержантов так называемую «африканскую розочку», которую он нам любезно продемонстрировал с комментарием «no problema», я в этом захолустье не стал рисковать своим здоровьем и решил, чтобы действительно не было проблем, не следовать по проторенной дорожке, которую проложили к джиджигским красоткам орды эфиопов, сомалийских солдат и кочевников, а также бравые amigos.

На последнем повороте к месту учений на дороге по-хозяйски разместилась стая грифов–стервятников с омерзительными лысыми индюшачьими головами, непропорционально толстыми шеями и когтистыми лапищами. У них в отличие от нас был плотный завтрак. Они жадно доклёвывали то, что когда-то было сомалийским верблюдом. Пахан этой банды, самый большой и омерзительный стервятник, отчаянно клекотал и бесцеремонно отгонял крыльями от падали своих подручных. Наш водитель резко вильнул влево, и пахан замертво рухнул рядом с добычей. Другие грифы с остервенением набросились на своего бывшего босса, да так, что только перья полетели. На резонный вопрос, который на литературный язык можно было бы перевести как: - Зачем ты это сделал, нехороший человек? В ответ прозвучало (в литературном переводе): - А чего он слабых обижает, нехорошая птица! После чего к «автомобилю», специалисту по ремонту автомобильной техники, надолго приклеилась новая кличка «поборничек прав грифов» или просто «поборничек».

Наконец-то мы на месте. Спускаемся в специально оборудованную траншею - командный пункт учений. Там нас встречают уже прибывшие кубинские и эфиопские офицеры. Проверяем связь, уточняем задачи. Неожиданно на КП появляются какие–то незнакомые «перцы», представляются охраной Фиделя и вежливо просят всех сдать личное оружие. С пониманием, но с некоторым чувством раздражения, подчиняемся. Краем глаза вижу побледневшее лицо нашего подсоветного, командира эфиопской 10 ПД. Бедняга, наверное, вспомнил, что совсем недавно какие-то тоже неизвестные «перцы», только эфиопского розлива, вошли в штаб дивизии и расстреляли там бывшего комдива и комиссара – что ж, «Восток – дело тонкое».

Ну вот, все формальности соблюдены, гости учений, дипломаты и военные атташе заняли свои места по обеим сторонам искусственного земляного холма, на вершине которого стоят три старорежимных кресла из красного бархата с позолоченными подлокотниками и ножками. Ждём трёх главных гостей. Уже миновало время начала учений, а гостей всё нет, а значит, шоу откладывается. Надо признать, что готовили его с размахом. Цель - продемонстрировать всему миру «несокрушимую силу объединённой кубинско-эфиопской группировки, вооружённой современным советским оружием». Из Советского Союза на время проведения учений даже выписали целого капитана, который должен был поразить из ПТУРСа один из многочисленных подбитых сомалийских Т-34. Кстати, я насчитал на поле предстоящих учений около 40 искорёженных сомалийских и эфиопских танков. Чем ни африканская Прохоровка? Для достижения более запоминающегося эффекта, эфиопы напичкали танк-жертву бочками с соляркой и как бонус положили в него пару гаубичных снарядов. Не знаю, стал ли этот капитан майором, но несчастный танк разнесло так, что эффект взрывной волны был сообразен эффекту взрыва динамита, показанного в фильме «Белое солнце пустыни». Но будет один человек, который даже не моргнёт. Его вид будет внушать спокойствие: это – всё игрушки, а ядерного оружия, слава КПСС и Всевышнему, в Африке пока нет.

Но вернёмся к учениям. Вскоре мы узнали, что они откладываются на неопределённый срок, потому что никто не знает, сколько Фидель потратит времени на приветствие своих солдат, поставленных в качестве почётного караула вдоль дороги от полевого аэродрома до места учений. Кто-то из кубинцев сообщил нам, что Фидель приказал кортежу остановиться, вышел из машины и стал благодарно целовать каждого кубинского солдата….Стало понятно, почему солдаты так его любят…

Наконец высокие гости приехали. Первым на импровизированную трибуну легко впорхнул жилистый 41-летний Менгисту Хайле Мариам, остановился у своего центрального кресла и подчёркнуто вежливо пропустил следом поднявшегося Фиделя Кастро на его место. Он, как и Фидель был одет в полевую зелёную форму, только с короткими рукавами и из материала намного попроще. Их, как было положено в добрые коммунистические времена, гости учений встретили бурными и продолжительными аплодисментами. Я находился в траншее командного пункта непосредственно у подножия холма и заметил, что Фидель - человек в высшей степени энергичный, живой, с подвижной мимикой и, как мне показалось, намного моложе своих 52 лет. Во всем его облике чувствовалась какая-то гипнотическая сила. Он занял свое место справа от Менгисту, нацепил очки в толстой роговой оправе, сложил крупные кисти рук на животе и, вытянув длинные ноги, небрежно откинулся в мягком кресле. Его непроницаемый, как у Сфинкса, взгляд, казалось, был устремлён в вечность. Ни на секунду у меня, да я думаю ни у кого, не возникло сомнения, кто здесь главный Папа. После Фиделя суетливо занял своё место и Менгисту. Был он низкорослым с редкими тараканьими усиками и ……слишком черным для эфиопа. Говорили, что когда-то Менгисту, будучи молодым солдатом, хотел поступить в элитные ВМС Эфиопии. Но флотский вербовщик отказал ему, так как он не подходил из-за слишком тёмного цвета кожи - критерия, установленного для новобранцев-моряков тех дней в соответствие с предпочтениями командующего флотом принца Александра Деста, внука императора Хайле Селассие. Злые языки утверждали, что этот факт сыграл свою зловещую роль в том, что после революции Александр был казнен в 1974г. вместе с 32 офицерами, министрами Кабинета Министров и членами благородных семей. Всего было расстреляно 60 человек (пустяки по нашим-то масштабам). Позже по законам любой революции в кровавом сражении на улицах столицы были убиты уже соратнички, восемь членов правящего Военного совета во главе с бригадным генералом Тафари Банти, который не только оказался не таким чёрным, как Менгисту, но ещё и «злобным контрреволюционером» и «наймитом США» (хорошо, что не агентом люксембургской разведки).

Недолго пустовало и третье кресло. Какие–то два амбала в белых рубашках с чёрными галстуками с непроницаемыми штирлицовскими лицами буквально внесли наверх под руки какое-то дряхлое тело в типичном партийном костюмчике, как оказалось принадлежавшее В.В.Кузнецову, первому заместителю Председателя Президиума Верховного Совета СССР и почётному гостю, представляющего СССР на учениях в Джиджиге. Надо сказать, что с 1955 по 1977 гг., будучи первым заместителем министра иностранных дел СССР, этот, несомненно талантливый, человек внес свой вклад в урегулирование Карибского кризиса, налаживание переговорного процесса с КНР после вооруженных столкновений на острове Даманский, урегулирование индо-пакистанского кризиса 1971 года. Но на момент учения ему было уже 77! Было видно, что этому больному кремлёвскому старцу проходящие учения нужны, как зайцу стоп-сигнал. Как только его бережно опустили в кресло, он тут же закрыл глаза и так просидел всe учения. Его дремоту не потревожил ни Ф-5, открывавший учения и прямо над трибуной врубивший громоподобный форсаж, ни огневой вал артиллерии, ни работа по наземным целям пилотируемых кубинцами пятёрки МиГ-23БН, пошатнувших и затянувших чёрным дымом весь горизонт, ни проделывание прохода в минном поле условного противника с помощью установки разминирования, по простонародному «змея Горыныча». А было на что посмотреть, хотя бы на «змея»: внезапно раздается дикий рев ракетного двигателя, и в небо начинает стремительно подниматься короткая ракета, за которой тянется белый шлейф, похожий на бороду старика Хоттабыча. Потом ракета улетает вперед (сработал заряд отцепки), и на землю падает извивающаяся длинная «колбасина». Короткая пауза, и тяжелый взрыв сотрясает землю и небеса: только смоляной дым и летящие комья земли. Для меня сие действо явилось новым, а потому я инстинктивно присел и растерянно спросил, как обычно спрашивают те, кто раньше никогда не видел работы «змея Горыныча»: - Вашу мать, чё это было-то?, чем несказанно развеселил стоявших рядом наших и кубинских офицеров.

Все учения Фидель просидел молча, лишь изредка что-то отвечая к прильнувшему к его уху Менгисту, и сосредоточенно всматриваясь в кубинские танки, весело и легко пылящие в сторону границы с Сомали. Казалось, он вспоминает, как же это всё начиналось.

Он никогда не считал себя чье-либо марионеткой. Просто, его цели защиты завоеваний кубинской революции совпадали с целями руководства СССР…И наоборот. Так было в Латинской Америке, так и происходило сейчас в Африке. В феврале 1977г. Кремль, ввиду назревающего приграничного конфликта, предложил Сомали и Эфиопии создать федерацию, а в марте попросили Фиделя, как человека, пользующегося авторитетом в странах третьего мира, разрулить ситуацию. Фидель легко договорился о встрече между эфиопским лидером Менгисту и президентом Сомали Сиадом Барре в Адене. Там на встрече, Кастро защищал идею создания марксистской федерации между Эфиопией и Эритреей, а также конфедерации Эфиопии, Сомали, Джибути, и Северного и Южного Йемена. Но Сиад Барре нашел призывы Кастро к урегулированию отношений с Менгисту на основе социалистического братства неубедительными, и отклонил предложение. Тем не менее, сомалийцы слёзно обещали Фиделю, что «они никогда не вторгнутся в Эфиопию, и никогда не применят свои вооруженные силы для нападения на исконную территорию Эфиопии». Фидель поверил и пообещал Менгисту мир, тот тут же отдал приказ о переброске войск из Огадена в Эритрею, где уже более 20 лет тлел военный конфликт между жаждущими отделения эритрейскими сепаратистами и центральной властью. Сомалийцы обманули Фиделя, банально его кинули и начали войну…Огаден, по-существу, оказался беззащитным.. 15 марта в речи, опубликованной в «Гранме», Фидель сообщил, что Эфиопия запросила военную помощь, и в декабре - январе в Эфиопию были направлены кубинские воины-интернационалисты. А первые 400 кубинцев танкового батальона, как когда-то 300 спартанцев, совершили подвиг уже 28 декабря 1977 г., когда совместно с местным немногочисленным ополчением и при поддержки эфиопских ВВС остановили превосходящие силы сомалийских войск, рвавшихся к Харару, самому крупному городу Огадена. Всего с помощью СССР по воздуху и морем было переброшено вооружение, техника, боеприпасы и шесть кадровых бригад - 18 000 человек под командованием дивизионного генерала Арнальдо Очоа.

Этот Очоа, военный интеллигент с безупречной выправкой (находящийся сейчас со мной на командном пункте и руководящий учениями), закончил военный колледж на Кубе и советскую военную академию им. Фрунзе. Свободно читал и бегло говорил на русском языке. В 1975 году Фидель назначил Очоа командующим кубинскими экспедиционными силами в Анголе, а в 1977 откомандировал его в Эфиопию для руководства кубинскими частями в этой стране. Везде генерал проявил себя блестяще, демонстрируя военный талант и немалое мужество. Фиделю докладывали, что советским офицеры и генералы считали Очоа лучшим кубинским военачальником.

Лучшим – то лучшим, но разве не он, Фидель, получив согласованный с Менгисту план разгрома сомалийских войск, составленный командами генерала армии В.И.Петрова и генерала Очоа, отменил его. Их план предусматривал лобовую атаку позиций, поддержанную воздушным десантом в тылу сомалийских войск. Но Фидель, узнав из разведдонесений, что в течение последнего времени сомалийцы сильно укрепили перевал Марда минными полями, а их артиллерия простреливает подходы на многие километры, и лобовой штурм его будет чреват значительными потерями кубинских солдат, приказал вместо первоначального плана направить танковую бригаду генерала Флейтаса с юга в обход перевала, чтобы она вышла к Джиджиге с другой стороны. В то же время танковая бригада генерала Синтра Фриас пересекла бы горы дальше, вне укрепленной зоны, и атаковала Джиджигу с северо-запада, формируя клещи для сомалийцев с неожидаемых ими направлений. Примечательно, что план, предложенный Фиделем, предусматривал, чтобы сомалийцам специально оставили свободный коридор для того, чтобы они могли отступить к границе, а не оборонятся в окружении, что могло привести к дополнительным потерям. Об изменении плана генералу армии Петрову не сообщили, так как тот был в это время в Москве. Генерал не знал об этом решении до встречи с Менгисту. А в это время люди Очоа уже доработали план, предложенный Фиделем. Коменданте доложили, что когда на совещании объединенного штаба Менгисту попросил ознакомиться с планом предстоящей операции, генерал армии Петров, достав первоначальный план, начал объяснять на картах его проведение. Менгисту спросил у Очоа, есть ли тому что добавить. Очоа встал и предоставил карты нового плана, дав свои объяснения. Петров взвился и возмущённо заявил, что такого не может быть, потому что такого не может быть никогда, что уже одобренные планы не могут меняться, и он только что прибыл из самой Москвы, где Генштаб принял первоначальный план, и согласно ему уже начались поставки необходимых припасов. Менгисту отрезал, что новый план предложил Фидель Кастро, и они будут действовать только по нему. Естественно, бравый служака Петров ужасно обиделся, и прекратил контакты с кубинским руководством. Известный своим личным мужеством, граничащий с жестокостью к подчинённым, генерал армии В. Петров, например, в один из критических моментов ожесточенных боев под Хараром сел в бронетранспортер и лично повёл за собой кубинскую бригаду в обход предполагаемого минного поля. Но здесь нашла коса на камень. Так как кубинцы Фиделя были главной движущей силой, Москва согласилась поменять поставки припасов под кубинский план. Советские военные говорили, что кубинцы - сумасшедшие, что невозможно перемещать танковые бригады через горы, кубинцы в свою очередь парировали, что к военному искусству нужно подходить творчески и беречь людей. В конце концов, кубинский план был полностью претворен в жизнь, особенно после внезапного появления кубинских танковых бригад у Джиджиги, взявших сомалийцев в клещи. Тогда было уничтожено около 6 тысяч их военнослужащих.

Время пролетело незаметно, учения закончились. После их окончания Фидель сошёл с трибуны и в сопровождение переводчика и охранника подошёл к командному пункту учений. Чуть поодаль со своими охранниками маячил и Менгисту. Маскировочные сети уже сняли, и Фидель, присев на карточки, искренне жал всем руки и благодарил за отличную работу. Это мужское рукопожатие я запомнил на всю жизнь, таким же крепким и радушным много лет спустя будет и рукопожатие командующего боснийских сербов генерала Младича. Но у Фиделя была ещё и особая аура, аура уверенного в своих решениях опытного политика, этакой человеческой глыбищи. Нахлынуло: передо мной находился самый великий из кубинцев, легендарный коменданте, которого ЦРУ безуспешно много раз пыталось ликвидировать. Глядя на Фиделя и его чуть тронутую сединой аккуратную бороду, я не мог сдержать улыбку, вспомним планы американцев посыпать мундир Фиделя порошком таллия, от которого у «диктатора» должна была вылезти борода. Видимо Фидель по-своему оценил мою улыбку и одарил меня своей, такой открытой и искренней, которая окончательно превратила меня в его верного почитателя. А что же наш старец? Его как принесли, так и бережно унесли его верные охранники. Больше я его нигде не видел. Нам вернули оружие. Кто-то из кубинцев подколол, что такие меры безопасности предпринимались, чтобы враги эфиопской революции не смогли украсть с трибуны советского начальника. Мы даже не обиделись…

Кубинские части после окончания войны встали гарнизонами в Хараре и центральной части Эфиопии невдалеке от столицы Аддис-Абебы. Несмотря на просьбы Менгисту, кубинцы больше не участвовали ни в боевых действиях в Эритрее, ни в пограничных стычках с Сомали. У Фиделя хватило политической мудрости вовремя остановиться и не использовать кубинские войска в эфиопских внутренних разборках. Мой же путь лежал в Эритрею, где шла война, и как каждая война требовала всё новых и новых жертв. Но в нашем руководстве не было такой фигуры, как Фидель, а те чиновники, что были, имели совсем другие планы по отношению к советским офицерам в эритрейском конфликте. На кону стояла стратегическая база ВМФ на островах Дахлак в Красном море. Ещё Булатович писал об эфиопской армии: «Отношение её к европейской можно уподобить отношению выезженной лошади к невыезженной. На первой поедет всякий, а на второй – только хороший ездок». В Эритрее эфиопская 10 ПД, участвовавшая в совместных учениях в Джиджиге и бравшая её совместно с кубинцами, была прижата сепаратистами к Красному морю и разбита. Пришлось 4 месяца провести в окружении и нам, её советским советникам. Вот когда-то мы пожалели, что рядом с нами нет надёжных и преданных amigos! Последние кубинцы покинули Эфиопию 17 сентября 1989 г., завершив 12-летнию эфиопскую эпопею, через которую прошло 40000 кубинских военнослужащих. Одновременно советские военные советники были отозваны из состава эфиопских воинских частей.

Через какое-то время высокие гости, и руководители учения плавно переместились на территорию специально построенной к этому событию что-то наподобие выставки достижений народного хозяйства Огадена. То тут, то там были организованы многочисленные точки с бесплатными прохладительными напитками и пивом. Выставочный комплекс представлял собой с десяток временных, кое-как собранных бараков, ютящихся вокруг небольшого загаженного верблюжьими лепёшками пятачка красноватого грунта с наспех сбитым деревянным настилом для выступающих. Самое интересное началось, когда слово взял Фидель Кастро. Собственно, по протоколу ему полагалось говорить минут 30, после чего гостей ждал небольшой сабантуйчик, осмотр достижений трудового эфиопского народа и междусобойчик, т.е. неформальное общение. Но «великий и ужасный» бородач говорил - внимание! - ровно 3 часа. Уже само это явилось свидетельством его отменного здоровья и ответственности, с которой кубинский лидер всегда относился к своим выступлениям, в какой бы дыре они не проходили. Ему даже не потребовалось за все это время прерваться, отойти, скажем, в туалет, чего не скажешь о слушавших его на площади - часа через два истомившиеся слушатели, на шару опившиеся пива, начали забегать за бараки, чтобы решить свои проблемы. Но в принципе, Фидель аудиторию загипнотизировал, и люди вскоре смирились с тем, что он будет говорить долго. Он продемонстрировал то, что начисто отсутствовало у престарелых советских лидеров - удивительную остроту ума, кипучую энергию, завораживающую жестикуляцию, обширную эрудицию и чувство юмора. Солнце вошло в зенит, и было нестерпимо жарко. Я стоял с советскими советниками в 10 метрах от платформы и последовательно переводил с английского на русский основные положения речи. Это было вовсе не просто из-за вынужденного темпа, взятого кубинцем, переводившего на английский. Разумеется, подлинные муки выпали на долю этого коренастого мужчины в новенькой эфиопской военной куртке с трудом натянутой поверх безукоризненно белой рубашки. Был он лысоват и отягощён пивным животиком, который при особо резких телодвижениях забавно стремился вывалиться из мешковатых брюк. Я не знаю испанского, но было ясно, что переводчик изо всех сил в течении этих 3 часов старается ничего не упустить из мыслей Фиделя и поэтому яростно жестикулирует. Тут надо сказать, что на церемонии закрытия учений очень многие ораторы в пулеметном темпе зачитывали свои доклады, как будто скорее стараясь приблизить сабантуй. Фидель же ничего никогда не зачитывал, отсюда, как мне показалось, и удобное для переводчика построение фраз. Кроме того, он вовремя делал логические паузы, тем самым облегчая процесс перевода. Трудность заключалась в другом: Фидель говорил обо всем на свете, постоянно делал какие-то экскурсы в историю. То ему требовался Ленин с национальным вопросом, то горы Сьерра-Маэстра, то битва при Адуа, в которой были наголову разбиты итальянские войска, и так далее. Разумеется, тут надо было быть очень внимательным, хорошо знать историю, но переводчик первого лица страны к таким неожиданностям был прекрасно подготовлен. Стоявший рядом со мной Поборничек, кстати, большой почитатель поэта Вознесенского, восхищённо сказал, что хотя он и не знает ни испанского, ни английского, но этот кубинский дуэт оказывает на него какое-то магическое воздействие, и не смыслом слов, а некоей эмоциональной музыкой звучания, обрамлённой экспрессией жестов. Во как! После чего, я как-то незаметно прекратил переводить и с удовольствием предался созерцанию работы Мастера, так я мысленно окрестил переводчика Фиделя. Наши офицеры были отнюдь не против – их снова позвал за бараки мочевой пузырь. Часа через два я уже не замечал пивного животика кубинского коллеги и его стоптанных армейских ботинок. Передо мной был почти переводческий бог, такой же величественный и могучий, как рядом стоящий с ним красноречивый Фидель.

Когда мы уставшие вернулись домой в так называемую гостиницу, во внутреннем дворике нас уже поджидал Максимка с собранными в армейский вещмешок своими нехитрыми пожитками. - Ну как там большой кубинский папа?, как мне показалось больше из вежливости, чем из интереса, спросил он и тут же, не требующем возражения голосом, твёрдо добавил: - А я уезжаю… Пора… Спасибо за всё. Прощай, Булатович. Произнося последние слова, он не выдержал, и из его печальных глаз медленно покатились слёзы. Каждый из нас подошёл и крепко пожал ему руку. Он резко развернулся, закинул тощий вещмешок на плечо и уверенно пошёл не оглядываясь по пыльной дороге в сторону автобусной станции. Больше я никогда его не видел. А через 13 лет так же, как и Максимка, канет в лету и социалистическая Эфиопия, уйдёт, как уставшая жена от опостылевшего гламурного мужа, уйдёт к своим патриархальным истокам, гордая и независимая, никем и никогда не поставленная на колени, но, надеюсь, благодарная своим друзьям, проливавшим в Огадене кровь вместе с её сыновьями. А мы, обожжённые то её ласками, то холодностью, навсегда запомним эту роковую женщину и нашу бурную молодость, проведённую с ней, не так лиamigos?

PS: В эфиопско-сомалийской войне сложили голову 163 кубинских и 100 йеменских солдат и офицеров. В боевых действиях в Эфиопии и Эритрее приняли участие 11 143 советских военнослужащих, а 69 офицеров (по моим сведениям 6 военных переводчиков) и 2 генерала - погибли. 20 декабря 2007 г. новое правительство Эфиопии, заочно приговорившее Менгисту к смертной казни, при содействии кубинских властей, открыло монумент в знак благодарности и в память о кубинских солдатах, погибших на эфиопской земле.

Киев -апрель 2013 г.

alexnechit2@gmail.com

Александр Владимирович Нечитайло Запад – 78:

Дед

Моим товарищам по оружию посвящается

Эфиопия 1978 г.

Гулкое, пока ещё зябкое после дождя утро. Вокруг чужие мрачные горы, чужое ярко синее небо, чужие огромные деревья – баобабы и белозубые с печальными чёрными глазами солдаты из роты охраны. Свои - только старенький, побывавший в переделках, побитый пулями и осколками грязно-зелёный БТР и Дед, артиллерийский полковник, 49 лет от роду, но для меня молодого военного переводчика-старлея, такой же древний, как наш БТР или, как мы ещё его называем, «броневик Ильича».

Сезон дождей, а значит жить можно. Только надо успеть сделать это пока солнце не станет в зенит. Тогда красная пыль бездорожья, прибитая ночным ливнем, вновь заполнит всё вокруг, и мир из сочного и яркого станет унылым и блеклым ландшафтом. Но пока утро, и Дед решил провести учебные стрельбы у батальонных миномётчиков, расположившихся в 20 км от места нашей дислокации. Через 2 недели наша командировка в Эфиопию заканчивается, и все помыслы уже о Союзе.

Вспомнилось моё первое знакомство с новым местом службы. Очередная эфиопская провинция - нескончаемая монотонность земли, воды, воздуха…… и железа. Надсадно гудят моторы. Твоя жизнь в их шуме….. Под крылом в лучах заходящего солнца разбитая чьей-то неосторожной рукой чашка озера Тана. Над ним в воздушных потоках мирно покачиваются, как семёрки пик, силуэты незнакомых птиц. А вокруг рыжие подтёки гор и мрачные шрамы ущелий. Всё это месиво мелко вибрирует и глухо стонет, душит нестерпимым жаром…… Здесь, на верху, хорошо и спокойно. Прислонишься лбом к стеклу иллюминатора, и он, как материнская рука, снимет жар, придаст надежду когда-нибудь снова с размаху упасть в родные душистые травы…

Снижаемся. Самолёт жутко трясёт. Да, земля здесь не очень-то гостеприимна. Мелькание ожидающего своей участи искорёженного металла, корявых пальцев чахлых деревьев, ветхих строений, унылых тощих коров и стай оголодавших лысых стервятников, и вот мы на месте.

Гондар. Бывшая столица. Колыбель эфиопской цивилизации. Когда мусульмане объявили джихад Абиссинии, первому государству, принявшему христианство, и в 1526 году Ахмед-разрушитель прошел всю Эфиопию с огнем и мечом, разрушая церкви и убивая христиан, тогда героический отряд португальцев во главе с Кристофером да Гама, обогнув Африку, высадился на побережье и пошел на выручку единоверцев. Вековую тишину Абиссинского нагорья впервые нарушил выстрел из пушки. Они победили и остались здесь, взяли в жены дочерей местной знати и пользовались уважением и почитанием народа, люди, «которые любили войну как волки и сражались за добычу как львы».

Потом сюда пришли итальянцы. Как пришли, так и бесславно ушли, оставив после себя генетическую память, разбитые допотопные бронированные машины, фабрики, заводы и…. пивоварню Луиджи Мелотти.

Дорога из аэропорта - пыль, ямы, коровы, ослы с поклажей, крестьяне с зонтиками, редкие убитые грузовики обдают клубами пыли и дыма. Вереница вооружённых людей. Голодные, худые пальцы впились в истёртую сталь смерти. Усталая походка и седина во взгляде. Эти воевали. Есть и совсем мальчишки. Светятся изнутри, гордятся, что они офицеры…. Шагают бодро и весело. Куда? Зачем? Вот и я стал одним из них…

Но это всё в прошлом, розовом и немного наивном. Ведь сейчас уже 1979 год. Год, когда Советское правительство заявило, что нас как бы и вовсе здесь нет. Ну, да ладно, скоро-скоро мы вернёмся домой. Дед, наконец-то, осуществит свою давнюю мечту и купит белую «Волгу» - предел мечтаний советского офицера, а я – «Жигули», а на оставшиеся деньги оторвусь с друзьями и нашими самыми ветреными из женщин. Да-да, непременно с нашими. И хотя кругом хватает доступных и очень красивых эфиопок, у них очень существенный недостаток. Они для закрепления на месяц причёски, состоящей из множества заплетённых косичек, используют пальмовое масло. Жара, влажность…Сами понимаете, там, где находятся эти красавицы, стоит ещё то амбре!

Сам не был свидетелем, но слышал такую историю: два жадных прапора сняли в Аддисе «шармуту» и уговорили её на секс с ними за сущие копейки. Приведя её из бара домой и, вдруг осознав, что желание с каждой минутой улетучивается, а неприятные запахи наоборот концентрируется, завели несчастную проститутку в душ и помыли отечественным стиральным порошком «Лотос». Утром измученная, но счастливая, что заработала деньги, эфиопка посмотрела на себя в зеркало и офигела: всё тело было в маленьких красных язвочках (здравствуй, лепрозорий). Спустя некоторое время офигели и в полиции, а потом очень удивился и сам Главный военный советник. «Эстетов» нашли и в 24 часа отправили в Союз. ГВС так прокомментировал этот случай: «Захотели бабу – понятно, но зачем же мыть порошком, нашим порошком! Садисты!!!». Учитывая печальный опыт прапорщиков, я стал ходить по барам с одеколоном «Гвардейский» (на всякий случай).

Потом был найден самый оптимальный способ: знакомство с вдовами. Дело в том, что по традиции, вдова должна после смерти мужа подстричься налысо и носить до отрастания волос белые одежды скорби. «Пойти по бабам» теперь звучало, как «пойти к невестам». Конечно, это случалось не часто, но что было, то было….

Вернёмся, однако, к нашей поездке. Зная ответ, я всё же подкалываю Деда: - Алексеич, а на кой нам эти стрельбы. Своё мы отвоевали. По минному полю гуляли. Не дай бог пластиковая мина, или придурок какой из гранатомёта с горы пальнёт, и будет нам бо-бо, а Вашей жене придётся рассекать на белой «ласточке» не с Вами, а с каким-нибудь молодым капитаном. Дед, при случае любящий напомнить, что он артиллерист в третьем поколении, беззлобно отвечает:

- Меня учили-дрочили, и я их обучить должен. Настоящий артиллерист без боевых стрельб не может. А Ниночку не тронь, - тут голос его дрогнул, и он укоризненно прибавил: - Она у меня не такая. Так что вперёд на мины! Как нежно и трепетно можно относиться к любимой женщине, я узнал, когда самому стукнуло за пятьдесят. Но это уже совсем другая история.

А тогда я с улыбкой вспомнил, как год назад под Массауа, готовя наступление на сепаратистов, мы с Дедом проводили рекогносцировку местности для подготовки огневых позиций дивизионной артиллерии и случайно забрели на минное поле. То, что оно минное мы сообразили, когда услышали из-за пальмы истошный крик молоденького солдата: - Mines, mines!!! Шедший рядом со мной Дед мгновенно застыл, перевод ему был не нужен.

- Значит так, Санёк, разворачивайся и медленно след в след дуй обратно, - побелевшими губами прошептал Дед. – А Вы? - спросил я его взглядом. Дед не без ехидства прошипел:

- А я тут погреюсь, пока ты не будешь в безопасности.

Не помню, как я дошёл до спасительной пальмы, на которой был прибит загаженный мухами кусок фанеры с надписью на амхарском языке, как оказалось означавшей «Минное поле». Пять минут назад я видел его боковым зрением, но, не зная абракадабры амхарского алфавита, не придал этому факту никакого значения. Смутно помню вдруг ставший липким камуфляж, капли пота на песке и восхищённую физиономию эфиопа: русские могут и по минному полю ходить. Боги! До этого окаменевший, Дед начал осторожно продвигаться в моём направлении. Он напоминал кошку, вынужденную идти по лужам и при этом брезгливо стряхивающую воду со своих лапок.

- Санёк, ты чего за деревом схоронился, - бодро гаркнул приближающийся к пальме Дед.

Я отыгрался, ехидно прокричав в ответ: - А я тут греюсь, пока Вы не будете в безопасности.

- Ты чего обиделся? – бесхитростно спросил дед и тут же шутя, добавил: - Ну, посуди сам: кому-то надо было первым идти, не вдвоем же рисковать. Ты - всего лишь переводчик, а я Бог войны. Мне артподготовку организовать надо. Я живой войне нужен. И как бы подводя итог случившемуся, по-отечески, но достаточно язвительно добавил: - А надпись со щита ты себе в блокнотик скопируй, может ещё пригодится. Эту надпись я скопировал себе в память. Навечно. Война продолжала учить, что в жизни не бывает мелочей….

Я обижался на Деда ещё неделю. И хотя мы по-прежнему выезжали на рекогносцировку местности, попадали под обстрелы сепаратистов, днями пропадали на артиллеристских позициях (Дед лично ставил задачи каждому артиллеристскому расчёту), наши отношения сползли на уставной уровень: «так точно», «никак нет». Перелом произошёл, когда Дед заявил мне:

- Сделай мне приятное - сбрей бороду и надень чистый камуфляж, ведь завтра у нас праздник. Наступление! Нахлынуло: завтра состоится что-то особенное, до боли знакомое по книгам, но до сих пор неведомое мне действо-артподготовка, венец нашего с Дедом двухнедельного труда, пропитанного потом, лишениями и опасностями. Утром следующего дня я стал свидетелем триумфа Деда, когда с первыми залпами дивизионной артиллерии, он из седого невзрачного мужичонки, напоминавшего мне почему-то колхозного бухгалтера, превратился в красивого в своей лаконичной жестокости приказов Бога войны, сметающего с лица земли тысячи окопавшихся перед нами людей.

Вначале они были безлики, эти незнакомые мне солдаты. Потом я содрогнусь при виде того, что когда-то было живой человеческой плотью, которую так умело перемолола в кровавый фарш наша артиллерия.. Тридцать минут раздирал тугой воздух вой и скрёжет снарядов и миномётных мин. Впереди всё горело. Казалось, солнце спеклось, упав на песок, и оросило его своими кровавыми слезами. В следующее мгновенье дивизия, как исполинское чудовище, лязгая и грохоча гусеницами, поднимая в небо красновато-чёрные столбы пыли и, изрыгая огонь, медленно поползла в сторону пылающего горизонта. И хотя кое-где были слышны автоматные и пулемётные очереди, было ясно, противник полностью разбит, его воля к сопротивлению сломлена. Победа достигнута с минимальными потерями. Артиллерия ещё раз доказала, что она Бог войны. Я первым поздравил Деда, сказав в восхищении, что артиллеристы стреляли отлично, задача полностью выполнена, и в этом огромная заслуга его, Деда. Тот, не отрываясь от бинокля, сухо ответил:

- Так учили, по-другому не умею. Давай, что ли спирта за победу шандарахнем, - и аккуратно приложился к фляжке. Но это было тогда, а сейчас мы с Дедом уже оседлали такую родную башню БТРа. Время до позиций миномётчиков пролетело незаметно. Ехать одно удовольствие. Прохладно, минимум пыли. Если бы не колдобины, на которых мягкое место делается исключительно твёрдым, как говорит Дед «политически подкованным», можно было бы считать эту поездку туристической с элементами экстрима. Как-никак вокруг нас вооружённая охрана, да и у нас с Дедом на двоих маленький арсенал оружия: два ТТ, два «калаша», да и гранаты имеются. Но самое главное, мы сидим на башне, и, если вдруг на пути мина, то у нас есть уже проверенный способ выживания – бреющий полёт в кювет.

По обе стороны дороги растянулась унылая савана, где среди редких колючих кустиков важно проплывают чёрно-серебристые цесарки. На их огромное количество указывает их помёт, бесчисленные маленькие блестящие коричневатые шарики на фоне бурого песка. Эх, поохотиться бы, пустить по курочкам очередь от бедра (столько их много), но сначала работа. Удовольствие потом, возможно на обратном пути….

Когда-то по дороге в столицу Аддис-Абебу среди нагроможденья бездушной смертоносной техники, через щели тревожных амбразур, в красной пыли фронтовых дорог я увидел столько цветущих мимоз, что они мне показались безбрежным морем, подлунным и обволакивающе-нежным. Сейчас же окружающий ландшафт уже не казался таким необычайным и космическим. Наоборот, каждая его мелкая деталь, казалось, была пропитана угрозой и ожиданием опасности….

Ну, вот мы и на месте. Миномётчики располагались в одноместных истрёпанных палатках, тесно прижимавшихся к двум огромным баобабам. Солдаты сидели около промокших за ночь палаток в застиранной оливковой форме и монотонно чистили оружие. Не было видно пустых консервных банок и других следов жизнедеятельности.. Место светилось чистотой и порядком. К нашему приезду явно готовились. Командир миномётной батареи, знакомый молоденький лейтенант построил миномётчиков и бодро доложил Деду о готовности к стрельбе. Вся его мальчишеская фигура выражала нетерпение: скорее бы наступил праздник, скорее бы пострелять. Да и глаза миномётных расчётов излучали жажду по настоящей работе, в которой можно проверить себя как профессионалов и хотя бы оправдать своё нынешнее невольное прозябание в этой дыре вдали от войны и родного дома. Это настроение передалось и Деду, и он с готовностью включился в подготовку к стрельбам.

Видимо, Дед в этот раз изменил своему правилу всё проверять самому. Первые стрельбы прошли нормально. А вот потом произошло то, о чём спустя более тридцати лет я вспоминаю с внутренней дрожью… Видимо один из пороховых зарядов миномётной мины подмок во время ночной грозы, и при стрельбе из ствола сначала посыпались ярко оранжевые искры, а затем, как в замедленной фотосъёмке промелькнул её тёмный размытый силуэт, который после оглушительного хлопка исчез в бездонной синеве неба и, судя по траектории, обещал, как бумеранг, скоро вернуться к нам обратно. То, что прорычал Дед, не поддавалось литературному переводу, да он в этой ситуации был и не нужен - все ринулись в сторону нашего БТРа, надеясь спастись от разлёта осколков за его бронёй.

Боже, как я бежал. Нет, не бежал, я летел и молил Бога о спасении. С каждым прыжком БТР не приближался, а, казалось, издевательски удалялся от меня. Спиной я чувствовал, что скоро прогремит взрыв, и тогда тысячи визжащих осколков вопьются в моё молодое тело. Я не хотел умирать, и это сподобило меня на последний прыжок, самый длинный прыжок в моей жизни. Моё тело, описав умопомрачительную дугу, вписалось в едва заметную лощинку, и тут же раздался взрыв. Тысячи смертей пронеслось надо мной. Я почувствовал на затылке что-то надёжно тёплое и уверенно тяжёлое. Это был Дед. Он лежал рядом со мной и бережно прикрывал мою голову своей большой ладонью. Перед нами на краю ложбинки белел невзрачный искривлённый цветок, пробивавшийся сквозь кучку коричневатых шариков птичьего помёта.

– Живы, - пробормотал Дед. Я ничего не ответил, но подумал: - Надо же, действительно живы. Мы обнялись, образовав, наверное, самое тесное созвездие из шести больших и шести маленьких звёздочек. Расчёту повезло меньше…

На обратном пути мы молчали, было не до охоты. По возвращению в город, поехали в лучшее место Гондара – террасу отеля «Терарра» (по нашему «Гора»), расположенного как раз на горе, откуда едва проступает в вечерней дымке храм Святой Троицы. Там дуют свежие ветра и величественно реют орлы. Наблюдать за орлами, да ещё с холодным бутылочным пивом «Мелотти», можно часами. Окружающий ландшафт пронизан очарованием божественности всего сотворенного. Там солнце уходит за величественные и таинственные эфиопские горы. Там кремовое закатное небо и нежно-сиреневые цветы на деревьях…и такая хрупкая и живая наша Земля…

А потому там так приятно и спокойно думать о вечном.

Киев-2013 г.

Александр Владимирович Нечитайло Запад – 78 - Сергей Александрович Порожняков Запад - 79: