Сергей Сергеевич Староверов Восток – 80:

Спасибо всем пишущим о ВИИЯКе

По маленькому кирпичику соберем Дворец истории альма-матер. Может стареем, так приятно снова вспомнить молодые годы на Волочаевской. Какими бурными и насыщенными были 70-80-е. Командировки, романтика... и вход в настоящую мужскую жизнь. Боевую, пропахшую порохом. Знали бы наши мамы тогда, как их любимые детки входят во взрослую жизнь - под пулями, миномётным обстрелом... Неделями немытые. С амёбой и гепатитом, желтой лихорадкой и малярией... Но в письмах домой мы об этом всём ничего не писали.

Но в ВИИЯ в конце 80-х, с началом перестройки, началась другая жизнь. Как писал поэт Борис Рыжий "...Если б тиф! Педерастия! Косит гвардии полки!" В доме завелась зараза, которую вытравить стало невозможно. Называлась она коррупция (уж лучше бы педерастия). Все меньше стали набирать талантов, всё больше - тех, кто мог платить. В результате резко снизилось качество выпускаемого продукта. Качество преподавания тоже резко пошло вниз. Мне приходилось встречать выпускников 90-х и более поздних годов, которые с первым языком (после нескольких лет работы за рубежом), не годились для профессионального перевода.

Интересно было бы услышать мнение специалистов по этому поводу и самих участников такой "перестройки" (преподаватели, офицеры "десятки", ГУКа и пр., можно анонимно). Как этого можно избежать? Где сейчас найти достаточно преподавателей-профессионалов? Надо готовиться к тому, что, возможно, новый виток или цикл ВИИЯ повторится в новейшей истории.

Военным переводчикам

Здравствуй, мой брат, переводчик!
Толкователь не слов, а смыслов!
Сегодня, хочешь-не-хочешь,
Оторвемся с тобою не кисло.

Познавший язык Шекспира,
Горация, Кафки, Конфуция,
Ты подарил мне полмира.
Ты совершал революции.

В умах вечно ищущих истины,
Голодных до знаний ученых.
Переводов твоих по листику
Уже накопились тонны.

Трудов известных писателей,
Работ великих мыслителей,
За все это, брат, хвала тебе.
И низкий поклон, почтительный!

Памяти Маты-маты

Рядом могила его верной и единственной спутницы Нины, ушедшей из жизни в 2008 году. Похоже, что после её погребения на могиле так никого и не было…

30 декабря 2009 исполнится 9 лет со дня смерти одного из легендарных начальников курса ВИИЯ – Анатолия Георгиевича Макарова.

В 1975 году он принял свой первый курс, став первым в истории нашего славного военного заведения старлеем в должности начальника курса. Всего за его плечами было 3 выпуска и пятнадцать лет на этой чудовищной по напряженности должности, когда можно было огрести в любой момент и вылететь с Волочаевской ¾ из-за космического раздолбайства и недоумия своих подопечных!

Сколько за это время было выправлено курсантских судеб, благодаря доброте, мудрости и таланту Анатолия Георгиевича. Это был педагог и воспитатель от Бога, чему нельзя научиться, а только будучи таковым изначально в душе и сердце!

29 сентября 2009 года, я приехал на Спасо-Перепеченское кладбище к своим покойным родителям. Попытался найти могилу А.Г.Макарова. Удалось мне это с трудом, только благодаря помощи Богородицы. И вот, что предстало предо мной…

Мне было стыдно и больно. Но верю, что «макаровцы» - все те, кто в течение 5 лет росли под его опекой, не могут допустить такого святотатства. Такая могила – это наш общий позор.

Объявляется чрезвычайное положение, братья! Беру на себя ответственность призвать всех его выпускников нести, кто сколько может, и к десятилетию со дня ухода нашего любимого Маты-маты поставить на могиле, подобающий его вкладу в наши судьбы, памятник ему и Нине. У нас достаточно времени, чтобы оповестить всех «макаровцев» и собрать необходимую сумму денег. Зимой этого не делают, а летом 2010-го памятник будет.

Прости нас Георгич…

С.Староверов (первый «макаровский»)

(координаты для связи: stas_ru@yahoo.com 8964 575 5163)

Сергей Сергеевич Староверов Восток -80

Автор текста и музыки:
ПЕСНЯ КЛУБА ВИИЯ

Улица Красноказараменная –
Щербатый асфальт, подковами битый,
Это судьба, это карма моя,
Это пять лет ни за что не забытых.

Тихие классы древних казарм,
Стулья за годы до блеска истертые –
Прошлых веков не исчезнувший шарм,
Это друзья и живые и мертвые.

Знаньями, где наши юные лбы
Профессора каждый день наполняли –
Это гнездо, из которого мы
Стаями, в срок оперившись, взлетали.

Это, братья и сестры, ВИИЯ
Общая кровь в сосудах.
Это моя семья,
Вышли в жизнь мы отсюда.

И где - бы меня не носила судьба,
Я возвращаюсь сюда по неволе –
Гостем желанным здесь буду всегда,
Где с юных лет все знакомо до боли.

Это, братья и сестры, ВИИЯ
Общая кровь в сосудах.
Это моя семья,
Вышли в жизнь мы отсюда

К Дню ВИИЯ-Холостяка

Посвящается ВИИЯковкам

Как же хочется, чтоб наладилось,
Чтобы в нашей семейной каптерке
Мне портки не гражданская гладила,
А своя, до печёнок, сестёрка.
Чтоб на вешалке рядом висели
Две шинелки, сверкая погонами.
Чтоб не пахло бы в доме Шанелью –
Шипром! Шипром - заразу зловонную!
Мы семейные построения
Будем детям устраивать ранние...
Помнишь, милая, то мгновение? -
На посту мое сердце ты ранила...
Я - ВИИЯковец, ты ВИИЯковка,
Жалко только размером не вышла ты –
На моей голове словно маковка
Твоя шапка с кокардою вышитой...
Ты не думай, тебя не брошу я,
Мне диплом твой в любви порука,
Что в чужих мне искать хорошего?
Мне с другими сплошная скука.
Уставная жизнь им в диковину.
Строем ходят – увидишь – наплачешься.
«Лево» - «право» им – хрен с морковиной.
Не военного девки качества.
Дорогая моя, ВИИЯковка!
Вот он я, ожиданьем измученный!
Ты одна мне желанна и лакома...
Твой ВИИЯковец. Самый лучший.

В БАНЕ НЕТ ГЕНЕРАЛОВ

Любили мы по субботам ходить после занятий попариться в Сандуновские бани. И было нас на курсе таких человек семь-десять. На третьем курсе, в 1977-м, стали приглашать в Сандуны среди недели, после учёбы, начальника курса А.Г. Макарова (Мата-Мата). Ему это понравилось, так как подходили мы уже тогда к банному процессу основательно. Толк знали и в паре, и в массажных процедурах, и в помывке.

По будням ходили только вчетвером – в этом деле доверял он только нам троим – институтскому командованию и партийному руководству вряд ли понравились бы такие неуставные проявления офицерско-курсантской дружбы. Тут могли «пришить» и панибратство, и разложение, и аморалку, тем более, какая русская баня обходится без рюмки. А мы от суворовских заветов не отходили никогда – штаны заложи, а рюмку после бани выпей.

Укрепившись во мнении, что дело это зело полезное и безопасное (эта маленькая тайна из нашего круга не выходила), однажды Мата предложил взять с собой нашего недавнего курсового А.Ф.О-ка. Мне его предложение не очень понравилось с точки зрения того, что А.Ф. не питал ко мне горячих чувств, будучи у нас до третьего курса курсовым офицером. У него было стойкое убеждение, что одной из причин морального разложения в коллективе (употребление, самоволки и пр.) был именно я. Это я Мате и дал понять.

Георгич к моему опасению отнёсся легко.

- Старый, - покашливал он привычно, -у-у, херня какая… Он мужик нормальный. Щас позвоню и поедем, у-у.

Берёт трубку.

- Шура, у-у, ты чё там делаешь, у-у?

- Гео'гич, я после вчегашнего дежугства сегодня никуда не могу, обещал жене поганьше пгийтти. Мы в Большой Театг с ней собгались…

- У-у, Шура, хернёй не занимайся. Пошли с ребятами в Сандуны, у-у.

На другом конце провода пауза, и видишь воочию, как страдальчески меняется лицо старшего лейтенанта О-ка. Шура уже понимает, что мёртвая хватка Георгича (а он умел это делать – ласково и цепко), к его хилым аргументам будет глуха. Ладно бы там, где-нибудь по дороге домой с Георгичем пропустить по стаканчику. А тут дело долгое – в Сандуны на полчаса не ходят.

- Гео'гич, давай может быть, в дгугой газ, я, пгавда, жене обещал. Она ещё с пгошлога газа мне пгостить не может…

- У-у, Шура, кончай. Ребята тебя отмоют, у-у, жена только рада будет. Давай, бросай всё, - покашливает невозмутимо Мата, - через 10 минут, у-у, ждём тебя у КПП.

- А кто там с тобой? - начинает сдавать свои позиции О-к.

- У-у, Шура, да свои ребята – Славка Сливаев, Андрюха Гомонов и Старый, у-у… Давай, бегом!

- Гео'гич, а Стагый это кто…? Стаговегов…? Нет, Гео'гич, без меня…

Этого только старлею в жизни не хватало!

До последней минуты моё имя было для него нарицательным. Ведь совсем недавно, встречая из увольнения, не имеющего сил самостоятельно держаться на ногах, Петю, бережно поддерживаемого Горбом (выпившего вдвое больше и, при этом, твёрдо стоявшего своими тумбами на земле); истерзанный, обескровленный неблагодарной должностью курсового, Шура добивал, ничего не понимавшего Петю, прислонившегося к верному Горбу, и, мечтавшего об одном – «Скорее в кровать!», последними, самыми устрашающими и, по его мнению, самыми вескими, аргументами: «Егмаков! Вы ведёте стаговеговский обгаз жизни…!!!».

При всем этом, никогда в своей жизни пьяного Староверова Шура не видел. Он его даже с признаками, самыми незначительными, опьянения не видел. Он его вообще редко видел… По сути, наверное, всего лишь несколько раз. Он знал наверняка, что такой курсант существует. Но, вот убедиться в этом не представлялось возможным. Всякий раз, когда неутомимый молодой офицер осуществлял столь необходимые в армии проверки наличия личного состава, этого самого Староверова не было. То есть, он как бы был… по докладам командиров, но не здесь. Он находился в библиотеке, на репетиции хора, спектакля; рисовал в ленинской комнате газету, выпускал боевой листок, оформлял саму ленинскую комнату; был в санчасти, на кафедре тактики…, и даже в ЛУРе. Про ЛУР (лаборатория устной речи, если кто не знает или забыл), позже исполнялась в этой связи любимая курсом песня на мотив арии царя Ирода из культовой рок-оперы «Jesus Christ Superstar»:

- Где же вы были, кугсант Стаговегов? Что вы так долго делали там?!

- Слушал я в ЛУРе китайскую плёнку…

- Вы, Стаговегов, мегзавец и хам!...».

В общем, желания у О-ка в таком раскладе дел идти с «ребятами» в баню не было никакого. Наоборот, вдруг захотелось стать маленьким, невидимым и, никому не знакомым в этом большом и злом городе, и в этом грёбаном ВИИЯ…

Но на другом конце провода был вполне осязаемый, реальный Макаров, от которого, понимал чётко Шура, отбиться будет сегодня невозможно. Став пластилиновым в умелых руках Маты, курсовой офицер А.О-к черз 7 минут тихой и настойчивой обработки капитаном Макаровым окончательно, как воздушный шарик, сдулся, стал вялым и покорным, и обреченно из себя выжал последним дыханием:

- Ладно, Гео'гич, ждите, иду… (про себя подумав: «А пгопади оно пгопадом! В баню, так в баню…!»).

Доехав за 20 минут на «леваке» по, тогда ещё не запруженной транспортом под завязку, Москве до Сандунов пятеро военных в 17:00 оказались у заветного крыльца на Лубянке.

Внутри негромко переговаривалась у кассы терпеливая очередь в ожидании звонка сверху от банщиков. Это означало, что несколько человек уже откайфовали свои положенные два часа и соответствующее количество билетов в это знаменитое царство душистых веников и пробирающего до костей пара будут отпущено очередным счастливцам. Ожидание нашей очереди Андрюха решает сократить для себя необходимым быстрым перемещением тела в ближайший Гастроном.

- Георгич, - без тени сомнения вопрошает Андрюха Мату, - можно портфельчик?

- А тебе, у-у, зачем? – удивляется наш начальник курса.

- Так надо же «беленькой» взять…, - ящик чешского пива уже рассовали перед этим по курсантским дипломатам, - нас же пятеро…

Это неубиваемый аргумент, и вот Гомон пулей летит за «усилением» в вино-водочный отдел с видавшим виды, чёрного дерматина, матиным портфелем из которого предусмотрительно извлекается наружу занимающий бесценное место банный набор.

Возвращается Андрюха заметно потяжелевшим.

- Сколько взял, у-у, Андрюха? Не много?

- Да нет. Три. И немного закусочки. В самый раз… - глаза у Андрюхи горят радостным огнём, - отдохнём по-человечески.

Бедный Шура смотрит на такого же довольного Мату и понимает, что всё ужасное, что, по его мнению, ему приходилось переживать в подобных случаях – было ничто. Детские шалости…

А вот звонок – и приходит наша очередь получить свою порцию божественного наслаждения.

Через четыре часа парения вениками, бассейна, массажа и помывки, не какой-нибудь капроновой мочалкой, а берёзовым веником, со взбитой в шайке до состояния сливочного крема, пеной; отдыхом в прохладной раздевалке высшего разряда в белой, пахнущей свежестью, простыне, с бокалом настоящего Пилзнера, водкой и снова с пивом… и так снова до полного изнеможения, и закрытия бани, пятеро счастливых военных (капитан, старший лейтенант и три курсанта) покинули этот храм чистоты, выйдя на прохладу вечерней ноябрьской Петровки…

В расстёгнутых шинелях, рождая своими распаренными телами вокруг себя облака белого пара, они, разомлев, смотрят в звёздное московское небо и курят.

-Шура, у-у, ну как тебе, понравилось…?

- Гео'гич, я не думал, что в такой компании мне будет так хогошо… - длительная пауза, завершившаяся исторической фразой:

-Это лучше, чем Большой Театр…

Сергей Сергеевич Староверов Восток – 80:

СУХИ

История Института, официальная, не может существовать без подпитки снизу. То есть, такая история, если и будет жить, то и жизнью это назвать как-то язык не поворачивается. Если мы поднатужимся и наши курсантские истории соберем, наверное, можно будет увековечить историю нашей альма-матер не плоскостную, а трехмерную.

Замечательным историческим типажом в нашем понимании альтернативной истории был, безусловно, Иван Михалыч С. - начальник «Востока», начиная с конца 1975 года. Он сменил легендарного Баса (К.Б.), о котором, я надеюсь, очевидцы обязательно напишут свои воспоминания.

До нас, курсантов того незабываемого времени, дошли только удивительные истории и легенды о том, как Бас управлял сворой оторв, которой, обычно, во все времена и был курсантский коллектив ВИИЯ на всех без исключения факультетах.

Ну да ладно, продолжу об Иване. Его появление на факультете осталось в памяти такой лубочной картинкой, типа «Герой Советского Союза (имярек) знакомится с курсантами».

Видимо, Сухи (мы его звали так) психологически к новой должности готов совершенно не был, поэтому свое вступление в нее он замыслил с запанибратского знакомства с каждым обладателем курсантских погон, что, по его мнению, помогло бы в дальнейшем, этак, по-домашнему, не особо напрягаясь, вести этот «детский сад» к светлому дню получения лейтенантских погон.

Гипотетически я так себе это представляю, так как во время наставлений Сухи большими начальниками из ГУКа я, понятное дело, не присутствовал.

Специфику этого уникального заведения, о котором Иван Михалыч, наверняка, узнал для себя незадолго до этого, ему вкратце рассказали: Ну, вроде, у меня там у самого сын, у маршала такого-то внук и так далее..., и ты смотри там, полковник, не того с ними, не очень..., а то сам знаешь...

Короче, запуганный Иван (как бы чего не вышло - впереди маячили генеральские лампасы) в первые недели пребывания в Институте (маленький такой улыбчивый геройчик) здоровался со всеми курсантами и каждому новому знакомому курсанту представлялся, что я, дескать, теперь начальник вашего факультета - прошу любить и жаловать.

Обычно курсант-первогодок, слегка зашуганный (слегка, так как в те времена наплыва молодых «отмороженных» вокеров еще не было, и отношение офицеров к нам не было окрашено в черный цвет традиционной неприязни вокера к виияке), или погруженный в себя, шарахался от Сухи, видя в этом какой-то подвох.

Опытные «старики» с удовольствием принимали эти правила игры и «задруживались» с Иваном, подержавшись без всякого пиетета с ним за ручку, отчего создавалось впечатление, что как будто не он пришел ими командовать, а наоборот. При этом самые проницательные умы уже, посмеиваясь, ждали того дня, когда Иван на этом дешевом номере проколется. Так как в ВИИЯ без подвоха невозможно.

Конечно же, Сухи через какое-то незначительное время «вкатили сверху». Так как от него, естественно, ожидали иного - ПОРЯДКА.

Как бы там ни было, но контингент-то у нас всегда был взрывоопасный. И вот Сухи, у которого зад, как у павиана, становился с каждым днем от «нежных» поглаживаний из ГУКа все красней, окончательно потерял ориентацию (слава Богу, не сексуальную) и перешел к террору.

Дорога к порядку стала усеиваться костьми будущих банкиров, бизнесменов, перебежчиков к врагу и прочих выдающихся людей грядущего, коих Иван начал косить без устали за малейшую провинность. При этом, живя в своем далеком от реальности мире, он отвешивал направо и налево трое, пять и десять суток, независимо от степени провинности экзекутируемого, а больше, по какой-то забитой в своей голове схеме. А возможно, этот ритм стал для него наркотиком, уводящим прочь от этой сволочной службы в качестве главного курсантского пастуха: 3 - 5 -10; 3-5- 10; 3-5-10 ...

И вот, в один несчастливый для себя день, под этот процесс ритмической губящей поступи на пути наведения должного порядка попал не тот, кто надо. Хотя к тому времени «не тех» уже накопилось некоторое количество. Просто тот последний стал той каплей, которая переполнила сосуд терпения начальников свыше.

О том, с какого уровня звонили по поводу очередного «подкошенного» Сухи, можно судить по тому, что позвонили начальнику Института К. и «влили» лично ему за невинно «загубленного» отпрыска известной в военных кругах фамилии. У Ивана, который к тому времени, к несчастью, генералом еще не стал, после этого произошло знакомство с Кондратием.

Пройдя через это, Сухи разобиделся на все курсантское братство, но тактику изменил. Теперь, прежде чем кому-то за что-то влепить, он верещал: Начальника курса ко мне!!! После появления последнего он, ничтоже сумняшеся, задавал (не изменяя модуляций верещания) один и тот же, ставший знакомым для всех вопрос: Кто у него родители?!

Умные начальники, чтобы оградить прежде всего самих себя от возможных последствий «загублевания» подчиненного (статистикой били прежде всего по ним с вытекающими партийными порками, задержками званий и т.п.), тут же выстреливали Ивану на ушко какой-нибудь известной фамилией (дескать, мерзавец в родстве). Что тут же переводило инцидент в другую плоскость: Накажите его своей властью! После чего Иван с чувством хоть как-то выполненного долга ретировался на безопасное расстояние.

Позже Сухи, став все-таки генералом, почти полностью перешел на формулу «наказать своей властью», за исключением тех специальных случаев, когда факультетское начальство готовило провинившегося к показной экзекуции, где вся родословная бедняги была известна. Тогда мог огласиться приговор от имени нач. факультета или же он озвучивался им самим.

Хотя и в таких случаях происходили сбои, и приговоренный наверху к неминуемой «гражданской смерти» фатальный залетчик выходил сухим из воды. Это окончательно сбивало с панталыку уже и так совсем замороченного генерала. Постепенно Сухи вывел себя за пределы игрового поля этой странной игры без правил, свалив все на головы своих подручных.

Когда мы выпускались с макаровского курса в 1980 году, Иван Михалыч за эти пять лет бесславных сражений с нами окончательно сломался. Думаю, что он к тому времени вообще плохо представлял, что вокруг него на факультете творится. Что было, наверное, и к лучшему, в первую очередь для него самого, для его подорванного нами здоровья.

Остепенился же он, или точнее залег на дно, где-то в 78-м. Это я помню на собственном примере. В один прекрасный вечер нас с Витей Кончей, зачем-то напившихся спирта у моей тетушки, на обратном пути в Институт на Кутузовском, чуть ли ни у самого дома задержал патруль. Обошлось все записью в увольнительной, которая, как я помню, была у нас одна на двоих. Прибыв на Волочаевскую, мы тут же погребли к дежурному по Институту жаловаться на пьяный патруль.

Дежурный, которого мы ждали в его конуре наверное больше часа, полковник-юрист, на удивление интеллигентный мужчина, наверняка из гражданских, сразу нас пожурил за то, что отравили его служебное помещение отвратительным перегаром и посоветовал с миром отправляться на просып. Что мы и сделали, но не сразу, поскольку возникла идея выпросить справку о нашей трезвости, почему-то у гаишников. Погулявши по ночной Москве и несколько протрезвев, мы вернулись и последовали полковничьему совету.

Утром, освеженные непродолжительным сном и естественной способностью к регенерации, дарованной молодостью, мы предстали перед Иваном. Слух о нас уже распространился, чему мы сами и способствовали не без умысла. После того, как мы доложили Сухи о том, как мы с Витьком, поплавав в бассейне Москва (никогда там не был, и сейчас уже точно ни за что не удастся в нем совершить омовение), поехали к моей тетке гонять чаи с вареньем, был, естественно, задан логический (по уже известной логике Ивана) вопрос: А кто ваша тетя?! После выдержанной паузы я, потупясь долу, вынужден был заложить свою тетку; «Нина Антоновна Чехова...»

Пауза Сухи была более чем затянувшаяся. Нач. курса (наш славный Анатолий Георгиевич М. - один из немногих настоящих отцов солдата, хитрый как лис Мата-мата), не скрывая своего удовлетворения, уже почувствовав неминуемое торжество победы, тут же стал нас отмазывать, убеждая генерала в том, что мы ни-ни и никогда. Что, в общем-то, было недалеко от истины. Мы никогда не напивались до беспамятства, что в те времена нередко практиковалось нашими известными однокашниками (не буду называть имена, история их знает).

Короче, магическое сочетание имен Нины и Антона Чехова (хотя предполагаю, что можно было для отмазки назвать и самого великого писателя - неудавшегося земского доктора) сделало свое дело. Сухи встрепенулся, приосанился, чего давно уже за ним не замечалось, и на прощание пообещал нам, что он этого так не оставит, и пьяный патруль обязательно будет наказан.

Последнюю точку в этой истории поставил Мата-мата на послеобеденном разводе. Кряхтя и покашливая в своей известной манере, он в назидание всем изрек, что пить курсанту в общем-то не полагается, но, если ты, зараза, надрался по своей неисправимой курсантской сути, то хоть веди себя как человек, а не безвольная скотина, которую тащут за рога на заклание. Не теряй надежды и не оставляй попытки отмазаться, чему наглядный пример, достойный подражания - курсанты В.Конча и С.Староверов, ваш покорный слуга.

Майор запаса Староверов Сергей Сергеевич, 6 мая 1955 г., (китайский, английский)

В 1980 г. выпустился в ставку в Улан-Удэ, откуда доехал до пос. Филино в Приморском крае в разведывательный батальон (ниже должности «переводчик группы обработки» в сухопутных войсках просто не было).

Начальник разведки дивизии подполковник Кирилюк: Сынок, ты только не пей… Не будишь пить – поставим тебя на командную должность.

Я: Товарищ подполковник, я тогда лучше пить буду…

В общем, друг друга мы поняли. И он обо мне забыл.

От нечего делать обнаружил, что в моей роте радио–радиотехнической разведки есть занимательная штучка – принимающие буквопечатающие устройства (маленькие такие телеграфчики). Лежали они на складе и ждали своего часа (войны, значит). Войны, знамо дело, они не дождались, но в дело мы их со старшим лейтенантом Гумеником запустили. И пошло – из стрекочущих аппаратиков стали выползать бумажные ленточки с информацией от различных азиатских агентств! Киодо Цусин, Синьхуа, корейцы северные и южные…

А теперь вспомним, что даже информация ТАСС была «для специального пользования».

Пошли к нашему дивизионному начальнику – надо источник легализировать.

- Мне ваши игрушки не нужны, лучше солдат китайскому телеграфному коду учите…

Но начальнику разведки армии доложил (может армейцы приберут к себе этого инициативного лейтенанта?). Армейский начальник углядел в этом «инициативу на местах». Комбату и начальнику штаба приказал любознательного лейтенанта в наряды не ставить, а занять только сбором ценной информации прямо в батальоне, с отправкой еженедельно отчётов с ценной информации в штаб армии. Вызвал «особиста», тот хотел было репрессии учинить, но было поздно – инициатива задним числом была запущена как бы самим армейским начальником…

Даром это, конечно, не прошло – вскоре был отправлен на учёбу в Москву. А потом снова Дальний Восток, откуда за достижения в 84-м отпустили в Киев. Там до конца 88- го учил курсантов китайскому языку в КВОКУ. Три года провёл на Ближнем Востоке (Сирия, Египет) наблюдателем в ООН.

В 1994 уволился за ненужностью. Пенсия у меня небольшая, но хорошая …

ВОСТОК 80. ЛИЦО КУРСА.

Реализовать идею начальника Клуба Товарищей ВИИЯ КА написать портрет своего курса мне сначала показалось делом пустым. Да и ненужным. Какое лицо? Все одинаковые, в форме. Ну, языки разные… Да, и зачем всё это?

А, с другой стороны? Может быть, кому-то и нужно.

Но дело это, оказывается, непростое. Ведь за внешней схожестью (все в форме, одинаковые) скрывалась отдельная личность. А из личностей формировался коллектив. И лицо он своё обретал, потому что были в нём такие силы, которые становились главными и определяющими, выделяли его из всех. А если не было таких сил, тогда и лицо было серым и невзрачным. А может и вообще его не было, говорят ведь - «безликая масса».

Значит «лицо» это продукт деятельности каких-либо сил. Или лидеров.

Начнём с простого. Самые яркие признаки и различия расположены на полюсах. Холод-жара, вода-суша, свет-тьма… и т.п. ВИИЯковец-воковец.

Ну, конечно, «вокера» от ВИИЯковца всякий мог отличить… «Лицо» одного и другого определялось сразу, невооружённым взглядом. Первый никак не смотрелся командиром, а второй наоборот. У второго в глазах не читалось никакой мысли – там виделась страсть овладеть скорее подчинённым и иметь его, иметь… А у первого, всё-таки, наблюдались признаки стремления овладеть знаниями.

Вывод: Если можно было увидеть очевидную разницу в лице, взгляде, манере носить одинаковую форму, значит и мы друг от друга отличались, но по другим, более незаметным признакам! Надо в этом разобраться…

Когда я только поступал в ВИИЯ, а первый раз это было в 1972 году, мои ассоциации с ВИИЯковцем в целом были бронебойно карикатурными – вальяжный с удлиненной для военнослужащего стрижкой слушатель (курсант) в не совсем глаженном х/б (я же его только летом видел, в городе Ворошиловграде такого чуда отродясь не было), с кейсом и огромным японским «вотчем» на запястье. Еще он жевал. Не какую-нибудь тривиальную булку и пирожок на бегу, нет – ЖВАЧКУ! Он доставал из кейса пачку настоящего «риглиса», вытаскивал, как так и надо, пластинку, снимал с неё обёртку, скомкивал из неё шарик и отшвыривал подальше, а это резиновое резко пахнущее волшебство он клал в рот… Зрелище убойное… Ни одна барышня от этого устоять не могла.

И всё же, хочется отыскать именно то, характерное, что становилось признаком, безошибочно отличавшее представителя одного курса от другого.

Начну с того, что первые курсы все похожи. Это ещё «лицо» гражданки. И лишь потом начинает формироваться своё уже военное «лица».

Отчего это зависит? Казалось, что «лицо» нашего курса определяли две большие группы: «китайцы» и «арабы». К ним примыкали «персы», «индонезийцы» и «вьетнамцы». Была между нами разница? Конечно же была! Язык накладывал свой отпечаток, преподаватели. Но примерно так было и на других курсах.

Но не различия формировали лицо – а объединяющее начало. А им всегда является актив (лидеры формальные и неформальные) и самый главный человек на курсе – его начальник. И что он всем по мере своих сил, возможностей и умений передал. Этому подтверждением является то, что каждый курс называли по имени его начальника.

Курс на год старше называли «шелестюковцы», на 2 года старше –«бериевцы», а нас «макаровские стаканы». Ещё были «деревянковцы», «локтионовцы». Это то, что я помню. Но всегда курсы назывались по начальнику курса. И не всегда по фамилии, в отдельных случаях – по прозвищу, как «бериевцы». Почему так – объяснять, думаю, не надо.

Мне кажется, что и лицо курса в большей степени определял его начальник, если он было личностью. Именно по этой причине не буду анализировать, какую часть лица сформировали активисты, ибо и они были продуктом. Каков «папа» таковы и «дети», конечно, не без исключения. Дети ведь и растут на примере родителей. С кого же брать пример, если не с того, кто рядом. Это психология, и закон выживания – если ты не такой, как все в семье (а все живут по тем законам, которые идут от вожака) – ты изгой, кандидат на отторжение, в худшем случае – просто съедят. Для выживания необходимо принять внутренние законы того общества, членом которого ты являешься.

Так кем же были «макаровские стаканы»? Пьяницы и любители красивой жизни? Нет, конечно, хотя было и это.

Курс был независимым и неиспорченным. Это главное.

Он был честным, справедливым и не подлым, за что надо благодарить нашего бессменного начальника Анатолия Георгиевича Макарова.

Сломать и подмять еще не сформировавшийся человеческий материал очень просто – он мягок и податлив. К тому же, он зависим. И, если старший (более сильный, опытный) пользуется этой слабостью, то жизнь зависимого может очень быстро измениться в худшую сторону. Сильный может выстоять, а слабый сломается. И пойдёт гулять порча по головам и душам.

На курсе не было болезни наушничества.

Некоторые неумные начальники портили своих подчинённых насаждением этого подлого явления. Нужна информация о настроениях, замыслах, готовящихся самоходах – начальник курса подбирает контингент, который ему эту информацию сливает за некоторые блага. Если таких мало – коллектив остаётся относительно здоровым (как на поле, где соотношение сорняка не должно превышать 10 процентов, если меньше – это даже на пользу, усиливается устойчивость основой культуры; а если вообще без сорняка – культура может деградировать, так как нет стимула к выживанию). Были такие курсы, где на лицах у курсанта был написан страх и недоверие к ближнему. Особенно хорошо это читалось на лицах тех, кто сам стучал, и знал, что и его могут «сдать» с потрохами…, и накрылись твои ожидаемые выезды за рубеж в институте, а то, вообще, станешь невыездным на всю жизнь.

Не было этой страшной печати на лицах «макаровцев».

Вторым пороком, заражающим души подопечных была мзда. В семидесятых и ранее об этой болезни почти не знали. Зародилась она в губительных масштабах уже в восьмидесятых, и расцвело это уродливое явление уже в девяностых. Стал выходить на ВИИЯковский благодатный простор с загранкомандировками начальник-вор. Притом, самым гадким это выглядело в лице партаппарата и комсомольских работников. Обирали абитуриента, продолжали драть по привычке и с курсанта. И тащили и тащили по своим крысиным норам. А тот, кто даёт, неизбежно приходит к тому, что начинает искать возможность и самому взять. Если не дают, значит нужно украсть. И начинали воровать у своих: деньги, вещи, часы…, да всё, что плохо лежит, авось сгодится.

Слава Богу, и эта чаша минула «макаровца». Не брал начальник греха на душу, не вымогал. За это сами везли из командировок длительных и коротких (бортперевод) блок сигарет, бутылочку диковинного для того времени виски.

Но это не «хомячилось» втихую в норе, а шло на общее дело. Приходила сессия, надо было ублажать преподавателей, чтобы не зверствовали на экзаменах. То двоечника вытащить (с языком нормально, будет работать, а тактика, не идёт, чтоб её…, так что же – из-за неё парню жизнь портить?), то отличнику помочь (красный диплом светит, а препод по физо ставит тройку). И шли эти сигареты и бутылки по назначению. А себе и «Яву» можно покурить…, и водочки родной, русской, стаканчик. Не графья…

Те, кто пытался подкатить к начальнику с этим, уже ставшим нормой в нашей сегодняшней грешной жизни, понимания не находили. Умел наш командир ненавязчиво и незаметно поставить такое «человекоподбное» на место. Дистанцию с такими держал строгую. А если появлялась возможность убрать заразу из коллектива, убирал, не задумываясь. Заботился отец о здоровье детей.

Кто-то спросит – «А как же он управлял коллективом без всего этого?». А вот так, милый, и управлял. Индивидуально подходил. С любовью и заботой. Не рубил с плеча. Думал не о том, как прикрыть свой зад, а о том, как из подопечного вырастить человека. Вот тут и задумаешься.

Так что, хорошее было лицо у курса. Здоровое. Было на этом лице два-три прыща. Да кто о них помнит. И в дальнейшем не вспомнятся, Бог их простит. Поэтому и собралась треть курса через тридцать лет после выпуска. А это, надо сказать, подвиг! И смотрели честно друг другу в глаза, пили, вспоминали, снова пили. И начальника своего вспоминали и за него пили. И место его поминальное на этой земле привели в порядок. А, если бы не сделали этого, то каким бы оно было это «лицо»? Вообще бы его не было, о нём и писать бы не стоило.

Сергей Сергеевич Староверов Восток – 80:

ВСЁ ЛИ МЫ ПРО СЕБЯ ЗНАЕМ?

Я над этим задумался в 1982 году, когда покидал свое первое место службы – разведбат в Приморском крае ДВО. Далее предстояла реальная работа в агентурной разведке, чему предшествовала серьезная 10-месячная учёба в Москве.

Не все провожали меня с радостью. Было много завистников – в основном представителей политорганов – замполит, парторг и пр. Не понятно, чем я-то им насолил или как мог дорогу перебежать? Ну, да Бог с ними.

Особенно тепло напутствовали меня к новому месту службы мои непосредственные подчинённые-срочники – группа обработки разведданных, состоящая из двух выпускников Пятигорского инъяза и, недошедшего до финиша студента МГИМО Серёжи Кононова.

Знающие люди, конечно, зададут логичный вопрос – а на кой они там, в разведбате, со своими иностранными языками? Там и китайский был нужен (напоминаю – 80-е годы, российско-китайская граница) только в объёме умения принимать на слух китайские цифры в эфире, когда пеленговали переговоры на военных частотах НОАК – те передавали информацию голосом, «закрытую» уже в несложной цифровой кодировке.

Чтобы было понятно, и не возникало вопросов, вернусь в 80-й год, когда после выпуска я с китайским языком попал в прекрасный, без иронии, Приморский край Союза ССР.

До этого я побывал в ставке в Улан-Удэ, откуда мой путь должен был лежать в Монголию. Это так подумали полковники в ГУКе. Разве могли они представить, что молодой лейтенант возьмёт с собой к первому месту службы не только предписание, но и жену с немногочисленным скарбом в контейнере. Жену, если кому непонятно, конечно, я не вёз в контейнере, она ехала со мной, в вагоне поезда. Но ошиблись полковники - я покатил дальше в Хабаровск, в штаб ДВО. Отфутболили меня из разведуправления ставки, заявив, что квартиры для меня, такого умного, в Монголии нет.

Ну, нет, так нет. В Хабаровске также квартиры для меня с женой не нашлось. Предложили ехать туда, где квартиры имелись – в Приморье, в разведбат лесозаводской МСД.

Туда и прибыли через сутки. Там тоже квартиры не оказалось, как и места, в которое тамошние военачальники могли бы меня вместе с женой и контейнером сплавить еще дальше. Всё, конечная остановка.

Начальник разведки дивизии – подполковник Кирилюк – принял меня по-отечески и с пониманием.

- Будешь нормально служить, сынок, поставлю тебя через полгодика на командную должность (нормально – значит не пить и не желать горячо уволиться из армии, что в течение 5 лет делал до меня предшественник Саша Романов от полного отсутствия перспектив – прим. автора).

- Товарищ подполковник, - реагирую я по-боксерски, - я тогда тоже пить буду…

На этом и сошлись. Подполковник почему-то мне сразу поверил. Видимо мой брат по несчастью, пробивший мне эту колею, их там здорово попугал и научил относиться серьёзно к словам выпускников ВИИЯ.

- Ладно, найди там, чем заняться. Солдат учи китайскому. Посмотри, вообще, какие возможности есть в роте радиоразведки.

Увольняться мне пока не хотелось, не осмотревшись. А у радиоразведчиков из 4-й роты действительно нашлись очень полезные вещи – приёмные буквопечатающие телеграфные устройства, законсервированные на случай войны.

- Давайте расконсервируем и будем слушать «супостата» через информагентства! – говорю я ротному и начальнику группы обработки.

- ……???? А кто нам разрешит? Кто команду даст?

Проблему в конце концов решили при участии начштаба разведбата, начальника разведки дивизии и особиста. Комбат молча согласился, очередных залётчиков ему больше не хотелось. Завели секретную тетрадь…, и погрузился я в эфир. Аппарат стрекочет, змеёй ползёт жёлтая бумажная лента из железного зева, а я ещё не понимаю, что начинается новая жизнь для молодого лейтенанта.

Целыми днями напролёт, я выуживаю из воздуха информацию о Китае, подключаясь к азиатским информагентствам; клею нужное в журнал, перевожу и раз в неделю, затем ежемесячно, делаю аналитическую справку, что было мне поручено начальником разведки дивизии подполковником Кирилюком.

Через месяц примерно в батальоне беготня – в кои-то веки нагрянул нач. разведки армии. Понимаю, что надо прятаться. Хорошо есть где – сижу и занимаюсь своим радиотелеграфным делом, как раз очередной сеанс связи и аппарат бойко выдавливает из себя желтую ленту. И тут входят: нач. разведки армии, нач. разведки дивизии, комбат и батальонный НШ. Я вскакиваю со стула и отдаю старшему начальнику рапорт.

- Ну, давай, показывай, лейтенант, что ты здесь натворил. И кто тебя надоумил?

А что показывать? Вот она, информация на английском языке, выходит на ленте. Вот журнал, куда отобранный материал клеится. Здесь папка с копиями информационных донесений. Вроде всё.

Берёт полковник последнее донесение, читает.

- У тебя откуда такие данные?

- Вот, товарищ, полковник – сообщение официального информационного агентства Китая «Синьхуа» от такого то числа. Вот японцы, «Киодо Цусин», подтверждают.

- Так, комбат, - поворачивается он к нашему самому главному майору, - лейтенанта в наряды не ставить и старшим на работы не направлять. Он будет заниматься только этим. Рассылку донесений в дивизию и армию. Подполковник Кирилюк, - это уже к начальнику разведки дивизии, - на контроль.

Вот так это было. В декабре этого же года из Москвы, из кадров ГРУ, приехал полковник N, побеседовал подробно с вашим покорным слугой и приказал готовиться в положенное время убыть на учебу. Где из меня будут делать настоящего разведчика. А в апреле 81-го внезапно вызвали на учёбу.

Вернувшись в разведбат после интенсивного обучения, я стал ждать приказа об убытии к новому месту службы. Ожидание затянулось чуть ли ни на полгода. Недоброжелатели стали распространять слухи о моем, якобы, «залёте» во время учёбы, что было абсолютной чушью – в таких случаях сразу в кадры поступала соответствующая «телега», которой не было. Вот такая сложилась обстановка – и «телеги» нет, одни нехорошие слухи, и приказа тоже. Время ожидания заполнял редкими появлениями на службе и совершенствованием навыков игры в преферанс.

Но всё проходит, и даже томительное время ожидания. Наконец-то пришел приказ на меня, с облегчением вздохнул я и Миша Крошовец, начштаба разведбата, который искренне всё это время болел за меня и всячески поддерживал, за что я ему до сих пор благодарен.

Пришло время отъезда. Вот тогда я и узнал, что обо мне думали мои коллеги и подчинённые, что меня до сих пор удивляет и радует.

Я не имею ввиду мнения нескольких «доброжелателей» - на них наплевать. Как героя меня провожали солдаты-срочники. Оказывается, в этой среде обо мне ходила передаваемая из уст «дедов», а затем тиражируемая в различных интерпретациях следующая легенда. Рассказывали её примерно так. Когда чудеса разбивания кирпичей, досок и других твёрдых предметов демонстрировали солдаты и офицеры разведроты, рота РТР (радио-радиотехнической разведки в которой я прослужил до отбытия на учёбу) высокомерно и презрительно хмыкала.

- Вы бы посмотрели, что наш лейтенант Староверов умеет!!!

И тут же пара-тройка «дедов» из роты начинали долгий рассказ, раскрашенный многими деталями, о том, как однажды лейтенант на спор голой ладонью ПЕРЕРУБИЛ железную солдатскую кровать. Вот так – хрясь, и нету.

Всё это мне рассказал (про меня самого) один из моих трех подчинённых, тот самый недоучившийся МГИМОшник, Серёжа Кононов. Ему же всё это, как только его привезли из Москвы в часть, поведали, его же спасение ради, те самые «деды». Не поверить он этому не мог, потому что, во-первых, недоверять «дедам» ещё опаснее, чем не верить всему, что они по доброте своей тебе, салаге, доверяют. А ещё и потому, что всё другое, что они ведали про других офицеров части было чистой правдой, как потом для себя выяснил Сергей. Всей этой информации была чисто прикладная цель: офицеры ходят дежурными по части и в их обязанности входит проверка личного состава ночью, когда другие офицеры отсутствуют, отдавая долг своим женам или другим дамам. Злые (требовательные, принципиальные, хорошие, настоящие и т.п.) офицеры доставляли неудобство расслабляющимся солдатам своим внезапным приходом в расположение подразделений. И таких надо было солдату обязательно знать и бояться. Кто не попадал в эту категорию, солдатам были любы, ибо во время их дежурства можно было и расслабиться, понятно как.

В списке злых я был на первом месте. Как я туда попал – мне не ведомо, так как кровожадностью Господь не наделил, выслуживаться таким образом я не хотел и не собирался (напомню, от командной должности я отказался категорично). Полагаю, что всему причиной были мои нунчаки, с которыми я иногда похаживал по разведбату. Мысли приложить этот боевой гаджет к какому-то нерадивому солдату у меня никогда не было. Да и для чего – трое моих подчинённых были для меня почти как младшие братья.

Ещё одним источником появления легенды мог быть, как я уже потом сообразил, командир разведроты, выпускник разведфака Киевского ВОКУ, Володя К. Мы были соседями по дому и ему я посоветовал для отработки удара повесить на веревку расправленные газеты. Если при ударе газета отлетала – удар не резкий, в карате он считался не эффективным. Если же ударяющий проделывал в газете дырку при ударе – это свидетельствует о достаточной скорости, а значит и силе удара (E=MV2).

Володю, по большому счёту, учить не надо было ни чему. При атлетическом росте и массе тела под 100 кг. ему можно было не заморачиваться на таких нюансах (они больше важны для мелких азиатов с их детским весом). Как-то его пытались обидеть дохаживающие срок на поселении зеки. Вове это не понравилось. После этого они об этом изрядно сожалели.

Наверное о наших с ним занятиях узнали и солдаты. Отсюда и возможное появление этой замечательной легенды.

Легенда эта жила самостоятельной жизнью и крепко сидела в головах у солдат. В моё дежурство не было никаких залётов и ЧП. Я (пока ходил в наряды), полагал, что это было просто везение и стечение благоприятных для меня обстоятельств. Потом же открыл глаза на мою «везучесть» солдат Сережа Кононов.

- Товарищ лейтенант, вы, когда заступали на дежурство, весь разведбат в трауре был. «Деды» ходили печальные и смирные и мысль расслабиться гибла в жаждущем релакса мозге в зародыше. Рискнуть никто не пытался. Это было так же абсурдно, как налить стакан и выпить его залпом перед комбатом.

И вот тогда, после его слов, мне стал понятен смысл ранее произошедшей в роте истории с солдатом Сережей Киндрой и ст. лейтенантом С.Гуменником.

Случилось всё в один из наших выездов на советско-китайскую границу, откуда велась боевая пеленгация частот приграничных китайских воинских частей.

Сижу как-то, греясь на солнышке, и вижу бегущего ко мне озабоченного Сережу Кононова.

- Товащлейтант, там у нас беда. Киндра сейчас грохнет Гуменника….

… Уточнять, что и как некогда. Бегу туда, куда показывает горе-вестник. На бегу Сергей поясняет, запыхавшись, что мудак Гуменник ухватил Киндру плоскогубцами за нос. Обидел парня ни за что.

В следующее мгновение вижу, выбегающего из палатки Киндру. Картина завораживающая. Он сам мне как-то рассказывал, как они с отцом (оба охотники-промысловики), ходила на медведя под Кировом. При виде Киндры, я представил, как должен был выглядеть разъярённый медведь, вырывающийся из берлоги, чтобы навалять непрошенным нарушителям его спокойной медвежьей жизни.

У Сережи Киндры текли по щекам крупные детские слёзы и у меня не было сомнений, что он разорвёт своего обидчика, как бы это сделал настоящий медведь. От настоящего он мало чем отличался, разве что отсутствием шерсти. Он был большой и мощный, и попадись ему сейчас сбежавший от него, почуяв неладное, старлей Гуменник, драма под названием «Обиженный медведь загрыз советского офицера» произошла бы тут же, на глазах у почтенной публика. Пытавшиеся его остановить представители публики сослуживцы разлетались от летящего на волне праведного гнева Киндры, как горох от стенки. Гуменник, видимо, успел спрятаться, и правильно. И тут Сережа-медведь увидел, бегущих ему навстречу, солдата Кононова и меня…

Такой реакции я от него не ожидал. Только что огромный человек-медведь и нас бы смёл, как и предыдущие мелкие человеческие преграды, но вдруг он остановился, обмяк, стал заметно меньше, и из медведя превратился в обиженного и напуганного одновременно плачущего ребёнка.

- Товарищ лейтенант, - сквозь слёзы залепетал, ставший беззащитым Киндра, - только не бейте!!!

Я ничего не понимал.

- Серёга, ты что, я тебя когда хоть пальцем трогал?!

- Товарищ лейтенант, не бейте!

Через полчаса уговоров и леденца Серёга окончательно успокоился, благо что на помощь прилетел и ротный, до этого занятый рыбной ловлей на реке Уссури. Про Гуменника сказали, что он мудак, раз хороших ребят за нос плоскогубцами хватает, а обиженному Серёге пообещали, что тот теперь и пальцем его не тронет.

Потом уже объявившемуся Гуменнику я поведал, что его могло ожидать, не спрячь он свою жопу тогда. Старлей, похоже, поверил, что едва пережил настоящую встречу с медведем.

Ну, а мне, уже позже, после откровения солдата Кононова, стало ясно, что вера в разрубленную солдатскую кровать была у Серёги сильна, как видимо и у других солдат разведбата в том далёком 1980 году.

Может оно так и было с кроватью, кто уже вспомнит, тем более, что и выпивали, бывало, с братьями по оружию, и куражились. Хуже, если бы этой легенды не было – могло ведь на одного поганого старлея в советской армии стать меньше.