Александр Васильевич Филимонов Восток-75

Красноводские зарисовки.

Памяти моего близкого друга Владимира Владимировича Наумова посвящаю

Янгаджа, май 1972 года

Филимонов Саша, Наумов Володя, Выражейкин Володя, Девониский Сергей.

Мое первое знакомство с Володей состоялось при необычных обстоятельствах. В конце июля 1969 года, я, будучи абитуриентом, сдавал последний экзамен в Военный институт иностранных языков (ВИИЯ). Это был последний вступительный экзамен по русскому языку и литературе, от результатов которого зависела дальнейшая судьба всех тех, кто собирался связать свою дальнейшую жизнь с романтичной и интересной профессией военного переводчика.

Накануне этого события всех, успешно выдержавших испытания на прочность абитуриентов, собрали в клубе института, где с напутственной речью выступил начальник ВИИЯ генерал-полковник А.М. Андреев. Суть ее состояла в том, что в институте нас научат любому языку, но русскому – уже вряд ли, если мы им не овладели за 10 лет пребывания в средней школе. Другими словами нам дали понять, что предстоящее испытание будет не просто экзаменом, а допросом с пристрастием. Конкурс в этот закрытый ВУЗ был всегда очень высокий и, чтобы попасть в число счастливчиков, поступивших в него, необходимо было не просто ответить на экзаменационный билет, а блеснуть знаниями по русской литературе и родному языку.

Зажигательная речь г-п Андреева сыграла свою роль. Нервное напряжение и боязнь завалить экзамен достигли своего апогея. До экзамена оставалось всего два дня, поэтому с раннего утра и до позднего вечера я пропадал в институтской библиотеке, пытаясь заполнить пробелы в знании словесности, которые образовались за 10 лет бездарного обучения в школе. Тогда я и предположить не мог, что эта была порочная практика, которая чуть было, не привела к плачевному результату. И если бы не Володя, то служить бы мне 3 года рядовым в доблестной Красной Армии, занимаясь денно и нощно отработкой строевого шага где-нибудь на дальнем Востоке, а не обмывать свои ботинки в водах Индийского океана. Последнее мне представлялось тогда более романтичным.

Не знаю, насколько мне удалось передать ту напряженную атмосферу, в которой мы все находились, но день экзамена наступил. Нас разбили на группы, и я оказался в одной из тех, куда попал и Володя. Но это уже потом я познакомился с этим необыкновенным и замечательным человеком, с которым на долгие десятилетия нас связала крепкая дружба.

Мне достался довольно простой билет. Бегло взглянув на вопросы, я немного успокоился, потому что был в полной уверенности, что блестяще отвечу на все поставленные вопросы. Сев за свободный стол, я оказался по правую руку от высокого и статного юноши, который делал какие-то заметки на чистом листе бумаги. Вероятно, набрасывал план ответа на вопросы своего «лотерейного» билета. По его внешнему виду было заметно, что он абсолютно спокоен. Его спокойствие и самообладание несколько поколебали мою уверенность в себе. Ведь в каждом поступающем я, наверное, как и остальные, видел только конкурентов на почетное звание слушателя ВИИЯ. Пытаясь отмахнуться от неприятных мыслей, я погрузился в изучение экзаменационных вопросов. Набросал план ответа на первый вопрос, затем второй и подошел к вопросу русской литературы. Он касался рассказа А.П.Чехова «Крыжовник».

Вот тут-то я и почувствовал всю остроту шипов этого кустарника. Я прекрасно знал это произведение, но по какой-то неведомой причине из головы полностью вылетело имя главного героя и сама идея рассказа. Ужас охватил все мое существо. Но помог случай. Экзаменатор, который пристально наблюдал за нами, внезапно встал и вышел из аудитории. Я понял, что это мой единственный шанс как-то исправить сложившуюся ситуацию. Недолго думая, я дернул за рукав своего соседа слева и попросил у него помощи. Несколько удивившись моей выходке, сосед с высоты своего почти 2-х метрового роста оценивающе взглянул на меня и, улыбнувшись, сказал (дословно помню его слова): «Старик, все очень просто…». Буквально двух-трех фраз хватило на то, чтобы вновь мои мозги встали на место. Квалифицированная подсказка и спокойствие Володи передались и мне. Мы оба сдали этот сложнейший экзамен на «отлично» и были зачислены в институт. С этого момента мы стали называться слушателями Военного института и начался новый этап в жизни каждого из нас.

После непродолжительного курса молодого бойца нас объединили в учебные группы по языковому признаку. К несчастью, а может и наоборот, меня определили в арабскую группу, в которой оказался и Володя. С этого момента началось более плотное общение с одногруппниками. Отношения строились по каким-то едва заметным симпатиям друг к другу. На казарме эти симпатии постепенно стали перерастать в приятельские отношения, которые получили дальнейшее развитие уже за пределами казармы. Появились общие интересы. Но главным в этих отношениях, как я потом стал понимать, были такие качества, как человеческая порядочность, бескорыстность и готовность поддержать друг друга в трудную минуту. В институте этому не учили. В почете у курсового начальства были стукачи, которые с первых дней начинали делать будущую карьеру на костях других.

В конце 2-го курса всех арабистов, успешно сдавших летнюю сессию, планировали отправлять в годичную командировку-стажировку в одну из арабских стран, где работал большой коллектив советских военных советников и специалистов. Но внутриполитическая ситуация в странах Ближнего Востока тех лет часто менялась. Так случилось и в 1971 году, когда политическое руководство ОАР (Египет) резко сменило свой политический курс и отказалось от помощи СССР в угоду США. Зато Ирак, где у руля встал молодой Саддам Хусейн, воспылал дружбой к Советскому Союзу и обратился к нему за военной помощью. Это не могло не отразиться и на судьбе переводчиков. Количество квот в зарубежную командировку резко сократилось, зато возросла потребность в военных переводчиках при учебных центрах Министерства обороны, разбросанных по Союзу.

Вот тут-то нам и припомнили все наши выходки за 2 года обучения, о которых мы даже и не подозревали. Я не случайно упомянул о стукачах, которые всегда были в почете у курсового начальства. Они славно «потрудились», создавая досье на каждого своего сокурсника. Короче говоря, несколько человек из нашей учебной группы получили предписание в учебный центр Янгаджа, что в 40 км от г. Красноводска (Туркестанский военный округ). Почти двое суток до г.Баку и далее 12 часов на пароме через весь Каспий.

И вот, с чемоданами наперевес, основным содержимым которых была военная форма на все случаи армейской жизни, ранним июльским утром мы оказались в ТуркВО. Нестерпимая 40- градусная жара, запах протухшей рыбы и грязь на всем протяжении следования от порта до железнодорожного вокзала привели нас в уныние. Но еще теплилась надежда на то, что в учебном центре нам предоставят достойное жилье и соответствующие бытовые условия. Ведь как - никак учебный центр был предназначен для обучения иностранного спецконтингента. Еще полтора часа следования в грязном поезде через пустыню вдоль Красноводского залива и нашему взору предстал унылый пейзаж - кусок этой самой пустыни, огороженной колючей проволокой, с десяток верблюдов, вяло жующих верблюжью колючку, и неподдельная радость наших коллег в выцветшей и обветшалой курсантской форме, с нетерпением ожидавших своих сменщиков.

Их радость нам стала понятна после того, как нас разместили в «гостинице», которую, с подачи кого-то из наших коллег-предшественников, окрестили «Кошкин дом». Жуткое, грязно-желтого цвета, с отваливающейся штукатуркой двухэтажное здание скорее напоминало средневековое строение из фильма ужасов. Но это был еще не ужас. Настоящий ужас ожидал нас внутри. Панцирные ржавые кровати, протечки на потолках и повсеместный сквозняк во всех комнатах. Когда-то это строение называлось ДОСом (дом офицерского состава). Все «удобства» уже давно не функционировали, а на заколоченных дверях этих «удобств» красовались таблички «Открывать категорически запрещено». Почти как в сказке братьев Гримм «Синяя борода».

Нас разместили в трехкомнатной квартире по 4 человека в каждой комнате. Один стол, 2 стула и полуразвалившийся шкаф для одежды. Обстановка, без преувеличения можно сказать, спартанская. В самом углу была еще печка, сложенная из красного, бывшего в употреблении кирпича. До самой зимы мы не могли понять назначения этого архитектурного шедевра в регионе с жарким климатом. В двух других комнатах, где расселились «товарищи по несчастью», такого сооружения не было предусмотрено. И только с наступлением зимы мы поняли, как нам повезло по сравнению с остальными.

Я начал распаковывать чемодан. Наумов Володя, задумчиво уставившись в одну точку в дальнем углу комнаты, думал о чем-то, о своем. Сколько я помню Володю, он всегда вызывал у меня ассоциацию с Сократом. Настолько он был философичной натурой. Серега Девониский нашел на балконе общипанный веник и старательно гонял по комнате пыль до тех пор, пока кто-то не начал чихать и браниться, используя ненормативную лексику. Громкий чих и брань вывели Володю из оцепенения. Он, как-то уверенно поднялся с кровати, достал из шкафа кусок фанеры и что-то начал на ней старательно выводить черным фломастером. В общем, каждый пытался найти себе хоть какое-нибудь дело, лишь бы окончательно не впасть в депрессию. Спустя некоторое время над входом в комнату висел фанерный плакат с надписью «Оставь надежду всяк сюда входящий» - результат умозаключения В.В. Наумова от полученных первых впечатлений.

Так случилось, что дружеские отношения нашей «четверки» сложились еще на первом курсе. Мы часто проводили свободное время вместе вне стен казармы. Потому и решение быть вместе в одной комнате пришло само собой. Здесь бы я хотел остановиться несколько подробнее на каждом из нас. Вернее проанализировать, кто и по какой причине оказался в ТуркВО, а не на стажировке за рубежом.

Каждый из нас в целом по итогам 2-х лет обучения в институте учился не ниже чем на «хорошо» и «отлично». Выражейкин Володя был Ленинским стипендиатом и секретарем комсомольской организации всего курса. Володя Наумов тоже учился практически на одни пятерки, но общественной работой особо не был обременен. Сергей Девониский принимал активное участие в художественной самодеятельности курса и всего восточного факультета. Ну а я постоянно защищал честь курса и института в спортивных соревнованиях по легкой атлетике, неизменно занимая первые места в спринтерском беге. Нареканий со стороны руководства курса и факультета не имели, в самоволке и других непристойных деяниях замечены не были. В общем нормальные были ребята. Но оказалось, что существовали другие критерии отбора для командирования за рубеж, о которых мы и не подозревали.

Володя Наумов не скрывал своей нелюбви к арабскому языку, отдавая предпочтение французскому, который он практически уже тогда знал в совершенстве. Он интересовался политической литературой и имел свое собственное мнение по ряду вопросов, которое не совпадало с курсом, изложенным в учебниках по истории КПСС и официальной прессе. Мы бурно, не оглядываясь по сторонам, обсуждали внутренние процессы, происходящие в нашей стране и за рубежом, давали свои оценки, не всегда совпадающие с официальной позицией политического руководства страны. Передавшийся мне от Володи вирус свободомыслия дал о себе знать уже в конце 1-го курса. На экзамене по истории КПСС я имел неосторожность открыто вступить в полемику с преподавателем, не согласившись с его точкой зрения по вопросу коллективизации и раскулачивания зажиточного крестьянства.

С. Девониский, хоть и принимал активное участие в художественной самодеятельности института, но его увлечение песнями и музыкой группы Битлз не поощрялось. Да и вообще умение играть на гитаре командование института расценивало, вероятно, как буржуазное увлечение или атрибут дворовой шпаны, чуждое советскому человеку и уж тем более будущему офицеру. Другое дело, если бы Серега музицировал на виолончели. Ну а В. Выражейкин на аттестационной комиссии в середине 2-го курса просто заявил, что он выбрал не свою специальность, что армейская служба его тяготит, и он хотел бы перевестись в Институт Востоковедения. Для руководства института это был как гром среди ясного неба. После такого смелого заявления из круглого отличника и Ленинского стипендиата его превращают в «троечника» и он получает строгий выговор по комсомольской линии. Даже после окончания института он еще долго был не выездным.

Из нас готовили бойцов идеологического фронта, как выражалось институтское руководство. Для этого существовал большой арсенал средств и методов воздействия на только что формирующееся мировозрение будущих офицеров.

Вот так «пресловутая четверка», как впоследствии нас окрестило уже местное руководство центра, оказалась в туркменских песках, где начиналась самостоятельная трудовая жизнь будущих офицеров, которые, как показали последующие десятилетия службы в ВС СССР, были действительно преданны своей Родине, с честью и достоинством пронесли высокое звание офицера, выполняя порой сложнейшие задачи в горячих точках как на территории своей страны, так и за ее пределами. Но это уже будет потом, а в тот момент нам просто необходимо было перетерпеть временные неудобства и с хорошими характеристиками вернуться в родные стены института.

Первая проблема, с которой нам пришлось столкнуться, это было отсутствие нормальной питьевой воды. А то, что поступало в местный водопровод, трудно назвать водой. Это была какая-то жидкость желтоватого цвета и ужасно соленая. Создавалось такое впечатление, будто вода из Каспия по 7-километровому трубопроводу подавалась в летний умывальник. Коллеги по несчастью поделились с нами своими остатками и сказали, что водой на неделю надо запасаться в Красноводске. Другими словами везти ее на поезде по принципу «Кто сколько увезет». И потому в первую очередь рекомендовали нам в местном магазинчике-чипке приобрести канистры для воды, а если очень повезет, то и ящичек минеральной воды.

Но была и хорошая новость: как только прибудет иностранный контингент, то нам наладят поставку нормальной питьевой воды из Баку в бочках. Наша «радость» от всего услышанного была безгранична. Немного обустроившись в комнате, мы серьезно задумались о еде и воде. Разделив остатки сухого пайка, выданного еще в институте, немного подкрепились. До следующего приема пищи оставались сутки, потому что пока нас не поставят на довольствие в штабе части, кормить нас никто не будет. В армии действовал жесткий принцип экономии на всем. И все же больше всего нас беспокоило отсутствие воды.

Первым здравой идеей разразился Володя Наумов: «Мужики, а не заварить ли нам из этой водицы чефирчик?!» Сказано - сделано. Нашли грязную 3-х литровую емкость из под сока, набухали в нее ржавой жидкости из под крана и опустили кипятильник, предварительно всыпав в стеклянную емкость целую пачку краснодарского чая, больше напоминавшего остатки пересохшей после молотьбы соломы. Через 30 минут мы со смаком потягивали наскоро приготовленное пойло из алюминиевых кружек. «А что, ничего получилось! Во всяком случае, вкус соли стал не так ощутим», - констатировал Володька. Мы похвалили его за удачную идею, но настроение по-прежнему оставалось подавленным.

Смеркалось. Вечерняя прохлада и легкий ветерок со стороны Красноводского залива пробудили жизнь в военном городке. Послышались детские голоса, появились, еще не пришедшие в себя после полуденного сна, жены местных офицеров, спешащие в магазин за продуктами. Как оказалось, в этот день был завоз свежих продуктов и какого-то ширпотреба.

Нас одолело любопытство, но протиснуться к витрине этого «чипка» было практически невозможно. Больше всего интересовала минеральная вода, о которой нам рассказали наши предшественники, но очередь была настолько большая, что надежда отовариться дефицитной минералкой, была ничтожной. Да и чувствовали мы себя как-то неуютно в этой очереди из-за того, что десятки пар женских глаз буравили нас словно лазером, будто мы прибыли с другой планеты. Поэтому мы просто удовольствовались пешей ознакомительной прогулкой по территории городка.

Городок был расположен у подножия фиолетовой горы. Фиолетовой ее назвали местные старожилы потому, что когда начинало смеркаться, очертания горы приобретали действительно фиолетовый оттенок, хотя днем она по цвету больше напоминала бархан. По существовавшей легенде, а может это была и быль, последний отряд басмачей был наголову разбит именно у подножия этой горы. И действительно, чуть позже мы нашли некоторые подтверждения этому факту. Именно в этом месте находились полуразрушенные, почти засыпанные песком надгробья с надписями на арабском языке, сделанные зубилом или каким-то иным металлическим предметом. Уже после окончания института, работая в арабских странах, мне приходилось видеть мусульманские кладбища, где надгробья напоминали именно те, которые мы увидели в Янгадже.

Когда уже совсем стемнело, из штаба части пришел посыльный и объяснил, где нам следует получить постельное белье и прочие необходимые для сна атрибуты. Описывать «белоснежность» постельных принадлежностей, видимо, не имеет никакого смысла, так как эти принадлежности стирались, точно уж, не в воде из артезианской скважины. Ужасно уставшие от многосуточного перехода по маршруту Москва-Красноводск-Янгаджа, изнуряющей туркменской жары и гостиничного сервиса «all include»(все включено), мы были рады тому, что нам не придется спать на ржавых пружинах панцирных кроватей.

Ночь прошла спокойно. Лишь иногда тишина комнаты нарушалась не детским храпом, несвязанными друг с другом словами вперемежку с арабскими гортанными звуками. Видимо, в эту ночь каждому из нас снилось что-то свое, такое близкое и родное, а теперь такое далекое и чужое. В 6 часов утра нас разбудила включенная на всю железку трансляция, установленная в верхнем углу комнаты. Первым вскочил Выражейкин, вытянувшись по стойке смирно под звуки гимна Советского Союза. Мы же с улыбкой наблюдали за причудой нашего товарища из-под одеяла, боясь нарушить сие «таинство». Он вообще был хохмач. Недаром почти 2 года возглавлял комсомольскую организацию курса. Так начался новый день, который дал старт отсчету до окончания нашей командировки.

Первый месяц тянулся очень долго, как нам показалось. На счет даты приезда спецконтингента не знало даже руководство части. Нам же очень хотелось на практике проверить свои знания по арабскому языку, полученные за два года ускоренного обучения в институте. До приезда «братьев по оружию» руководство учебного центра предложило всем вновь прибывшим стажерам ознакомиться с лекциями по тем дисциплинам, которые нам предстояло переводить. Это был очередной кошмар. В институте у нас был такой предмет, как военный перевод, где слушателям давали лексику основных узлов военной техники. Так, например, мы точно знали, что танк состоит из корпуса, пушки и гусениц. А у самолета есть фюзеляж, крылья, реактивный двигатель и еще подкрылки. Здесь же, в учебном центре ПВО, нам предстояло переводить дисциплины, в основе которых лежали точные науки, такие как радиотехника, радиоэлектроника, высшая математика. Будучи абсолютными гуманитариями, мы по-русски с трудом понимали, что было написано в этих лекциях. А названия узлов и деталей, изображенных на схемах, вообще было невозможно найти ни в одном словаре. В отличие от европейских языков техническая терминология в арабском языке на тот момент еще не устоялась и порой носила описательный характер. Без преувеличения и с гордостью могу утверждать, что шестьдесят процентов технической терминологии, используемой арабами в настоящее время- это результат творческого поиска и мучений переводчиков арабистов так называемой первой волны, к которой могу причислить и нашу группу. В некоторой степени это упрощало задачу переводчика, от которого требовалось немного смекалки и уверенности в переводе.

Такой творческий подход к языку сыграл злую шутку с одним из наших коллег, примкнувшим к нашей группе чуть позже. Не мудрствуя лукаво, он завел блокнот, в который добросовестно выписал всю незнакомую ему терминологию, а каждому узлу ракетной пусковой установки он присвоил свой порядковый номер и назвал одним словом «джигаз», означающее в переводе прибор, агрегат или узел. При переводе на арабский язык это звучало примерно так: «агрегат №1», «прибор №3» и т.д. Всего в его блокноте оказалось около пятидесяти таких «агрегатов и узлов».

Трудно в это поверить, но иракцы нормально восприняли предложенную им терминологию, полагая, что так и должно быть. Вероятно, и им было проще выучить номера узлов, нежели запоминать такие названия как червячная передача или кривошипо-шатунный механизм. Удивлению членов экзаменационной комиссии из ТуркВО по истечению 8 месяцев обучения не было предела. Нашего коллегу спасло только то, что на практических занятиях, где не требовалось перевода, все арабы из этой группы работали четко и слаженно. Да и боевые стрельбы на полигоне под Астраханью были выполнены иракской бригадой ПВО на «отлично».

А вот еще несколько забавных эпизодов из жизни начинающих военных переводчиков в Янгадже. Как-то меня и Выражейкина вызвали в санчасть, куда обратился с жалобой на боль один иракский офицер. Не буду скрывать, но Володька в отличие от нас знал язык на порядок лучше. Недаром он был ленинским стипендиатом. Я скромно занял место в уголочке, предоставив возможность моему другу попрактиковаться в медицинской терминологии. На что жаловался мусульманин, я так ничего и не понял. Володя же уверенно, без запинки переводил иностранного гостя, оперируя такими словами как воспаление среднего уха, барабанная перепонка и пр. Я сидел и тихо завидовал тому, как он знает язык. Беседа с врачом через переводчика продолжалась около 10 минут. Внимательно выслушав жалобу пациента, врач водрузил на лоб зеркальце, с дырочкой в середине, и подошел к арабу, чтобы осмотреть его ухо. Каково же было мое удивление, когда этот пациент снял ботинок и обнажил большой палец ноги! Оказалось, что у него ноготь большого пальца просто врос в кожу. Врач, приподняв зеркальце с дырочкой, недоуменно переводил взгляд то на переводчика, то на палец больного. Возникшее замешательство прервал Володя: «Товарищ майор, да фиг с ним, с ухом. Ему сейчас важнее палец». Майор пробурчал что-то себе под нос созвучное со словом «ухо» или его ненормативным синонимом, как мне показалось, и приступил к осмотру ноги. Арабу оказали необходимую помощь, и мы сопроводили его до гостиницы. Потом я спросил Володю, с чего-то это он стал переводить про ухо. А он мне и отвечает: «А чего еще оставалось делать, если я не понимал ни одного слова из того, что он говорил. Да еще и заикается, гад. Просто я заметил, что он постоянно трет ухо рукой, вот и подумал, что жалуется на него». Главным в работе начинающего переводчика был принцип «Ввязаться в бой, а уже по ходу разобраться, где свой, а где чужой». Так на начальном этапе своего становления как переводчиков мы начинали преодолевать языковой барьер. Это были первые, еще не уверенные, но уже самостоятельные шаги будущих профессионалов, которые со временем превратились в уверенную поступь и высокий профессионализм.

Не могу оставить без внимания еще один очень смешной случай из переводческой практики, свидетелем которого оказался В.Наумов. Как всегда, когда стрелки часов уже давно перевалили за полночь, и мы все спали как убитые, Володя дочитывал очередную книгу, взятую в местной библиотеке. Он, в отличие от остальных, вообще, очень много читал. Вдруг в комнату прибегает посыльный и срочно требует в арабскую казарму кого-нибудь из переводчиков. Володя объяснил, что он не дежурный. Но посыльный настаивал на своем, сказав, что дежурный переводчик уже на месте, но командир части приказал срочно привести еще одного. С завистью посмотрев на нас, спящих и умиротворенных, он оделся и вышел из комнаты вместе с посыльным. А на утро, надрываясь от смеха, мы слушали его рассказ. У одного из арабов разболелся живот. Пришел начмед с дежурным переводчиком. Стали выяснять, что случилось, что человек съел и т. д. Больной корчился на кровати от боли, а его друзья, перебивая друг друга, что-то пытались объяснить. Ключевое слово, явившееся причиной недуга больного, переводчик не понял, и арабы стали объяснять ему значение этого слова жестами, сопровождая жестикуляцию характерным жужжащим звуком. Поставленный им диагноз был убийственный: «Пищевое отравление в результате переедания мухами». У врача - глаза на лоб. В его врачебной практике это впервые. Переводчик объясняет, что для арабов такая пища в порядке вещей, сравнивая их с отшельниками, питавшимися сушеными кузнечиками и травами и жившими на Древней Руси. На всякий случай врач усомнился и послал посыльного за другим переводчиком. Когда к больному прибыл Володя, его коллега слово в слово повторил то же самое, что и врачу, ища поддержку в глазах товарища. Находясь еще под впечатлением недочитанного романа, Володя, одобрительно кивнул головой, дав понять, что перевод точный и сомневаться в профессионализме переводчика не следует. Врач, пропальпировав больного и дав ему каких-то таблеток, попросил арабов показать ему этих сушеных мух. Каково же было удивление всех троих, когда один из друзей больного из тумбочки достал двухлитровую банку засахарившегося меда.

К сожалению, обучая нас арабскому языку по ускоренной программе с акцентом на военную тематику, учебными планами не было предусмотрено изучение таких слов как мед, пчела, сметана или сок, «вредных» в практической работе военных переводчиков в экстремальных условиях. И вместе с тем хочу заметить, что арабы всегда относились к нашему брату с пониманием и всячески старались помочь и поддержать в практической работе. Они умели дружить и быть благодарными за ту помощь, которую им оказывал Советский Союз. С сожалением приходится констатировать тот факт, что те дружеские отношения, которые складывались десятилетиями со странами Ближнего Востока, в одночасье были разрушены в лихие девяностые годы прошлого столетия такими бездарными политиками, как глава внешнеполитического ведомства Козырев & Co.

Срок нашего годичного заточения в этом забытом Богом уголке подходил к концу. Много было смешного и грустного. Обваливались потолки среди ночи после проливных дождей. Таскали уголь руками, чтобы хоть как-то согреться в холодное зимнее время. Это была хорошая школа на выживание, испытание на прочность в экстремальных условиях. Мы получили хорошую языковую практику и неплохие навыки устного и письменного перевода. Исхудавшие, но счастливые и довольные мы возвращались в Москву, в родные пенаты. Этот год дал нам возможность по-другому взглянуть на окружающий мир, иначе оценивать происходящие вокруг события и поступки людей. Но самым важным, на мой взгляд, было то, что мы по-настоящему осознали, что такое дружба.

Прошло сорок лет с тех пор, как мне посчастливилось познакомиться с Владимиром Владимировичем Наумовым, замечательным человеком, талантливым публицистом и истинно русским офицером, отдавшим всего себя без остатка служению Родине и Русскому народу. С радостью и грустью я вспоминаю наши юношеские годы, проведенные вместе в стенах института, командировках в учебных центрах и горячих точках за рубежом. Володя навсегда останется для меня примером офицерской чести, несгибаемой воли, человеческого достоинства и безграничной любви к семье и Отечеству.

Всегда буду помнить его слова, которые он как-то сказал мне в день отъезда в один из объятых пламенем межнациональной розни регионов России: «Старик, если не я, то кто?» C уверенностью могу сказать, что будущее России - не за политиками, стоящими сегодня у горнила власти и распродающими по частям народное достояние страны, а за такими, как Владимир Владимирович Наумов.