Виктор Иванович Тарусин Восток – 83: 

МИРОТВОРЕЦ

ТАРУСИН В. И.[1]

I. О Балканах я ничего не знал

Балканская война 1991 - 1995 г.г. войдет в современную европейскую историю, наверное, как самая необъяснимая и жестокая после второй мировой войны. Еще долго историки будут спорить о причинах ее возникновения и последствиях как для народов бывшей Югославии, так и для континента и мира в целом, а страны, возникшие на территории бывшей Югославии, еще долго будут залечивать раны, нанесенные экономике и моральному духу наций. Еще страшнее думать о том, что искусственное примирение, обеспеченное Дэйтонскими соглашениями, представляется лишь лечением следствия, а никак не причин конфликта. Корни его живы и рано или поздно могут снова дать о себе знать.

До 1994 года я знал об этой войне постольку поскольку: это был “не мой регион”, и я довольствовался общей информацией из наших СМИ. Тогда, откровенно говоря, наша идеологическая машина старалась не делать особого шума вокруг этой войны. Объяснялось это просто - отсутствием четкой позиции политического руководства в отношении Балканского конфликта. С одной стороны, нельзя было однозначно отказаться от поддержки сербов, выступавших за сохранение единого государства, - все-таки в сознании большинства населения нашей страны еще сохранилось понятие исторических связей между русским и сербским народами. С другой стороны, слабость позиции нашей страны на международной арене и откровенные проамериканские настроения ряда высокопоставленных руководителей исключали любую возможность объективной оценки происходящего в ангажированных средствах массовой информации. Помню, как в конце 1993 года на занятиях по испанскому языку в Академии мне поручили подготовить информацию на языке по аналитическому материалу из одной испанской газеты, я впервые увидел достаточно развернутый анализ причин Балканского кризиса и удивился, почему же раньше не обращал внимания на такой очевидный факт - межнациональный (этнический) конфликт, как нам это представляли, таковым был лишь отчасти - о какой межнациональной розни идет речь, когда нам говорят о вражде сербов и мусульман, мусульман и хорватов. Этот вопрос, поставленный в той статье, заставил меня углубиться в историю Югославии, тогда я и узнал, что решением маршала Тито в 1974 году часть населения бывшей Югославии, исповедовавшая ислам - как следствие длительного господства Османской империи, получила разрешение указывать в паспортах в графе "национальность" свою религию. Так возник невероятный прецедент в истории - название религии превратилось в национальность. Это был мой первый серьезный подход к изучению новой Балканской войны. Тогда я еще не знал, что судьбе будет угодно забросить меня в самое пекло этой войны и заставить прикоснуться к самым потаенным винтикам этого страшного механизма военного противостояния некогда мирно сосуществовавших народов.

II Военный наблюдатель

Двухмесячные курсы военных наблюдателей оказались интересным и очень полезным испытанием, резко изменившим размеренные будни старшего офицера Главного Управления Генерального Штаба.

Собранные из разных Округов и родов войск офицеры, мы на многочисленных полевых занятиях на полигоне курсов «Выстрел» под Солнечногорском, осваивали теорию и практику миротворчества. Учились вести патрулирование на пересеченной местности, распознавать по звуку боевые выстрелы разных систем вооружения, отличать образцы отечественной и зарубежной военной техники на местности (мины в том числе), осваивали основы ведения переговоров с представителями враждующих сторон. Позже в Миссии, да и сейчас, с благодарностью вспоминаю все, что нам передали и чему научили наши инструкторы Кузнецов Александр, Контария Михаил, Голубев Сергей и другие.

После окончания курсов уже через полтора месяца я оказаться в Загребе, в штабе Миссии ООН в бывшей Югославии.

По прибытии в Миссию все военные наблюдатели проходят программу ориентирования. Она не заменяет национальные подготовительные курсы, а скорее знакомит с особенностями Миссии, выявленными самими наблюдателями, и занимает не более трех дней.

Ориентирование - это ряд брифингов, а именно: брифинг офицера-наблюдателя из отдела военной информации, брифинг кадровика, брифинг по средствам связи, брифинг по оказанию первой помощи раненым. Параллельно сдаются зачеты по английскому языку и вождению. Тест по английскому языку состоял из большого количества упражнений (грамматических, лексических, семантических и синтаксических), которые необходимо было выполнить в течение 45 минут, при этом оценивалась правильность и полнота выполнения задания. Кроме того, от нас требовалось написать сочинение на тему “Почему я решил присоединится к миротворческой Миссии”. Мой тест оценивал военный наблюдатель из Ганы - офицер штаба, ответственный за подготовку вновь прибывших, майор Тэтэ, (в штабе Миссии считалось, что для ганийцев, нигерийцев, как и пакистанцев английский является родным языком, европейские же наблюдатели, не сговариваясь, утверждали, что это так в письменной речи, а в устной эти ребята говорят, будто засунули несколько пальцев в рот). Вот такой Тэтэ и поставил мне за письменный английский тест “удовлетворительно”, я не стал с ним спорить. В качестве маленького отступления, поясню: попав в эту среду, я первое время чувствовал себя действительно первоклашкой перед лицом наблюдателей-штабников, которые и в капитанских погонах казались опытными миротворческими волками. По первости слово “Сэр” в обращении мы использовали слишком часто и невпопад, как и другие наблюдатели (через год я ощутил это на себе, когда стал одним из “Сэров” штаба Миссии, участвовавшим в процессе ориентирования новичков).

После английского теста оставался тест по вождению, которого все в миссии ждут с трепетом. К счастью, никому из нашей группы не пришлось повторять тест дважды.

Так я стал полноправным военным наблюдателем.

Итак, Военные наблюдатели ООН - это военные эксперты, одалживаемые Организацией Объединенных Наций у национальных правительств стран-членов. Их задача состоит в надзоре за соблюдением сторонами конфликта условий достигнутого перемирия и способствовании дальнейшему сближению и умиротворению. История знает чистые наблюдательные миссии, где военные наблюдатели составляют основную, а порой и единственную действенную силу ООН в регионе. Однако, миссия в бывшей Югославии не относится к их числу. До сих пор она считается самой крупной, самой сложной по составу и самой дорогой операцией в истории миротворческой деятельности Организации Объединенных наций. В момент моего появления эта Миссия, именовавшаяся тогда UNPROFOR, имела в своем составе с десяток Секторов и полуавтономную Миссию в Македонии. При этом обстановка была чрезвычайно динамичной, и любителям выбирать место получше было трудно это сделать - благополучный спокойный сегодня Сектор завтра мог превратиться в арену кровавых столкновений и широкомасштабных боевых действий. И все же существовало неформальное представление, что в Боснии дела явно развивались по более горячему сценарию, чем в Хорватии, а Македонию вообще называли “холодильником для наблюдателей” – тогда там практически ничего не происходило. По жизни я предпочитаю начинать с более трудного, всегда старался первым ходить на все экзамены, службу начал с Забайкальского Военного округа. Так и в Миссии на вопрос о моем приоритете в выборе сектора, я на первом месте указал Боснию в целом. А новые друзья в штабе (Сергей Ипполитов и Александр Иванько) посоветовали проситься в Бихач. Как это ни патетично звучит, но я буду благодарен им за этот совет всю жизнь. То, что со мной случилось в этом мусульманском анклаве за шесть месяцев, что я пережил там, во многом определило мою дальнейшую жизнь в Миссии и, видимо, будет сопровождать меня в дальнейшем.

Одним словом, мне повезло, что первым местом моей работы в новом качестве стал Бихач.

III Бихач

Бихач оказался на удивление близко от Загреба, в 250 километрах, всего около трех часов не очень быстрой езды. Хотя за это время мы умудрились проехать по территории трех государств и/или государственных образований. Первый контрольный пункт (КП) нас встретил в Сисаке, где кончались владения официального Загреба и начиналась «мятежная» Республика Сербская Краина. Проехав Хорватский кордон, мы попали на ничейную полосу, в которой стоял ООН-овский контрольный пункт Датского батальона. Что сразу же бросилось в глаза - это особенная выправка датчан и манера отдания чести. Часовой умудрялся открывать шлагбаум и отдавать честь одновременно, и делал это всем без исключения машинам с ООН-овской символикой да с такой чёткостью, что невольно вспоминалась наша рота почетного караула. (Позже мне не раз приходилось напоминать “нашим воинам” правила воинского этикета, когда я сопровождал различных VIP по районам, контролировавшимся российским миротворческим контингентом.)

Насколько это возможно, постараюсь коротко рассказать, что представлял из себя “Сектор Бихач”. Сам город Бихач был одной из так называемых зон безопасности, объявленных ООН. Статус такой зоны, с одной стороны, обеспечивал городу формальную неприкосновенность, а с другой, требовал его демилитаризации. Как вы понимаете, ни первое, ни второе условия не выполнялись. При этом размеры сектора значительно превышали эту зону безопасности. Будучи частью Боснии и Герцеговины, этот район в то же время был полностью изолирован от основной территории, находившейся под контролем сараевского правительства. С Севера и Запада он граничил с самопровозглашенной Республикой Сербской Краины (РСК), с Востока и Юга - с Республикой Сербской (РС), провозглашённой сербской общиной Боснии и Герцеговины. Это накладывало большой отпечаток на людей и их образ жизни. Это было маленькое государство со своими внутренними проблемами, валютой и даже борьбой за власть. Внутри анклава друг другу противостояли две группировки мусульман: сторонники центрального правительства Алии Изетбеговича - 5 корпус Армии БиГ под командованием генерала Дудаковича, и, так называемые, сепаратисты Фикрета Абдича, стремившиеся к созданию независимой от Сараева республики Западная Босния. Сначала следует дать короткую историческую справку о том, кто такой Фикрет Абдич. Все нижеследующее изложение составляет мое субъективное восприятие происходившего, основанное на собственных наблюдениях и рассказах непосредственных участников тех событий, таким образом, создаваемая мной картина может отличаться от традиционной и содержать некоторые неточности.

В 1990 году, когда Босния пыталась определиться в своем статусе и готовилась к первым выборам президента, Ф.Абдич был одним из основных претендентов. В СФРЮ он был одним из “зачинателей рыночной экономики в условиях социалистической системы” и прошел типичный путь пионера этого дела, а именно: через теневые структуры - в легальное производство, невозвращенные государственные кредиты, тюремное заключение и освобождение после падения центральной власти. Но деятельность предприимчивого бизнесмена не осталась бесследной в своей родной части Республики в Западной Боснии в кантоне Бихач. Пользуясь накопленными капиталами и западными кредитами, Абдич организовал современное производство сельскохозяйственной продукции. Начинал он с птицеводства, а в последствии расширил свою деятельность до переработки сельхоз продукции - организовал кондитерское производство. При этом он вкладывал значительные средства в “социальную сферу”. Его родная Велика-Кладуша из заштатной деревни превратилась в настоящий город с прекрасными домами и разветвлённой социально-бытовой структурой - плавательным бассейном, кинотеатром, крупным торговым центром и даже собственной достопримечательностью - современным средневековым замком. Правда вокруг этого замка ходят разные слухи. В особенности о немалых валютных средствах, затраченных на его строительство, которые на самом деле были каким-то гуманитарным кредитом, предоставленным правительством Франции и израсходованным Абдичем на личные цели.

Тем не менее, влияние и авторитет Абдича в Западной Боснии в начале 90-х годов был непререкаем. Он дал людям работу, создал цивилизованные условия жизни в традиционно глухом уголке боснийской республики. Птицефермы и перерабатывающие комбинаты фирмы “Агрокомерс” были повсюду - и это было наилучшей агитацией и базой для прочной репутации практичного человека, нацеленного на перспективу. Этим и было обусловлено почти единодушное избрание Ф.Абдича Президентом. Сейчас у меня возникает невольное сравнение этого лидера с Брынцаловым - добился успеха в экономике, не знал, куда деть деньги и подался в политику ради развлечения. Но думаю, для Абдича такое сравнение оскорбительно. Он даже с легкостью выиграл президентские выборы в 1990 г., но добровольно отказался от высшего поста. Когда началась война, то на Западе Боснии он создал автономию, которая не хотела воевать. Он добровольно отказывается от политической власти, полностью уйдя в разработку своих экономических проектов. Однако, увидев развитие обстановки в Сараеве с фундаменталистскими лозунгами, ведущими к явному религиозному противостоянию в некогда едином народе, Абдич предпринял попытку создания своего маленького автономного царства. У него были мини-правительство, небольшое войско, которое защищало анклав от правительственной армии, посланной "разобраться" с сепаратистами. Он собрал собственную армию, благо сторонников у него в кантоне Бихач хватало, и с её помощью в 1994 году вернул себе половину кантона. При этом ширилось движение его сторонников и в другой половине. Население, уставшее от войны, осаждённое со всех сторон сербскими войсками, видело в Абдиче перспективу скорого мира с сербами. Он доказал способность к компромиссу. Его логика была проста - настоящему человеку бизнеса нужен мир, а не война для нормального развития своего дела. Кроме того, его не устраивала фундаменталистская позиция, занятая правительством Сараеве, а географическое положение кантона и его изолированность от основной территории, контролируемой Изетбеговичем, так и подталкивало его к идее сепаратизма. В своей борьбе он пренебрёг своими религиозными убеждениями и обратился за военной помощью к краинским сербам. Пожалуй, это был единственный случай столь массового и продолжительного союза мусульман с сербами. Надо признать, что союз этот был не столько идейный, сколько конъюнктурный и объяснялся невозможностью для войск Абдича найти другого союзника с достаточным количеством тяжелых вооружений. Борьба за автономию/независимость Бихача проходила с переменным успехом. К середине 1994 года он практически контролировал всю северную половину кантона и был близок к тому, чтобы подчинить и юг.

Сараево было не в состоянии оказывать существенную помощь отдаленному анклаву, и если что и делалось, то только через Хорватию. Однако сторонники центрального правительства (мусульманские фундаменталисты) оказались по-восточному хитры и коварны. Им надо отдать должное, практически в безвыходной ситуации они смогли найти единственно возможный вариант действий - военная хитрость. Так, в июле 1994 года в самом городе Бихач была проведена, на мой взгляд, тонкая операция, получившая кодовое название “Белые пантеры”. Тогда 502 бригада 5 корпуса в полном составе выступила в поддержку Абдича, что фактически означало переворот в штаб-квартире Дудаковича, поскольку эта бригада была придворной и контролировала наиболее важные объекты в городе. После такого поворота событий большинство сторонников Абдича открыто приветствовали приход власти своего лидера в столицу кантона, чего и добивался Дудакович. К слову сказать, военные наблюдатели в Бихаче были косвенно предупреждены своими переводчицами. Дословно им было предложено “переждать несколько дней, пока все образуется”. Так и вышло - через три дня 502 бригада официально вернулась под знамена 5 корпуса, а значительная часть сторонников Абдича либо оказалась в тюрьме, либо вовсе исчезла. Итак, с внутренней наиболее явной пятой колонной было покончено. После этого Дудакович (командир и фактический губернатор кантона) сосредоточил основные усилия на северном фронте. Слабость армии Абдича заключалась в отсутствии грамотных командиров. Фактически у него был один единственный по-настоящему опытный комбриг, обеспечивавший маленькой армии успех.

Так вот, после гибели этого опытного комбрига дела у Ф.Абдича пошли наперекосяк. В начале августа 1994 г. 505 (Бузимская) бригада стремительным обходным маневром вдоль линии фронта с BSA вышла к Велика-Кладуше и, не встретив серьезного сопротивления, захватила город. Абдич с остатками разбитой армии был вынужден уйти на территорию так называемой Республики Сербской Краины. Сторонники Абдича (мусульмане) невольно оказались беженцами на территории своих недавних врагов-сербов. Ф.Абдич, показавший всем, что с сербами можно договорится, стал опасен для Сараева не меньше, чем сами сербы. Вот почему в войне в Бихаче внутренний аспект был наиболее чувствителен. Офицеры 5 корпуса говорили, что сербов можно уважать как врагов, и даже возможно вести с ними переговоры, с Абдичем же возможен только один разговор - разговор оружия. Его считали паршивой овцой из мусульманского стада. Однако Абдичу еще долго удавалось держать в напряжении 5 корпус. Дважды - осенью 1994 и весной - летом 1995 г. его Армия при поддержке АРСК (Армии Республики Сербской Краины) захватывала северную половину Кантона. Лишь успешное наступление мусульманской армии в центральной Боснии и окончательный разгром АРСК хорватами поставил точку во внутреннем противостоянии в Кантоне Бихач. Судьба же Ф.Абдича оказалась более удачной, чем у 20 000 его сторонников, вынужденных долгое время прожить в лагере для беженцев на хорватской территории. Ф.Туджман, президент Хорватии, предоставил Ф.Абдичу политическое убежище, и тот поныне проживает в своей вилле в Риеке на берегу Адриатического моря. Видимо, у Туджмана Абдич был в качестве козырной карты на будущее, ведь и у Хорватии были свои виды на мятежный мусульманский анклав, часть населения которого составляли и этнические хорваты.

Как все начиналось в Бихаче

Не затрагивая исторических корней этого конфликта, поскольку об этом написано и сказано много профессиональными историками, все же хочется остановиться на том, как этот конфликт начинался конкретно в Бихаче, и кто противостоял внутренней и внешней опасности в анклаве. Настало время более подробно рассказать о 5 корпусе мусульманской армии.

При распаде Югославии большая часть ЮНА (Югославской народной армии) оказалась на стороне Белграда, а фактически сербской общины. Это было обусловлено национальным составом ВС, где безусловно доминировали сербы. На первом этапе распада СФРЮ, когда Белград пытался силой оружия сохранить целостность государства, многие офицеры поддерживали идею единой Югославии, в частности генерал Дудакович, мусульманин, участвовал во взятии Вуковара в ноябре 1991 года, занимая командную должность в артиллерийских частях ЮНА, Изет Нанич, тоже мусульманин бывший командир 505 бригады (убитый своими завистниками в 1995 году) молодым офицером участвовал в осаде Дубровника в рядах ЮНА. Лишь позже после более четкого определения националистических тенденций различных политических течений эти офицеры примкнули к своим новым национальным армиям, хотя и до сего дня можно встретить сербских офицеров в мусульманской армии и наоборот.

Чтобы в дальнейшем удобнее было ссылаться на организационные единицы 5 корпуса, участвовавшие в различных событиях, приведу общую схему, отражающую его состав и структуру в 199 г..

5 Корпус армии Боснии и Герцеговины

Штаб г.Бихач

Ком.ген. Дудакович Атеф

501 Бд Бихач

502 Бд Бихач

503 Бд Сазин

505 Бд Бузим

506 Бд В.Кладуша

510 Бд Сазин

511 Бд Пишталине

515 Бд Фантом

517 Бд Хасичи

Я слышал много рассказов о том, как война начиналась в этих местах. К сожалению, все мои рассказчики были с одной стороны - мусульмане, но в то же время среди них были совершенно разные люди - бывшие музыканты, педагоги, инженеры, спортсмены и т.д. В общем и целом на основе их повествований у меня сложилось такое представление о развитии событий.

До начала 1990-х годов жизнь в кантоне Бихач для постороннего наблюдателя нисколько не отличалась от предшествовашего десятилетия – Бихач, с одной стороны, был дальней окраиной Боснийской республики с малоразвитой промышленной базой, с другой стороны, на самой границе Боснийской республики и Хорватии велось активное строительство крупнейшего аэродрома в Европе, что в значительной степени должно было изменить жизнь близлежащего провинциального городка. Правда, тут было одно "но": аэродром в основном предназначался для военных нужд, он имел пять взлетно-посадочных полос с разными курсами посадки. Более того, часть из них (по-моему, две) были подземными, что повышало живучесть и значение этого военного объекта. Если вспомнить стратегические планы маршала Тито - ведение войны в полной изоляции и против всех сразу, то невольно понимаешь, что и это строительство, завершившееся уже через десять лет после смерти маршала, было частью его плана концентрации большей части военного потенциала Югославии в Боснии, которой отводилась роль опорной базы в будущей возможной партизанской войне против какого бы то ни было агрессора. Так вот, по части военных объектов общенационального значения маленький кантон Бихач был не забыт центральной властью. К уже названному аэродрому следует добавить один из важных компонентов национальной системы ПВО - ретранслятор и РЛП на горе Плешкавица, обеспечивавший значительное РЛ-покрытие прилегающих территорий. Эти-то объекты (о других я могу просто не знать) и привели к значительной концентрации частей ЮНА в этом кантоне.

Возвращаясь к рассказам моих собеседников, отмечу их единодушие в оценке предвоенных межнациональных отношений в городе, как абсолютно нормальных без национального выпячивания или унижения. Большинство населения не отдавало себе отчет в том, что кто-то из них - мусульманин, кто-то - серб. Все приветствовали друг друга привычным “здраво” - на сербско-хорватском. Следили и ухаживали за большим мемориальным комплексом на окраине города, посвящённом 12 тысячам сербов, расстрелянных в этих местах хорватскими усташами в годы второй мировой войны. В конце девяностого года наиболее осведомленные и наблюдательные начали замечать какую-то внутриобщинную возню в сербской общине. Начали проводиться какие-то собрания, составляться какие-то списки. Но мусульмане, по словам моих собеседников, не отдавали себе отчет в той опасности, которая исходила от их соседей по дому. И вот 12 апреля 1992 года по непонятному сигналу сербские семьи начали уходить из городов кантона в южном направлении. Первыми потянулись семьи офицеров ЮНА. За ними последовали остальные. Части же ЮНА в большинстве своем также покинули кантон, что объяснялось преобладанием в офицерском корпусе сербов. Мусульмане говорили, что они не могли понять причин таких действий. И лишь по прошествии какого-то времени, когда были найдены документы - списки и перечни складов оружия, “все коварство сербов вскрылось”. Конечно - это спорное утверждение, хотя что-то подобное наверняка было во всех общинах кантона, иначе в начавшихся сразу же после исхода сербов боевых действиях у мусульман вообще бы не было шансов на успех. Мои собеседники были столь же единодушны и в описании первых дней сопротивления, когда “бывшие братья сербы” приступили к методичным (малоэффективным) артиллерийским обстрелам города Бихач и окрестностей, а позже захватили Босанска-Крупу. Все непременно говорили мне об охотничьих ружьях - единственном действенном оружии начального этапа сопротивления и отрядах самообороны, ставших основой для формирования 5 корпуса Армии БиГ. Все же создается впечатление, что сербы не очень торопились реализовывать свое превосходство, иначе вопрос существования отрезанного мусульманского анклава мог бы быть решен в считанные дни. Вообще, начало конфликта в Югославии опровергает все измышления Сиэнэновской пропаганды относительно кровожадности и экспансионизме сербов. По-моему, именно их надежда на возможность возвращения к старому устройству государства с меньшей кровью привела их в конечном итоге к поражению. Наступательный порыв никогда не был свойственен сербскому народу. Исторически сербы были приучены защищаться, а не нападать на соседей.

Бихач во второй половине 1994 г.

В момент моего появления в Бихаче обстановка в анклаве была самая что ни на есть боевая. Французские миротворцы периодически оказывались под обстрелом с сербских позиций, по анклаву в то же время ходили слухи о тайных операциях, проводимых французами по вывозу населения на территорию Хорватии (“за определенную плату”- 5 тыс немецких марок за одного вывезенного). Настроение местного населения после изгнания Абдича летом 1994 г. можно было назвать успокоенно-обречённым. Люди смирились с тем, что никаких скорых перемен в их жизни ждать не приходиться, и спокойно готовились к третьей зиме в осаде. Надо сказать, предыдущий опыт научил их полагаться во всем на себя. Анклав представлял собой маленькое натуральное хозяйство способное в той или иной мере обеспечить себя сам с минимальными поступлениями извне гуманитарной помощи, ГСМ (от Украинских «миротворцев») и валюты (от друга Гельмута – верталетами).

Экономика кантона была уже “переведена на военные рельсы”, и большинство работающих промышленных предприятий занималось выпуском боеприпасов, а также производством и ремонтом боевой техники. Агропромышленный комплекс был практически парализован, но не уничтожен (большинство ферм “Агрокомерс” использовались в качестве штабов бригад, но не разрушались ни одной из враждующих сторон). Производство продуктов питания стало делом всех и каждого, так что даже на улицах Бихача можно было увидеть огороды и пасущийся домашний скот. Люди, в массе своей жившие до войны зажиточно и без особых затруднений (что обеспечивалось сезонными или периодическими выездами на заработки в Европу), стремились насколько возможно сохранить свой образ жизни. Переводчицы много рассказывали мне о первой военной зиме (1992-93), которая и научила всех методам выживания. Жизнь этого изолированного мирка можно назвать парадоксально противоречивой. Ужас происходящего вокруг планомерного взаимоубийства двух некогда вполне дружных соседей вошел в повседневную обыденную жизнь. Война стала неотъемлемой частью реальности. Фронт подходил к Бихачу на считанные километры, а в городе не прекращали работать дискотеки и бары. На фронте солдаты жили одной мечтой - отбыть положенную смену и уехать домой на отдых. Первый раз, когда солдат пожаловался мне, что уже три недели не был дома и смена затянулась, я сначала не понял о чем идет речь. Потом мне объяснили, что существует график, причем в нормальных условиях позиционных боев очень щадящий - две недели на позициях - неделя - дома. Конечно, во время вспышек активности вносились коррективы и кому-то приходилось проводить на передовой месяц и более без выходных.

С моими представлениями о войне, основанными, главным образом, на книгах и рассказах о Великой Отечественной войне, когда люди уходили и возвращались (если возвращались) через четыре года, эта система казалась чем-то вроде игры в “Зарницу” с реальными выездами в поле, разве что стреляли здесь не понарошку, а убивали всерьез. Как я уже говорил, уровень жизни, значительно упавший по сравнению с довоенным, не был критическим. Скажем, во многих уголках России народ живет еще хуже и без войны и выступать на защиту своих прав не собирается. Могу с уверенностью сказать, что подавляющее большинство населения всерьез не голодало, и большая заслуга в этом принадлежит ООН и конечно же представителям Верховного секретариата по вопросам беженцев и перемещенных лиц. Скажем так, склады с гуманитарной помощью практически не пустели. А сообщения СNN о смертельных случаях в Бихаче весной 1995 года кроме как пропагандистской уловкой назвать нельзя. Если человек умирает от голода, сознательно отказываясь принимать гуманитарную помощь, то это больше похоже на исход политической голодовки протеста, вовремя не прерванной местными властями, и уж никак не свидетельствует о тотальном голоде в анклаве. Быть может я кощунствую, говоря так. Но что же тогда говорить о заявлении мусульманского руководства, сделанном в сентябре 1995 года, когда сам факт принятия гуманитарной помощи ООН для жителей Сараева ставился в зависимость от продолжения бомбардировок авиацией НАТО сербской территории - “Если НАТО прекратит бомбардировки, Сараево не примет гуманитарную помощь” – заявлял Изедбегович.

ООН в анклаве Бихач

Структура сил ООН в анклаве Бихач периодически менялась. Первоначально здесь было всего несколько наблюдателей от Европейского Сообщества и гражданской структуры ООН. Но с принятием и 1993 году Советом Безопасности резолюции, объявившей Бихач в числе ряда других городов БиГ зоной безопасности ООН (so called UN safe heaven), в анклав был введен французский батальон (из состава элитной бригады им. Шарля. Де Голя). В то же время в анклав были направлены военные наблюдатели ООН.

Вернусь к изложению последовательности событий, свидетелем и участником которых я был. Итак, я стал членом интернационального коллектива под названием Сектор Бихач Миссии военных наблюдателей ООН. Сектором его было трудно назвать, потому как нас насчитывалось всего около двух десятков и в сравнении с другими Секторами, где одна группа по численности иногда достигал 15-17 человек, наш сектор действительно походил на карманное образование - да и назывался-то он «Бихач-покет» - что в дословном переводе действительно означает бихачский карман или анклав. Военные наблюдатели были не единственными представителями международного сообщества в этом обреченном мусульманском углу Боснии и Герцеговины, ООН-овская структура сектора и его вертикальная подчиненность выглядела так:

Штаб Миссии Загреб

Штаб UNPROFOR Сараево

Командование Бихач

Гражданская администрация

Верховная комиссия по беженцам

Штаб наблюдателей

Батальон войск ООН

Группа технической поддержки ООН

Это - упрощенная схема ООНовской структуры в Бихаче, при этом надо отметить, что существовало много параллельных линий командования и подчинения, что вносило серьезную путаницу и непонимание. Я не упомянул в схеме Гражданскую полицию ООН сознательно - я застал их буквально один месяц - с началом активных действий внутри анклава они были первыми, кто поспешно бежал, бросив всех и всё - переводчиц, дорогостоящее оборудование, ну да бог им судья.

Из неООН-овских структур следует упомянуть пожалуй две - Миссию наблюдателей Европейского сообщества (European Community Monitors Mission, ECMM) и Врачей без границ (Doctors Without Borders). Эти ребята старались честно делать свое дело.

Естественно, самым многочисленным компонентом Сектора был батальон Сил ООН. Не хотелось бы заострять внимание на вооруженном контингенте Сектора. В наших взаимоотношениях с батальоном (сначала французским, а потом сменившим его бангладешским) многое осталось неоднозначным. И дело здесь не только в слабом знании английского языка у французов и бангладешцев. И все же нельзя обойти стороной историю замены французов на бангладешцев - ведь это одна из покрытых тайной страниц Миссии.

Франция - Бангладеш / Блокада

В сентябре 1994 года правительство Франции неожиданно приняло решение сократить свое участие в миссии по поддержанию мира в бывшей Югославии и вывести один батальон, а именно - из Бихача. Заменой ему, по решению ООН, должен был стать батальон из Бангладеш. По мере приближения зимы правительство Франции все настойчивее настаивало на замене. А в начале октября эти требования стали практически ультимативными. В результате интенсивного нажима в первой половине октября эта замена состоялась. Замена имела несколько аспектов: 1) политический - в мусульманский анклав направлялся мусульманский батальон, что сразу ставило под сомнение его беспристрастность; 2) стратегический - время замены (поздняя осень) и порядок ее проведения был выбран явно стратегически неверно, что ставило под сомнение саму целесообразность и честность проводимой операции; 3) оперативный - замена проводилась в условиях чрезвычайно нестабильной оперативной обстановки в Секторе, когда минимальное изменение расстановки сил могло негативно сказаться на развитии событий. Тем не менее, мы были поставлены перед фактом - замене быть. Со стороны всё выглядело по нарядному гладко: встреча передовой партии, передача дел, совместные патрули и передача наблюдательных постов, торжественные проводы французов, слёзы местного персонала, сжившегося с французским контингентом. Бангладешский батальон принял зону ответственности, а спустя неделю 27 октября Сектор был полностью блокирован с запада и северо-запада войсками РСК, с востока боснийскими сербами, а с севера – войсками Ф.Абдича. Эта блокада застала врасплох всех. Из 21 наблюдателя, числившихся у нас по списку, в Секторе оказалось только 13, но это еще что, на 1300 солдат и офицеров бангладешского батальона имелось несколько десятков бронетранспортеров БТР-60 ПБ (часть из которых не была укомплектована башенными пулеметами), и 300 автоматов АКМ с ограниченным боекомплектом. Бангладешцы не имели средств наблюдения и основных средств радиосвязи, которые находились на корабле, направлявшемся из Бангладеш в Сплит (база ООН в Хорватии). Интересно, что по подготовке и комплектации - это был танковый батальон армии Бангладеш усиленный пехотой. Просто за два месяца до этой замены ООН приобрела у Германии большое количество унаследованных от ГДР БТР - 60 ПБ советского производства. Вот на них-то в срочном порядке и был пересажен и кое-как переучен бангладешский батальон. Насколько это было непродуманно и даже ошибочно, показало время. Позже командир батальона полковник Салим, человек высоко образованный и пользующийся заслуженным авторитетом, национальный герой своей страны (со времен борьбы за независимость от Пакистана), подробно рассказывал мне о непростом выборе, который ему пришлось сделать в начале службы в Миссии. Фактически ему был поставлен ультиматум: либо войти в Сектор с батальоном без вооружения, средств связи и наблюдения, но нормально принять дела у французов, и потом вторым эшелоном получить всё недостающее, или ждать в Сплите накопления всех сил и средств батальона, при этом, оставив Сектор вообще без прикрытия, поскольку французы отказывались ждать и обещали при любых условиях покинуть сектор к середине месяца. Полковник Салим выбрал первый вариант и оказался в ловушке. Возникало ощущение, что французы имели достаточно надежную информацию о том, что во второй половине октября в Бихаче начнется очередной этап эскалации вооруженного противостояния и не собирались терять политическое и военное лицо нации (как это позже случилось с голландцами в Горажде). Слишком подробное изложение фактов я приберегу для более полной книги об этих событиях, а сейчас хочу вернуться к описанию непосредственно работы военных наблюдателей.

Глаза и уши ООН

Бывший в то время Генеральным Секретарем ООН г-н Бутрос Бутрос-Гали называл военных наблюдателей “глазами и ушами организации”, и в хорошем смысле этого выражения он был прав. Мы, единственные из военного контингента, будучи безоружными, жили непосредственно среди местного населения, снимая дома и деля кров с обездоленными войной мусульманами, сербами и хорватами. При этом возникали неформальные отношения, позволявшие нам получать информацию, недоступную для других агентств. Такое доверие завоевывалось непросто. Наблюдатели были первыми, кто приходил на места чрезвычайных происшествий, выходил практически к самой линии фронта, и последними, кто покидал районы переходившие из рук в руки от одной враждующей группировки к другой. Порой они даже оставались на прежних позициях, устанавливая шаткие отношения с новой властью (так это было в Великой Кладуше). Следует отметить одну интересную деталь - будучи по своему составу чисто офицерскими структурами, группы военных наблюдателей отличались значительным демократизмом в поведении и даже в процессе выполнения оперативных задач. А проще говоря, каждый в патруле имел одинаковое право голоса. Понятия приказа в чистом виде у нас не существовало - на то мы и офицеры, чтобы подходить к выполнению задачи, поставленной штабом, с учетом местных особенностей обстановки и собственного опыта. Роль командира при этом не занижалась, а усложнялась. От него требовалось хорошее знание своих коллег - наблюдателей, оценка их потенциальных возможностей. В период блокады октября - декабря 94 года, когда линия фронта в анклаве постоянно была в движении, я часто получал задачу осуществить патрулирование в заданном направлении и определить прохождение линии фронта. Не буду останавливаться на методах и способах выполнения такой задачи, скажу только, что каждый такой патруль значительно повышал уровень адреналина в крови. Так вот, в своей группе я знал, кто согласится идти со мной на разумный риск, а кто предпочтет не рисковать вообще. При этом я никогда не давил на коллегу, и было несколько случаев, когда уже после возвращения искренне благодарил его за благоразумный совет, ведь не секрет, что в каждом настоящем офицере сидит скаут, а психологически человек устроен так, что, побывав один раз под огнем и ощутив прилив адреналина, он либо никогда больше по своей воле не будет себя подвергать такому испытанию, либо наоборот захочет испытать это чувство еще и еще раз - это как наркотик. Тоже относилось и к такому положению, как обязательное ношение бронежилетов. С одной стороны, это было действительно чисто обязательным требованием для всего персонала ООН (обязательное условие получения страховки в случае ранения или смерти) - весь военный контингент постоянно должен был находиться в бронежилетах и касках (видели бы вы янки в Загребе в декабре 1995 года - которые не снимали бронежилетов и касок даже в столовой и в автобусе). С другой стороны, поставьте себя на наше место - вы приезжаете к линии фронта, а фактически в деревню, где бегают босоногие дети и идет нормальная жизнь, прерываемая периодическим свистом летящих снарядов и пуль, вы вылезаете из комфортабельного джипа упакованные в броню. Извините, как в такой обстановке вы можете нормально говорить с этими людьми? Быть может, это не совсем корректно по отношению, скажем, к миротворцам из батальонов - у них дисциплина и приказы были жесткими, но мы по какому то внутреннему побуждению шли на нарушение - бронежилеты и каски надевались в последний момент перед выходом на наблюдательный пункт. В своей среде мы в шутку просили друг друга в случае непредвиденной смерти одеть погибшего в бронежилет и в нужном месте проковырять дырочку от пули.

В мусульманском анклаве не без русского

Мое появление в Секторе с самого начала было по разным причинам неоднозначно встречено как коллегами по миссии, так и местной стороной, главным образом это было вызвано моей национальностью. Тогдашний заместитель командира сектора военных наблюдателей голландец Вернер Ванденберг (старая спецназовская лиса) сразу прилепил ко мне ярлык агента КГБ наполовину в шутку, наполовину всерьез. Местное население при виде флага на рукаве и надписи на кириллице РОССИЯ не без раздражения бросали в мою сторону косые взгляды, полные недоверия и даже злобы. Однажды, через месяц после моего приезда, встретившись с начальником штаба 5 корпуса полковником Салмановичем, я пережил неприятные минуты моей жизни. До того момента мне еще никто не угрожал так серьезно и однозначно. Потом было всякое: меня арестовывали во время ночного патрулирования, обвиняли во всех смертных грехах вплоть до ведения разведки в пользу сербов, отдельные командиры запрещали моей группе патрулирование в зоне ответственности своих бригад только на том основании, что командир - русский, и даже требовали через командование корпуса моей замены. Но все это было временным явлением, и разум местных руководителей (не без моей помощи) всякий раз брал верх. А многочисленные истории о сумасшедшем русском, который редкий патруль проводит без того, чтобы не попасть под сербский артиллерийский или минометный обстрел распространялись по сектору, создавая мне репутацию боевого офицера, что не могло не вызвать уважения у местных жителей и военных. Так что, в конце концов я удостоился "невероятной чести" быть приглашенным на празднование мусульманского праздника Байрам, с участием всей верхушки 5 корпуса и Кантона. Как сказал генерал Дудакович, я "был единственным четником, удостоившимся чести присутствовать живым на мусульманском празднике". Большинство обитателей анклава впоследствии изменило отношение ко мне.

Блокада

Как я уже говорил, в октябре - декабре 1994 года в Бихаче сложилась по истине драматическая ситуация: полностью изолированными оказались не только местные жители, но и весь персонал ООН. Бангладешский батальон не только не получил технической поддержки от своего второго эшелона, а был фактически оставлен без продовольствия. Оставшиеся от французов сухие пайки на 60% содержали свинину, которую бангладешцам не позволял употреблять Коран. К декабрю ситуация осложнилась тем, что в секторе подошел к концу запас топлива. Электрогенераторы постоянно питали только дежурные службы, отопление в лагере бангладешцев работало три часа в сутки. В конечном итоге это привело даже к смертельному случаю: один солдат умер от истощения и переохлаждения прямо в батальонном медицинском пункте.

В этих условиях только военные наблюдатели получали топливо для своих автомобилей без ограничения. Это была своего рода оценка продуктивности нашей работы - 80 % информации, передаваемой из Сектора в Штаб Миссии собиралось нами. В начале ноября после нескольких случаев обстрела сербами наблюдательных постов Бангладешского батальона Командующий Сектора полковник Лемье (Канада, дядя известного хоккеиста из НХЛ Марио Лемье) объявил о снятии постоянного присутствия бангладешских солдат на наблюдательных постах вдоль линии фронта. Фактически все патрулирование и контроль за обстановкой в Секторе легли на плечи 13 военных наблюдателей, группы наблюдателей командующего UNPROFOR из трех английских спецназовцев, переводчицы (Лиз) и одного единственного гражданского наблюдателя от Европейского сообщества. Поскольку Сектор военных наблюдателей организационно состоял из трех групп, то и вся территория анклава для целей патрулирования была разделена на три зоны ответственности. Группа Бихач (4 наблюдателя) контролировала обстановку непосредственно в городе Бихач и его окрестностях, что составляло примерно 15% территории Сектора, группа Велика-Кладуша (3 наблюдателя) отвечала за Северо-Западную часть Сектора (40%), но с захватом Абдичем Кладуши ее деятельность была ограничена линией фронта и составляла порядка 25% территории Сектора. Впоследствии с обострением отношений между Абдичем и ООН наблюдатели были вынуждены почти полтора месяца провести в лагере бангладешского батальона без права выхода за его пределы. Таким образом, зона ответственности моей группы Бузим (три наблюдателя) составляла 60% всего Сектора. Штаб Сектора, состоявший из трех наблюдателей – командира Сектора Цезаря Бомбонато (Бразилия), его заместителя Кена Каннингена (Новая Зеландия) и Шарафат (Бангладеш) ежедневно выделял один, а иногда два патруля для того, чтобы перекрыть как можно большую зону. Мы работали в полном смысле слова на износ. Имея в своей группе бангладешского майора Обайда (с опытом боевых действий) и молодого иорданского капитана Халида Абу Далу, я по старой привычке брать все на себя установил такой график: я патрулировал целыми днями меняя экипаж, а свободный от патрулирования наблюдатель либо оставался в штабе в качестве дежурного, либо использовался для усиления Бихачского тима или штабного патруля. Таким образом, мы работали без выходных, начиная патрулирование в 7 - 8 утра и заканчивая с наступлением темноты. В лучшем случае удавалось заскочить домой на ланч, ну а в худшем довольствоваться сухим пайком в поле. При этом мы проводили бессчетное количество анализов воронок и результатов ракетных артиллерийских налетов на мирные объекты, ежедневно проводили переговоры с командирами местных бригад и батальонов, помогали проводить гуманитарные конвои через линию фронта. День проходил в постоянных метаниях из одного угла анклава в другой, порой мы упускали какие-то изменения в линии фронта и несколько раз наши патрули едва не оказывались на сербской стороне. А это могло привести к непоправимым последствиям. Как ни прискорбно, но сербы рассматривали нас как своих врагов, а после 21 ноября 1994 года, когда в ответ на авиа налет на Цазин (19 ноября) НАТО нанесла удар по аэродрому в Удбине, нам вообще рекомендовали не показываться вблизи линии фронта. Но нас это не останавливало. Свыкшись с постоянной опасностью, мы как мальчишки носились из-под одного артобстрела под другой, скупо отмечая в ежедневных отчетах десятки метров на глаз оцененного расстояния, на котором разорвался очередной снаряд невольно или намеренно пущенный с той стороны в направлении белого джипа с синим флагом. Описание и простое перечисление таких ситуаций, когда мой патруль оказывался не очень далеко от того самого места, заняло бы слишком много страниц. Но я остановлюсь хотя бы на двух случаях, когда можно говорить о намеренном обстреле персонала ООН.

31 октября 1994 года на наблюдательном посту бангладешского батальона не предвещало ничего необычного.

Отока

Этот НП еще при французах несколько раз подвергался обстрелам, но тогда это было в радиусе 50 метров, что мы не считали прямой угрозой персоналу ООН. В тот же день (31 октября 1994 г.), когда наш патруль прибыл к подножию холма и, облачившись в бронежилеты, начал подниматься на вершину с тыльной стороны, сербская артиллерия открыла огонь прямой наводкой по НП. Мы с напарником не успели подняться до конца, как на наших глазах над вершиной взметнулось несколько столбов пыли. Сначала показалось, что это пыль, возникающая при откате орудия, и что стреляют с НП. Но в следующую секунду над вершиной холма султаном встала земля и радио антенна, и флагшток с ООНовским флагом как подкошенные стебельки опали на землю, над НП полетели какие-то бумаги. Не выдержав этого, солдаты Бангладешского батальона бросились вниз по склону, мы к этому времени уже отошли к крайнему дому у подножия этого несчастного холма и принимали ошалевших бангладешцев. К счастью почти все остались невредимы, не повезло лишь одному, получившему осколочное ранение в ногу. Но история на этом не закончилась. Как истинные наблюдатели, мы должны были провести анализ воронок на НП с тем, чтобы обоснованно показать, кто стрелял и откуда. Эту щекотливую операцию мы перенесли на следующий день. На НП я и мой напарник, бангладешский наблюдатель майор Хок Обайд, поднялись вместе с отделением саперов Банбата, получивших задачу укрепить укрытие на вершине холма. Картина представшая перед нами была впечатляющей. НП, имевший две ячейки полного профиля для наблюдения, накрытые однослойным гофрированным стальным листом и обложенные мешками с песком, получил два снаряда непосредственно в бруствер перед каждой из наблюдательных позиций и еще пять - шесть снарядов в радиусе 15 - 20 метров. Два выстрела были произведены с завидной точностью. Стальное покрытие светилось как решето, мешки были разбросаны взрывной волной. Измерить все параметры воронок из траншей не представлялось никакой возможности. Хотя стволы орудий, стрелявших по НП мы отчетливо видели и без бинокля на противоположном склоне каньона реки Уна, надо было вылезти и прогуляться перед бруствером. Анализ нескольких воронок и сбор осколков занял у нас минут десять. Когда мы спрыгнули обратно в окоп, нам с трудом удавалось скрыть возбуждение. Мы решили сразу не покидать НП. Но не прошло и пары минут как проснулось одно из орудий, стрелявших днем раньше. Первый снаряд лег метрах в 20 перед НП. Солдаты побросали инструменты и бросились к недоделанному укрытию. Укрытие представляло собой несколько расширенный окоп полного профиля метра полтора на два, накрытый теми же стальными гофрированными листами, заваленными двумя слоями мешков с песком. Что удивительно, от наблюдательных позиций к нему вел прямой окоп (без обычного в таких случаях зигзага), то есть вход никак не был защищен от возможного попадания осколков. И к тому же убежище было явно рассчитано не более чем на четыре человека. Нас же в тот момент было 9 - восемь бангладешцев и один русский. Не успела пыль осесть, как мы получили второй снаряд уже ближе к НП. Все сгрудились в укрытии, бангладешский офицер, командовавший солдатами, высчитав после третьего разрыва темп стрельбы - 1 снаряд в две с половиной минуты - предложил сразу же после следующего выстрела бежать с НП, как они сделали днем раньше. Однако я настоял на том, что эвакуировать личный состав под огнем было бы неправильно. На собственном опыте я знал, что сербы не будут стрелять больше часа по одной цели. Правда, после десятого снаряда у меня возникло желание крикнуть по радио: Братушки, что ж вы по своему русскому брату стреляете! (Мы знали, что сербы прослушивают все наши частоты.) Правда из под металлической кровли моторолла была бессильна пробиться в эфир. В итоге мы получили четырнадцать снарядов от братьев славян, все они легли в радиусе 5 - 20 метров от нашей норы. Минут через пятнадцать после наступившего затишья, когда мы уже подумывали об отходе, в бункер ввалился бангладешский капитан, командир роты. Надо было видеть его счастливое лицо, когда он увидел своих солдат целыми и невредимыми. Горячие головы там внизу у подножья холма уже доложили о вероятных потерях. Попытка немедленного отхода была снова пресечена мной на корню. Холм просматривался с трех сторон и ни войти ни выйти из укрытия незамеченным было невозможно. Все согласились, что надо проверить реакцию сербов на появление лазутчика, ведь теперь уже никто не сомневался в том, что это был прицельный огонь по персоналу ООН. Двадцать минут спустя мы двумя группами по пять человек броском покинули неприветливый холм, едва не ставший нашим поминальным курганом. Тогда я дал себе слово, что больше никогда не поднимусь на него, но я зря зарекался.

Второй случай, о котором хотелось бы упомянуть, произошел месяцем позже все там же, только на сей раз у подножия холма Отока. Мой патруль остановился для периодического наблюдения (из-за ограниченного количества патрулей мы практиковали короткие остановки на маршруте для оценки обстановки на разных участках фронта). После получасового наблюдения я вышел на связь со штабом с докладом об обстановке. Связь была ни к черту (к тому времени наш ретранслятор вышел из строя и единственным рабочим каналом был так называемый Симплекс 1, работавший на дальность прямой видимости.) Чтобы связаться со штабом, я вынужден был выйти из под прикрытия сельских домов на открытый участок дороги. Найдя место с относительно нормальным приёмом, я начал передачу сообщения. То, что этот участок дороги просматривается с сербской стороны, я знал, но надеялся быстро отработать сеанс связи. Однако с такой связью передать зашифрованное сообщение не так-то просто. Я почувствовал, что мое время истекает, это почувствовали и мои коллеги, укрывшиеся за крайним домом, переводчица успела мне крикнуть, что пора уходить, как я услышал одиночный артиллерийский выстрел. Несколько секунд спустя, лежа в дорожной пыли, я слышал невероятно близкий свист перелетающего снаряда. Он перетянул метров пятьдесят за меня и разорвался чуть ниже на повороте дороги, на самом краю крутого склона. Я поднялся, когда пыль еще не осела, казалось что еще не все комья земли успели упасть. Инстинктивно я посмотрел в сторону разрыва и о ужас - из-под обреза дороги со стороны поля прямо в центре оседающего пыльного облака я увидел женщину с маленькой девочкой лет трех, медленно выходящих на дорогу. Эта картина стоит перед моими глазами и сейчас. Что там все мадонны с младенцами, запечатленные мастерами древности! Женщина шла не сгибаясь, держа девочку за руку, а та даже не плакала - дети войны это особые дети. Мне даже показалось, что они просто не заметили этого разрыва. А ведь их спасло одно мгновение и один метр траектории снаряда - все осколки прошли у них над головами. Если хотите - это действительно сюжет для написания картины “Мадонна с младенцем, выходящая невредимой из дымящейся воронки”. Очень современно.

Положение русского человека в мусульманском анклаве было поистине щекотливым. Первая ассоциация, возникавшая в таких условиях, умещалась в двух словах: “Сербский шпион”. За это меня даже арестовывали, правда не на долго. Со стороны командования, слава богу, предвзятого отношения не было. Моему тиму и мне лично доверяли самые ответственные задания.

Бомбонато?

Самым пикантным заданием была операция по эвакуации американской ракеты ХАРМ, выпущенной в ноябре 1994 года F-16 по позициям сербской ПВО в районе Отоки. Тогда, благодаря расторопности сербских ракетчиков, быстро выключивших свои радары, ракета, потеряв луч радара, ушла в сторону и упала в 200 метрах от мечети и штаба 505 бригады в Бузиме. К тому времени сербы нас уже приучили к ракетным ударам. Они применяли ракеты ПВО СА-75 советского производства для стрельбы по наземным целям. Мой ливийский опыт работы с этими ракетами тогда очень пригодился. Когда нас вызвали в 505 бригаду в Бузим на очередное расследование ракетной атаки, у меня не было никаких оснований ожидать чего бы то ни было необычного. Однако только увидев ракету (а она, зарывшись на треть в землю, выглядела неразорвавшейся), стало ясно, что мы имеем дело с американскими технологиями. Двухметровая часть трубы диаметром около 30 сантиметров выглядела еще вполне боеготовой, и незначительное количество фрагментов, найденных нами в окрестностях, говорило о возможной опасности этого американского подарка. Я доложил в штаб о находке, принял все меры к тому, чтобы место падения было огорожено и недоступно для детворы. Наш доклад о “неразорвавшейся ракете” вызвал бурю в натовских кругах в Загребе. Они категорически требовали обеспечить “непопадание объекта в руки ни одной из воюющих сторон”. Но как это сделать? Анклав блокирован, а для эвакуации объекта необходима специальная группа саперов. У нас же кроме бангладешских саперов и двух английских спецназовцев - никого не было. Целую неделю в Загребе решали, что делать. В конце концов мы получили подробные инструкции от натовских коллег, как провести диагностику ракеты и в случае ее неактивности - эвакуацию. Даже не выезжая на место, лишь прочитав инструкцию по диагностике, мы поняли, что ракета уже мертва. Первым пунктом в инструкции значилось предупреждение: ни в коем случае не пользоваться УКВ радиопередатчиками вблизи ракеты, поскольку это может активировать ее командную систему. Я же в первый день обнаружения ракеты неоднократно связывался со штабом, просто-таки сидя на той самой трубе. Но это нам не облегчало задачу эвакуации. Командование 505 бригады настаивало на помещении этой железки в свой музей боевой славы. Возглавлявший наш Сектор Старший военный наблюдатель Цезарь Бомбонато (из Бразилии, к сожалению, погибший в июле 1998 года в авиа катастрофе вблизи Рио), человек, соединявший в себе удивительное бразильское обаяние, с высоким чувством ответственности за свои поступки и решения и за своих подчиненных и с невероятным чувством юмора, “следуя указаниям штаба миссии о недопущении попадания этого образца современного высокоточного оружия НАТО”, так сформулировал свой доклад об эвакуации (пересказываю его очень близко к тексту): Операция по эвакуации NATO-baby была осуществлена патрулем BU в составе представителей стран бывшего Варшавского блока майора Виктора Тарусина (Россия) - командир патруля и капитана Михала Касай (Чехия) - члена патруля. В извлечении объекта из грунта принимали участие представители блока НАТО, офицеры Ее Величества капитан Эдвард Осборн и майор Пол Хигинс. Объект доставлен в Чораличи-кэмп и помещен в военный музей штаба военных наблюдателей. На самом деле везти двухметровую железку в обычном джипе Чероки по пересеченной местности, держа ее на руках между сиденьями и на каждой кочке ловя, чтобы она не вышибла лобовое стекло - это занятие не для слабонервных и не для слаборуких. Это сообщение многими непосвященными было воспринято как шутка, особенно за подписью БОМБОНАТО.

Юмор - лучшее средство против стресса

К тому времени самым действенным средством выживания и поддержания боевого духа среди военных наблюдателей было чувство юмора. Порой это выплескивалось на страницы наших докладов в штабы разных уровней. Например, многие термины в докладе начинались с латинской буквы F – FPOCKET вместо POCKET, FSHELLING вместо SHELLING и т.д. По первости оперативные дежурные штаба исправляли эти “опечатки”, и даже жаловались на безграмотность наших докладов. Но ошибки продолжались. В конце концов, пришлось объяснить, что все эти слова означают те субстанции и события, которые нас буквально достали, а буква F - первая буква самого распространенного английского слова... Это было не вызовом Штабу, а попыткой привлечь больше внимания к Сектору. Конечно, в такой большой Миссии Бихач был одним из самых маленьких Секторов, и о нас порой забывали, или точнее, забывали о тех условиях в каких нам приходилось работать. У нас было свое лобби на большой земле - ведь половина наших наблюдателей, оказавшихся за пределами Сектора в момент установления блокады, томились в ожидании возвращения в Секторе Север. В шутку мы называли их Бихачскими беженцами, а они нас Бихачскими заложниками. Наши друзья на большой земле всячески пытались облегчить нашу жизнь - передать какие-то продукты, вещи или предпринимали попытки договориться с местными властями разрешить проведение замены. Каждый из них очень переживал, что оказался отрезанным от основных событий.

Все мы люди, но ценят нас по разному

Характерно, что отношение национальных правительств к своим гражданам, оказавшимся в то время в самой горячей точке бывшей Югославии, было неодинаковым. Посол Испании по спутниковой связи связался с единственным испанским офицером в Секторе капитаном Пако Буэно и передал, что Посольство Его Величества короля Испании готово предпринять все возможные меры для того, чтобы вытащить своего подданного из столь опасного места. (Пако, будучи командиром группы Бихач, отчаянный сорви голова, настоящий кабальеро, конечно же, отказался, но ему безусловно было приятно такое внимание к его персоне). Заместитель Бомбонато новозеландец Кен Каннингем на все время блокады стал чуть ли не самым популярным человеком у себя на Родине. Его фото регулярно появлялось на экране ТВ, и за его здоровьем и самочувствием следили, как раньше у нас за космонавтами или в 1996 году за здоровьем Президента. Цезарь Бомбонато после возвращения в Бразилию стал национальным героем, получив награду за вклад в миротворческие усилия ООН из рук Президента страны. Комментировать эти моменты просто нет надобности.

Особенности сербской блокады

Надо сказать, что в какой-то момент мы перестали тяготиться своим положением запертых в анклаве заложников. То, что мы таковыми стали, показало будущее. Когда в конце декабря вопрос о заменах был согласован с Абдичем и сербами, неожиданно выяснилось, что 5 корпус никого не торопится выпускать из анклава. В разгар же блокады, когда большая часть запасов французских сухих пайков была съедена, мы практически были приняты местными жителями в свое сообщество. Если раньше мы помогали семьям, в которых жили, то теперь эта помощь стала взаимной.

Показателен один курьезный случай, произошедший с группой Бихач. В горячке боев вокруг всего анклава Бомбонато порой не попадал на протокольные заседания в штаб 5 корпуса. Однажды после очередного сильного артобстрела центральной части генерал Дудакович срочно вызвал наблюдателей в штаб. Бомбонато физически не успевал добраться до Бихача и по радио приказал командиру группы голландцу Аду Ван де Креке присутствовать на заседании. Прямо с колес Ад в сопровождении бразильца Афонсо запыленными и чумазыми объявились в штабе корпуса. Их вид несколько смутил штабников. Когда же с позволения генерала все закурили, то Ад затянулся самокруткой из местного “духана” из какой-то соломы, совещание пришлось прервать. Дудакович был весьма удивлен, узнав, что наблюдатели курят то же, что и большинство населения анклава (все запасы нормальных сигарет были выкурены за первый месяц блокады, а в режиме полной экономии курильщики не могли позволить себе покупать Мальборо на черном рынке, пачка стоила от 16 до 20 немецких марок). Генерал от барских щедрот презентовал мужикам три блока Мальборо и две бутылки почти настоящего Виски (которые мы выпили в тот же вечер в штабе в процессе написания отчета).

А жизнь была действительно не сахар. Рынок выворачивал наши карманы наизнанку: 50-ти килограммовый мешок муки стоил 1000 немецких марок, литр подсолнечного масла 16 -18 марок, килограмм сахара - 20 марок. Плотная блокада анклава стала настоящим раем для дельцов черного рынка. С ними я познакомился в середине ноября. Однажды, вернувшись после патрулирования в свой дом, я обнаружил перед крыльцом роскошный 500 BMW - в то время в анклаве на машинах ездили только ООН-овцы, мусульманские военные и несколько крутых. Вот такой крутой меня и посетил. Он приехал в сопровождении офицера одного из батальонов 517 бригады, с которым я несколько раз встречался на передовой. Хозяйка дома была откровенно напугана. Сели пить кофе. Без особых предисловий мне было предложено организовать встречу с офицером польского батальона, стоявшего на сербской стороне. Речь шла об открытии коридора для поставки в анклав сигарет и спиртного. Мне обещали хорошие деньги за восстановление связи с этим офицером. Я оборвал местного мафиози в тот момент, когда он хотел назвать фамилию этого офицера, сказав, что считаю продолжение разговора неуместным, и поинтересовался, почему в поисках контактов они, мусульмане, остановили свой выбор на мне - русском. Ответ был очень пространным - что-то о трудностях в России, тяжелом материальном положении и необходимости любого молодого человека в больших деньгах. Последнее меня в очередной раз задело. Я спросил своего гостя, сколько же он даёт мне лет. Тот, не задумываясь, предположил, что мне 27. После чего я спокойно закончил разговор фразой, что мне, слава богу, почти на десять лет больше, и у меня достаточно здравого смысла не вступать в такие сделки, и что эту их ошибку я воспринимаю как единственное извинение для их визита. На этом мы расстались. Хозяйка, слышавшая весь наш разговор из соседней комнаты, вышла вся бледная. По её словам, я нашел на свою голову кучу неприятностей, эти люди меня не оставят, и всё может кончится очень плохо и для неё тоже. На следующий день я доложил Бомбонато об этой встрече, тот в свою очередь включил этот эпизод в свой доклад в штаб Миссии. А оттуда пришло указание - немедленно отправить меня в Загреб для перевода в другой сектор. Это еще одно доказательство того, как Штаб Миссии был слегка оторван от реальности нашей жизни - о каком переводе могла идти речь, когда Сектор был уже месяц плотно блокирован. К счастью, все опасения оказались излишними - никаких провокаций со стороны местной мафии не последовало. Поставки же жизненно важных грузов в анклав не прекращались и в самые напряжённые дни, а точнее, ночи блокады. Время от времени мы слышали над головой шум летящего Ми-8, а порой и видели его тёмный силуэт пробирающийся на малой высоте, ориентируясь по единственному пятну света - лагерю бангладешского батальона. Ни разу нам не удалось выяснить содержание перевозимых грузов, но для этого не надо быть провидцем - так доставлялось оружие, боеприпасы, деньги - немецкие марки, а также особо отчаянные иностранные журналисты.

ОХ уж эта пресса

О журналистах следует сказать отдельно. Не боясь обобщений, утверждаю - в последние годы “свободная” пресса в международном масштабе играет скорее деструктивную роль. Падкие до сенсаций, замешанных на крови, журналисты, рискуя собственной жизнью (не бескорыстно конечно же) пробираются в самые невероятные места в горячих точках. Это стало своеобразным бизнесом. Однако во многих случаях они действуют в угоду определённым политическим кругам, как правило, по непосредственному заказу, подливая масло в огонь войн и конфликтов, провоцируя всё новые и новые убийства. Во всех уголках бывшей Югославии мне доводилось так или иначе сталкиваться с представителями этой "одной из самых древних профессий".

Здесь расскажу об опыте общения с прессой в Боснии. В момент установления блокады внутри анклава не было ни одного представителя зарубежной прессы. Единственный внештатный сотрудник СNN, офицер гражданской администрации ООН американец Эд Джозеф и тот оказался в отпуске. Он совершил почти невозможное - один в небронированном джипе прорвался внутрь анклава без каких-либо разрешений и согласований с враждующими сторонами. На несколько месяцев он стал единственным информационным окном, регулярно передавая по телефону сообщения о последних событиях в редакцию СNN. Порой его заявления были настолько субъективны, он так вольно интерпретировал информацию, которую собирал в том числе и в штабе военных наблюдателей, что наше терпение лопнуло, и Бомбонато с Кеном запретили всем наблюдателям сообщать ему что бы то ни было. Эд немного говорил по-русски и с первой же встречи у нас установились дружеские отношения. Так что причину бойкота пришлось объяснять мне. Отдавая себе отчет в том, что без военных наблюдателей он потеряет две третьих информации, Эд согласился на условия, поставленные Бомбонато. Начиная с 28 ноября 1994 г. в эфир выходили сообщения, согласованные со штабом военных наблюдателей. А после эфира Эд заглядывал к нам и интересовался: "Ну как?". Однажды после очередного ракетного удара по Бихачу он тщательно сверял с нами данные о разрушениях и других деталях удара, к счастью обошедшегося без жертв. После разговора с редакцией он пришел к нам подавленный - впервые его репортаж не пошел в эфир. Причина была банальна – если нет жертв, то информация не интересна. Ближе к окончанию блокады, во второй половине декабря, мы с удивлением увидели в новостях Скай Ньюз популярного репортера этой телекомпании Остронаута, вещавшего в живую из центра Бихача. По неподтверждённой информации, он пересёк линию фронта на вертолете. Была и ещё одна уникальная встреча. В разгар боёв на западном фронте я встретил около штаба странного обросшего недельной щетиной иностранца. Он оказался корреспондентом одной итальянской газеты. По его словам, он прошёл через линию фронта пешком, договорившись с сербами, с белым флагом в руках. На что только ни шли журналисты, чтобы заполучить жареные материалы. С нами же сенсации местного масштаба случались изо дня в день.

Полковник Лемье

В день моего рождения Бомбонато решил дать мне отдохнуть и поставил дежурным по Сектору. Раньше воспринимавшийся как тяжелый, теперь наряд дежурного офицера Сектора воспринимался как выходной - по крайней мере, руки отдыхали от баранки, и вестибулярный аппарат приходил в порядок после разбитых горных дорог. Но как оказалось, в тот день мне было не до отдыха. Здесь необходимо сделать маленькое пояснение к командной структуре Сектора. В октябре со сменой батальонов в анклаве усилили командную вертикаль. Если раньше доминировал командир французского батальона, то с приходом бангладешского батальона в Сектор прибыл канадский полковник Лемье. С первой встречи он показался слегка надутым. У меня возникли ассоциации с маршалом Жуковым. Полковник любил плащ-накидки и постоянно носил на груди бинокль. В статности и обстоятельности его фигуре нельзя было отказать. Водитель-телохранитель с постоянно вскинутой М-16 дополнял картину настоящего военного лидера - полководца. Вот только с войском ему не повезло - командовать бангладешским батальоном ему явно не хотелось. Поэтому основную часть своего времени и сил он посвящал руководству немногочисленным штабом, состоявшим исключительно из натовских офицеров (французов, канадцев, датчан, норвежцев). Единственной боевой единицей под его командованием была группа английского спецназа (из 3 человек), появившаяся одновременно с ним и по первости доставившая нам немало хлопот. На военных наблюдателей Лемье смотрел с интересом, но с некоторой предвзятостью, которая была, видимо, внушена ему генералом Роузом, командовавшим всеми Силами ООН в Боснии и Герцеговине (о давней нелюбви генерала к военным наблюдателям я расскажу позже). Как командир группы с самой большой зоной ответственности я вместо одного три дня знакомил полковника со вверенными мне просторами и штабами бригад. Первые же недели пребывания в Секторе и, главное, качество нашей работы, глубина владения обстановкой заставили полковника поверить наблюдателям. Войдя во вкус командования международным контингентом, Лемье почувствовал себя отчасти хозяином положения и начал делать неосторожные заявления на переговорах с командованием 5 корпуса, а потом разошёлся и даже дал интервью местной телекомпании. В столь щекотливой обстановке, когда Бихач был осаждён и находился под постоянным обстрелом сербской артиллерии, даже самому искушённому дипломату вряд ли удалось бы найти нужные слова для того, чтобы внушить уверенность местному населению в способность Объединенных Наций остановить кровопролитие. Сам факт того, что полковник пошёл на контакт с прессой, говорит в его пользу. Правда, результат оказался обратным. Выступление, показанное по местному телевидению отрицательно сказалось на нашем положении. Местная детвора, осаждавшая нас еще вчера с криками “гуми-гуми” или “бон-бон - бон-бон”, начала бросать в нас камни. Группа дислоцировавшаяся в Бихаче подверглась нападению, у машин были выбиты фары и подфарники. Обстановка накалилась.

Пик этой напряжённости по стечению обстоятельств пришелся на 6 декабря - мой день рождения. При въезде в г. Сазин машина Лемье была остановлена на блок-посту и, несмотря на все протесты Лемье, подверглась тщательному обыску. Водитель-телохранитель, попытавшийся остановить мусульман угрозой применения оружия, был разоружён. В “результате обыска” около машины была найдена полная, но распечатанная пачка Мальборо, набитая самыми разными сигаретами, а на полу машины - маленький целлофановый мешочек со светло-коричневым порошком. Лемье, его водитель и переводчица были задержаны и препровождены в местное полицейское управление по подозрению в хранении наркотиков. В то время единственной устойчивой радио связью в секторе была сеть военных наблюдателей, и в своих перемещениях Лемье пользовался только ей. И вот во второй половине дня 6 декабря я принял короткое сообщение от полковника Лемье: "Мне нужна помощь". И больше на связь он не выходил, на запросы не отвечал. Бомбонато с Кеном Каннингеном предприняли все возможные усилия к установлению места положения Лемье. Вскоре из Центрального полицейского управления подтвердили факт его задержания. Бомбонато выехал в Бихач к Дудаковичу, а Кен направил в полицейское управления Сазина все имевшиеся патрули. Когда наши смогли переговорить с Лемье, первое, что он попросил, чтобы переговоры по его освобождению с полицией вел я. Кен снял меня с дежурства, и вместе с моим коллегой Халидом я через четверть часа оказался в участке. У нас был непревзойдённый козырь на руках. У моей группы были очень хорошие отношения с Начальником Сазинской полиции. Он девять лет провел в Иордании, работая там по контракту и свободно говорил по-арабски. С Халидом они частенько отрывались в долгих беседах о чём-то своём - то ли о Святом Каране, то ли о женщинах. Так вот, дискуссия об освобождении полковника с нашим появлением плавно перешла на арабский язык, что поставило в тупик главных инициаторов провокации - представителей местной специальной службы. Последние настаивали на личном досмотре полковника, его водителя и переводчицы. Полковник всячески отказывался подчиниться, но в момент нашего появления был близок к тому, чтобы уступить и разрешить досмотреть своего водителя. Группа местного телевидения была тут как тут, в ожидании горячей развязки. В этой ситуации пространная беседа Халида с шефом полиции, состоявшая из почти непрерывного диалога на арабском с периодическими подмаргиваниями Халида и репликами - все будет хорошо, успокоила обстановку.

В процессе разговора, продолжавшегося часа три, шеф полиции на пару с Халидом к ужасу местных контрразведчиков выкурили почти всю пачку Мальборо, являвшуюся вещественным доказательством. К приезду Начальника контрразведки 5 корпуса мы были уже почти на пороге участка, когда вновь прибывший предложил Лемье сделать письменное заявление, которое бы просто констатировало, что при осмотре его машины был обнаружен пластиковый пакет с неустановленным порошком светло-коричневого цвета. Нам это стоило еще часовой дискуссии, точку в которой поставил звонок Бомбонато из кабинета Дудаковича. На следующий день Лемье зашел в наш дежурный штабной контейнер и с чувством собственного достоинства изрек: "Какая все-таки у нас дружная команда - Бангладешский батальон, штаб Сектора ну и военные наблюдатели". После его ухода Бомбонато для всех перевел: “Это он хотел нас всех поблагодарить за освобождение”. В дальнейшем курьёзы с Лемье продолжались. Как-то во время интенсивных обстрелов анклава сербской артиллерией краинские сербы перенесли огонь на окрестности Сазинского аэродрома, где и находился лагерь Бангладешского батальона и штаб сектора. Однажды нам пришлось даже провести пару часов в специально построенном убежище. Так вот, Лемье направил в офис ООН на сербской стороне телеграмму дословно следующего содержания: “Прошу Вас вступить в контакт с сербским командованием и потребовать от него, чтобы артиллеристы АРСК перенесли артиллерийский огонь, скажем, на 500 - 1000 метров южнее, чтобы не подвергать опасности персонал ООН.” Дело в том, что при такой корректировке снаряды бы легли точно в центр деревни.

Генерал Смит

В продолжение артиллерийской темы вспоминается эпизод, в котором Лемье сыграл не последнюю роль. Этот эпизод может служить учебным примером для будущих поколений военных наблюдателей. Так вот, двадцать первого января 1995 года в районе аэродрома г. Сазин разорвалось с десяток артиллерийских снарядов. В то время действовало соглашение о прекращении огня между боснийскими сербами и мусульманами, заключенное при содействии бывшего Президента США Д.Картера. Факт обстрела незамедлительно вызвал бы бурную реакцию как у мусульман, так и в руководстве миссии - встал вопрос о нарушении перемирия и возмездии боснийским сербам. Лемье получил приказ из Загреба немедленно провести расследование и доложить о результатах в течение часа. По стечению обстоятельств я был в этот момент в штабе Сектора. Мой напарник был дежурным по штабу, а в одиночку, по правилам ООН, патрулировать мы не имели права. Все патрули были на позициях и в течение установленного штабом Миссии времени прибыть на место не могли. Лемье лично инструктировал меня и на мои возражения, что я не имею права проводить подобное расследование в одиночку, просто отмахнулся. Вдвоем с переводчицей я прибыл на место и в сопровождении начальника аэродрома и его людей тщательно изучил все воронки. Проанализировав все параметры: форму воронок, направление разлета осколков я определил азимут на предполагаемые огневые позиции. Все указывало на то, что стрельба велась сербскими частями с территории, контролируемой АРСК. Здесь нужно пояснить, что анклав Бихач был настолько небольшим по размерам, что мог простреливаться обеими сербскими группировками (я даже был свидетелем того, как ракета боснийских сербов перелетела через весь анклав и взорвалась на позициях краинских сербов). Ровно через час я уже докладывал Лемье о результатах расследования. Сидя в парикмахерском кресле и глядя на меня через зеркало, он переспросил, даю ли я сто процентную гарантию правильности выводов. На что я ответил ему, что других выводов у меня просто нет. Странным в этом обстреле было то, что на аэродроме разорвалось с десяток снарядов трех разных калибров от 105 до 130 мм. Это и вызвало некоторое сомнение в штабе Миссии, когда вечером они получили полный доклад. Но, тем не менее, сам факт такого доклада лишал всех жаждущих повода обвинить боснийских сербов в срыве перемирия. Тем не менее, как выяснилось позже, просто так этот эпизод не мог быть забыт в штабе Миссии.

Через десять дней мы получили телеграмму о предполагаемом визите нового командующего силами ООН в Сараево английского генерала Лейтона Смита. Визит был расписан по часам, и на 13-00 было запланировано посещение Сазинского аэродрома, где командир группы Бузим майор Тарусин (Россия) должен был провести демонстрационный анализ воронок от 21 января того же года. Можете представить, как мне сразу “захотелось” провести этот показательный анализ. Ведь при проведении расследования в тот январский день я нарушил главное правило Миссии – непредвзятость, что обеспечивалось присутствием не менее двух наблюдателей из разных стран – с точки зрения любого натовца русский офицер не мог считаться непредвзятым при рассмотрении вопроса о виновности или невиновности сербской стороны. В тот напряженный период все патрули были у нас на счету, и я смог убедить своего друга и начальника новозеландца Кена Каннингена в том, что я должен быть в указанное в телеграмме время в дальнем уголке нашего анклава. Он согласился взять на себя миссию по демонстрации. Я провез его по всем местам, которые следовало показать генералу, и внутренне успокоился. В день прилета Смита я с утра пораньше уехал в Бузим на переговоры с командиром 505 бригады. Однако уже там меня достал по радио Кен, и сообщил, что генерал уже прибыл и на ознакомительном брифинге напомнил об аэродроме, и потребовал, чтобы анализ проводил именно тот самый русский, который делал это 21 января. Отступать было некуда, я едва успевал к установленному времени прибыть на место. По дороге, остановившись в лесу, мы нарезали шесты, необходимые по правилам изучения воронок (обычно в горячке боевой обстановки мы пренебрегали такими мелочами, да и глаз был уже так набит, что в большинстве случаев мы могли без лишних проволочек сказать, откуда что прилетело). На аэродроме нас уже ждало все командование “аэро-космических сил” 5 корпуса. Со своим напарником я обошел еще раз всё те же воронки, которые уже потеряли свою свежесть и контуры. Тем не менее я чувствовал себя вполне уверенно, был в состоянии убедить в своей правоте любого. Почти в установленное время появился эскорт генерала в сопровождении Лемье, группы телохранителей и телевизионной группы ООН.

Представившись по полной форме, я начал свой доклад о событиях 21 января, что было не очень приятным делом в присутствии всей толпы и работающей телевизионной камеры. Тем не менее, я относительно спокойно показал генералу шаг за шагом все свои действия по изучению двух воронок. Остановив мой порыв перейти к следующей воронке, которая к тому же была залита водой, Смит задал ожидаемый мной вопрос, почему обстрел был произведен из орудий столь разного калибра. Мой уверенный ответ (как учили в ВИИЯ), что в сложившейся в АРСК ситуации многие батареи укомплектованы по смешанному принципу, и что, “по имеющимся у нас данным”, именно такая батарея находится в том месте, на которое указывают определенные мной азимуты, удовлетворил генерала. Далее последовал вопрос, который свидетельствовал о завершении официальной части. Генерал поинтересовался, почему русский офицер носит американские полевые ботинки, и откуда они у него. На это я ответил, что в условиях блокады трудно было найти родную обувь при отсутствии складов русского обмундирования, и что ботинки в каком-то смысле - подарок от полковника Каддафи, на которого я имел удовольствие работать лет десять назад. Это и удивило, и рассмешило генерала. Он стал расспрашивать меня о моей предыдущей службе и когда выяснилось, что мы в некотором смысле вместе участвовали в операции "Буря в пустыне", все сомнения были развеяны. Мы расставались почти соратниками по оружию. Проводив генерала до машины, я был перехвачен Лемье, который не старался скрыть своего удовольствия от увиденного. Генерал Смит оставил у меня впечатление эдакого открытого человека, генеральского в нем были наверное только глаза, которые излучали волю и решительность. Седые волосы, длинноватые для военной прически, придавали его внешности какую-то нарочитую небрежность бывалого генерала на пенсии. Вот этой своей простотой и доступностью он разительно отличался от своего предшественника генерала Роуза. Последующие события, однако изменили мое благодушное отношение к этому человеку. Но об этом позже.

Генерал Роуз

Встреча с этим джентльменом произошла у меня 28 декабря 1994 года. Попытки проехать в осаждённый анклав и своим авторитетом решить вопрос снятия блокады предпринимались Роузом несколько раз. Был случай, когда генерал целый день провел на сербском контрольном пункте, а мой патруль, сопровождавший полковника Лемье, находился на противоположной стороне - на мусульманском блок-посту. В конце концов 28 декабря 1994 г. Майкл Роуз на вертолете прорвался в Бихач, но лишь при взаимном согласии всех вовлеченных в конфликт сторон. Я не знал генерала лично, не особенно старался узнать подробности из его военной и политической биографии. Однако, я был наслышан о его крутом нраве, решительности и жёсткости занимаемых им позиций. Кроме того, в Миссии его отличала открытая нелюбовь к военным наблюдателям.

Эта нелюбовь происходила из одного эпизода чуть не стоившего генералу политического лица. Однажды один патруль военных наблюдателей доложил о движении сербских войск в направлении мусульманского населенного пункта. Каким-то образом эта информация попала очень быстро в штаб миссии военных наблюдателей в Сараево и была положена на стол генерала. В тот период в практику миротворчества уже вошли удары натовской авиации. И генерал запросил воздушную поддержку на основании этого сообщения, одновременно потребовав перепроверить информацию. Сделай он это в обратной последовательности, ошибки можно было бы избежать. Однако пока запрос дошел обратно до того самого патруля, наблюдатели сообщили, что никакого сербского наступления в том районе нет, а предыдущий доклад был сделан по косвенным данным. К сожалению, удар остановить уже не успели. С тех пор генерал смотрел на информацию наблюдателей очень скептически. Более того, он создал собственную службу разведки и наблюдения в Боснии и Герцеговине (JCO), укомплектованную высококлассными специалистами - офицерами и унтер-офицерами батальона специального назначения (SAS) - элиты армии ее Величества.

После того случая генерал очень ответственно относился к принятию решения на применение воздушных ударов. И в схеме "двойного ключа" (НАТО - ООН) генерал был постоянным стопором, чем вызывал раздражение у своих натовских коллег. Это, пожалуй, всё, что я знал о генерале до встречи с ним. Итак, 28 декабря 1994 года генерал все-таки добрался до Бихача. Накануне Кен Каннинген предупредил меня, чтобы я подготовил два джипа своей группы для встречи и эскортирования генерала. Кен предупредил, что генерала повезет он, а мне доверят помощника генерала и офицера по связи с прессой UNPROFOR, английского полковника. Вертолет с генералом прибыл в назначенное время. Ни с кем не здороваясь, генерал быстро сел в джип Кена, я в свой автомобиль принял полковника. Конвой состоял из четырех джипов: первый - джип охраны, второй - джип Кена с генералом, в третьем - полковник и я, в четвертом - с пресса. Так как генерал должен был засветло покинуть анклав, времени у нас было немного. Принципиально проигнорировав военных наблюдателей, генерал встретился с офицерами Бангладешского батальона, "высоко оценив их работу". После этого быстрым броском мы доставили его в штаб 5 корпуса на встречу с Дудаковичем. Кен возглавил кортеж и гнал, что было сил. Надо сказать, что приезд генерала ожидался в Бихаче давно, и поэтому вдоль дороги стояло много жителей, вышедших поприветствовать его. Нечищеные дороги, превратившиеся из-за оттепели в реки снежной каши, явно сыграли злую шутку с генералом. Его приезд позже многие вспоминали больше как холодный душ у дороги. После официальной встречи с Дудаковичем предстояло метнуться через весь анклав на север на встречу с мятежным Ф.Абдичем. Тут то и произошел досадный инцидент. Уже проехав Сазин, на одном из горных участков дороги, Кен неожиданно потерял управление. После очередного крутого поворота я увидел несущуюся в обратную сторону и крутящуюся машину Кена. Джип охраны, чтобы избежать столкновения ушел в правую обочину и нырнул в кювет, благо обрыв был слева, я проскочил между машиной Кена и джипом охраны. Кену все же удалось удержать машину на дороге. До КПП и линии фронта с Абдичем мы добрались в усеченном составе - без охраны. Генерал без комментариев пересел в БТР-60ПБ и направился через линию фронта, мы же остались его ждать. Пережёвывая сухой паек, я спросил Кена, что же случилось с ним на дороге. "Ты представляешь, – с обидой в голосе сказал он, – Роуз в процессе разговора переспросил меня: “Так вы из Австралии?” – Ну тут у меня руки на руле и дрогнули!”.

Вся жизнь военного наблюдателя состоит из подобных ситуаций. Каждую минуту нужно быть готовым к нестандартному развитию событий. При этом самым важным остается умение находить общий язык с незнакомыми, и порой агрессивно настроенными людьми.

Мое искреннее убеждение состоит в том, что ситуация в Боснии и Герцеговине нормализовалась не только и не столько благодаря Дэйтонским соглашениям и активному вмешательству НАТО, а в результате продолжительной работы большого контингента ООН, и не в последнюю очередь военных наблюдателей. Ведь именно они проникали в самые удаленные и опасные уголки зоны боевых действий, одни и без оружия, помогали самим своим присутствием останавливать кровопролитие, решать гуманитарные вопросы.

Продолжение следует....

© В. Тарусин 2001 г.