Игорь Николаевич Евтишенков Спецура – 93:

В жизни огромную роль играют люди

В жизни огромную роль играют люди, о которых мы, порою, и не помним. А они и не требуют благодарности за то, что сделали то или иное «доброе дело».

Начальник факультета полковник Пронин Евгений Иванович и его зам, кап. 1 ранга Яковенко, помогли мне в глупой ситуации остаться и доучиться в Институте. В принципе, об этих двух людях и о капитане Пронтишеве можно было бы написать книгу, но в контексте случившегося стоит упомянуть только о том, как они «приняли» меня в Институт.

После 10-го класса поступить не получилось. В 1988 году я, отслужив 3 года на флоте, приехал опять поступать на этот же факультет. К моему удивлению, в военном городке у «Звёздного» меня на КПП встретили два знакомых лица – капитан Пронтишев и прапорщик «Бархударов». За четыре года до этого, летом 1984, они набирали тот курс, на который я после десятого класса так и не попал. «Просто» не добрал баллы.

Теперь всё обстояло совсем по-другому. После службы плюсов было больше, чем до. Экзамены сдавали с большим трудом. Список заранее поступивших, естественно, был и в том году, но для «простых смертных» всё же оставалось несколько мест. За день до последнего экзамена по английскому языку меня вызвали Пронин и Яковенко. За спиной у них стоял Пронтишев. Он, как предполагалось, должен был стать начальником курса. Беседа была простой и открытой: ты отслужил три года, опыт командования подразделением был, здоровые амбиции - тоже, так что надо командовать курсом. Я сразу не всё понял. Просто на следующий день преподаватель так долго и внимательно смотрел на меня, что мне стало не по себе. Оценку он поставил не глядя.

При распределении языков мне «настойчиво» предлагали финский/английский, намекая, что распределение у этой группы будет самым лучшим, но я, как дурак, решил послушать совета тогдашнего близкого друга Саши Криничанского и пойти на арабский/английский. Саша тоже должен был пойти в эту же языковую группу. Однако на следующее утро он оказался в английской группе. Тогда он на все мои удивлённые вопросы так и не ответил. «Соскользнул с крючка», как мы говорили.

Вторым «сюрпризом» оказалось назначение какого-то новенького капитана из Венгрии нашим начальником курса вместо простого и понятного Пронтишева.

Прошли два с половиной года учёбы. Всё началось с конфликта с начальником курса капитаном Веселовым, довольно субтильным выпускником нашего института с венгерским/английским. Как потом выяснилось, начальником курса его тоже назначили временно, для поиска более подходящих путей карьерного роста. Выпустив наш курс, он сразу же ушёл на курсы «Выстрел», а оттуда – в контингент миротворцев в Европе. Кем и как, чёрт его знает, главное – денег и возможностей там оказалось больше, чем на обыкновенной строевой должности в Военном Институте.

Однако от меня, как от старшины курса, он стал требовать «уделять больше времени вопросам дисциплины». Проще говоря, ему очень хотелось, чтобы у него не было проблем со старшими офицерами, проверяющими наш курс вне учебного процесса. То есть, учиться – учитесь, но в остальное время будьте добры служить, как солдаты. Превращением курсантов в солдат должен был, по его мнению, был заниматься я.

Однажды между нами произошёл такой диалог:

- Надо всех их больше наказывать и заставлять слушаться, - рубил воздух рукой Веселов.

- Да я не против, товарищ капитан, но мне тоже учиться когда-то надо. Я и так до утра сижу в ленинской комнате с арабским.

- Да плюнь ты на свой арабский! Он тебе в войсках никогда не понадобится! Понял? – Веселов был явно взбешён.

- А что же мне в войсках тогда пригодится? – Искренне и глупо недоумевал я. – Меня же никто не спросит, кто был моим начальником курса, а спросят конкретно, почему я не знаю язык и обязательные предметы.

- Что?! – У Веселова глаза чуть не выпрыгнули из орбит. – Вот как раз имя начальника курса у тебя и спросят! А язык свой арабский можешь засунуть в жопу. Тем более, в войсках.

Через пять минут я уже вышел у него из кабинета простым курсантом, а не старшиной. Но на этом мои «хождения по мукам» не кончились. Сначала по его ходатайству меня разжаловали, а потом ещё решили выгнать из Института за неподчинение старшему по званию. Однако обставить он это попытался через партсобрание. Благодаря этому партсобранию мне удалось доказать, что рядовые члены партии равны между собой и не подчиняются по субординации. Акцент был сделан на противоречие между необходимостью учиться и выполнять функции начальника курса. Так как все мы были «на два часа равны между собой», то возразить было нечего. А запретить мне учиться звучало бы глупо. Пафоса в моих словах было много, но тогда он был оправдан.

На год меня оставили в покое. А через год мы с «другом по несчастью» Васей Кондратьевым не отдали честь замначальнику другого факультета, который обходил перед нами автомобиль. Между нами было метров десять. Никакие наши аргументы, что это большое расстояние, что между нами был предмет, что автомобиль был высокий, воздействия не возымели. Василий Кондратьев был злостный разгильдяй, с которым Веселов ничего не мог поделать из-за его отца. Тем не менее, он при всяком удобном случае наказывал Васю, как только мог. А тут ещё я подвернулся!

В кабинете Пронина он вместе с оскорблённым «обесчещенным» офицером долго возмущался поведением рядовых курсантов и требовал от него, как начальника факультета, самого строгого наказания для нас. Яковенко стоял лицом к окну и в беседу не вступал. Пронин тяжело вздохнул и спросил их:

- Ну, что ж, мне их под трибунал отдать? – он явно не знал, как нас наказать в этой нелепой ситуации.

- Ну, если надо, то и под трибунал! – радостно согласился зам соседнего факультета. Яковенко удивлённо повернулся в его сторону. Пронин поднял брови. Веселов дипломатично смотрел в пол стеклянными глазами. – В наше время такое было нередко. Сажали, - добавил этот человек. И тут я допустил ошибку.

- Товарищ полковник, - обратился я к Пронину, - может, перед тем, как под трибунал, сначала на дуэль можно? А-то столько оскорблений выслушали уже…

- Что?! – заорал зам начальника юрфака. – Ты кто такой?! Евгений Иванович, вы слышите? Это же вообще редкий хам и наглец!

Надо отдать должное нашим старшим офицерам: нас просто выгнали из кабинета, а начальнику курса и зам начальника юрфака обещали разобраться. На следующий день нам «влепили» по семь суток гауптвахты. Я не представлял себе, что это такое, так как ни разу ещё там не сидел, даже на флоте, а Василий пригорюнился. «Блин, ещё семь дней в дерьме сидеть», - зло сплюнул он.

Получив предписания на руки, мы на следующий день уже были готовы выехать «к новому месту прохождения службы». Однако начальник курса Веселов был занят, или просто не хотел, как он говорил, «переться чёрт знает куда», поэтому прямо из его кабинета мы сели в Васину Волгу (Газ 24), и поехали искать гауптвахту. Василий, кстати, один из очень немногих мог тогда уезжать по вечерам домой на собственной машине, так как его отец в то время плохо себя чувствовал. У всех других тоже были свои проблемы с родителями, но размером поменьше, да и в рамки интересов руководства Института тогда они не вписывались. Тем не менее, это не мешало оставаться Василию балагуром и веселым, безответственным рубахой-парнем.

Когда мы подъехали к воротам гауптвахты, то единственным свободным местом была часть дороги у въездных ворот. Тогда ещё не было такого количества машин, как сейчас, поэтому ни о каких парковках речи не было. Тем более, у гауптвахты. Василий, выворачивая тугой руль, с напряжением сказал, что быстро метнётся и спросит, где можно оставить машину на неделю. Но не успели мы остановиться, как ворота дружелюбно распахнулись и какой-то солдатик вяло отдал нам честь. Не долго думая, мы въехали на территорию и остановились у КПП. На заднее крыльцо вышел дежурный лейтенант и в нерешительности замер. Два курсанта. Да ещё и на Волге. Внутри гауптвахты? Зачем? Было видно, что задача превышала его умственные возможности. Инсульт от перенапряжения не состоялся, так как мы вовремя успели ему доложить, что приехали садиться на семь суток. Он снял фуражку, вытер лоб – всё-таки была тридцатиградусная жара – и с кислым выражением лица взял наши бумаги. На чтение ему потребовалось не более двух секунд.

- Нету! – спокойно произнёс он с «мутным» выражением лица. Мы переглянулись.

- Чего нету, товарищ старший лейтенант? – бодро спросил Василий.

- Мест нету, - ответил он и протянул нам обратно два «входных билетика». Потом небрежно махнул рукой оплавившемуся солдатику у ворот и исчез за дверями КПП. Ворота заскрипели, и пока мы выезжали, служивый безрадостно прятался за ними в узкой полоске тени.

В Институте мы сразу же пошли на занятия, чем немало обрадовали своих однокурсников. Василий сказал, что брать не стали, так как для "Волги" не оказалось места на внутреннем дворе. Перед обедом начкурса Веселов вызвал нас в кабинет и полчаса брызгал слюной, не веря, что нас отослали обратно. Дозвониться до гауптвахты он не мог, так как у него номера не было, а в строевой части никто не брал трубку. Было святое время обеда. В это время все «военные действия» прекращались.

На следующий день мы уже поехали на гауптвахту втроём. Веселову потребовалось десять минут, чтобы уйти и вернуться ни с чем. В состоянии мочёного помидорчика мы привезли его обратно в Институт. Там он, как мы поняли, связался с какими-то бывшими коллегами, и те его уверили, что всё будет нормально. После третьей попытки стать гауптвахтовскими декабристами нас вызвали к начальнику факультета, где мы честно всё и рассказали. Пронин с Яковенко еле сдерживали улыбку, пока мы наперебой старались в лицах изобразить наши «мытарства». Потом пришёл Веселов, и нас выпроводили из кабинета. Через полчаса он вышел с торжественным выражением лица и злорадно прошипел:

- Всё, завтра сядете.

На следующий день с утра мы были готовы к очередному старту, но так ничего и не дождались. Пришлось идти на занятия. Так продолжалось около недели. Все были в недоумении. Только после возвращения с гауптвахты, источники, разговаривавшие с нашим начальством на «ты», в дружеской обстановке сообщили, что за посадку одного курсанта гауптвахта брала на тот момент бидон краски. За два "туловища", соответственно, два бидона. Тогда «новые экономические отношения» в обществе уже стали постепенно проникать и в армию. Однако в Институте никто об этом и слышать не хотел, а решить проблему с нашей отсидкой начальнику надо было хотя бы из принципа. Тогда он предложил начальнику «губы» заменить краску на что-нибудь другое. Тот оказался киноманом и попросил «Кошмар на улице вязов». В тот момент только-только появилась третья часть, и в Москве её ещё трудно было найти. Так мы попали на семь суток в довольно неприятное место.

Первый день прошёл быстро. Мы работали во внутреннем дворе. Неожиданным оказалось «открытие», что в туалет выходить можно только по расписанию. А расписание составлялось дежурным, в основном, по настроению. Второе «открытие» касалось вопроса помывки туловища. «Гауптвахта – не баня, поэтому мойтесь своими слюнями», - ответил мне какой-то лейтенантик во время вечернего осмотра. После него пришёл начальник смены, которого все почему-то боялись. Как только в конце коридора раздался его голос, два безумных узбека взвились в воздух и исчезли за нарами. До этого они часа три-четыре без перерыва сидели за маленьким столом друг перед другом, упёршись лбами и тихо стуча ладонями по столу, при этом напевая одну и ту же фразу: «Танцуй, пока молодой».

Меня это очень обрадовало, так как в камере было невозможно душно, около сорока градусов, и их тихое барабанное пение просто сводило с ума. Мы лежали голыми на деревянных нарах, которые напоминали неплотно сбитый штакетник, и вяло таяли. Капли пота равномерно стекали по нарам и глухо падали на пол. Мозг плавился и медленно превращался в сырок «Дружба». Но когда узбеки, как привидения, исчезли в дальнем углу и до нас из коридора донёсся чей-то громкий голос, вся камера вдруг зашевелилась. Оказывается, был понедельник, и «начальник» приходил проверять обновлённый состав камер, чтобы назначить старшего камеры на неделю. Каламбур прямо!

Было около двенадцати часов ночи. До нас обход добрался через минут сорок-пятьдесят. Старший лейтенант невысокого, даже очень невысокого роста медленно прошёлся вдоль неказистого строя «потенциальных армейских преступников», проверяя у каждого фамилию, имя, отчество, дату рождения, номер воинской части и фамилию любимого учителя физкультуры в четвёртом классе средней школы. Это он так шутил. За ним шёл «писарчук» с картонной коробкой, в которой лежали наши военные билеты. Узбеки не сумели ответить с первого раза. Их обыскали, нашли иголку, сигарету ещё что-то, и за это отправили мыть сортир. Я чуть не заорал, что у меня ничего этого нет, но я готов идти вместе с ними третьим помощником. Дело в том, что в туалете были краны с водой, и можно было помыться, перевернув их носиком вверх.

Один за одним строй отвечал: драка, пьянка, ещё одна пьянка, самоволка с пьянкой, самоволка с долгой пьянкой, опять драка. Наконец, очередь дошла и до нас.

- Не отдание воинской чести? – с ухмылочкой спросил старлей.

- Да, - ответил Василий.

- Не да, а так точно, - с какой-то непонятной злобой поправил его тот.

- Так точно, - почти радостно повторил Вася. – Можно за нарушение тоже пойти мыть сортир? «Блин, - подумал я, - опередил всё-таки».

- Представьтесь сначала! – потребовал старший лейтенант. Василий рассказал о себе всё. Даже про маму, которая ждёт его дома и готова приехать, если его отпустят прямо сейчас. Маленький человек на высоких каблуках сшитых на заказ офицерских яловых сапог скривил своё маленькое лицо и коротко ответил:

- Хрена лысого! А ты кто? – этот вопрос был уже ко мне. Я всегда знал, что в разговоре с человеком меньше тебя ростом нужно побыстрее найти возможность присесть, чтобы он не чувствовал себя неловко. Но предложить «старшему» присесть я не решился. Я спокойно доложил ему все свои биографические данные, и он выслушал их без особого внимания. Лишь когда я сказал год рождения, он замер, поднял вверх брови и хмыкнул.

- Что, правда что ли? – почти по-детски переспросил он. «Писарчук» сразу же протянул мой военный билет. – А я на год младше, - добавил он.

- Э-э… - я не знал, что ответить.

- Ну и какого чёрта ты сюда припёрся учиться? Что, на родине не было толковых училищ?

- На родине всегда успею, - сказал я. – Хотелось тут ещё раз попробовать.

- Ну и дурак! – маленький офицер покачал головой и с чувством собственного превосходства добавил: - Назначаю тебя старшим камеры. Завтра повезёшь их в прачечную.Что это значило, я не знал, но по улыбкам на лицах «новых подчинённых» я понял, что им это понравилось.

Прачечная оказалась на Таганке. Нас туда завезли ранним утром, а забрали поздно вечером. Весь день мы бегали по комплексу в длинных армейских трусах, пока наша форма стиралось в машинах. Физическое состояние под вечер было на грани полного истощения. За десять часов во влажном помещении мы ни разу так и не присели, перенося огромные кучи белья с места на место, распаковывая, перекладывая и выполняя все команды немногочисленного обслуживающего персонала, состоящего из нескольких женщин лет пятидесяти. Перед самым отъездом нам выдали отутюженную хрустящую форму и даже угостили холодным молоком с хлебом. От усталости даже не хотелось есть. Но на «губе» нам уже ничего не светило, а до следующего утра надо было хоть как-то дожить. В прачечной я первый раз заметил, что наши, «славянского типа» ребята стараются заставить узбеков делать самую тяжёлую работу – вытаскивать из центрифуг мокрое бельё, при этом сами туда не подходили. Я с самого начала сказал им, что командовать не буду, и пусть все вопросы решаются сами по себе. Но будущее показало, что чудес на свете не бывает. «В каждой тюрьме должен быть свой железный кулак», - со знанием дела сказал мне потом Вася. Но это потом. А пока мы вернулись на «губу» и замертво повалились на скользкие нары.

Третий день мы провели на мясокомбинате. Толстые фуфайки и зимние шапки ушанки вызвали сначала смех, но, как выяснилось, зря. В холодильных камерах было от минус сорока до минус двадцати пяти. Нас «бодрило, освежало и впечатляло» от этой температуры целый день, так что мы даже присесть не могли. Тележки с коровьими тушами были неимоверно тяжёлыми и, к тому же, скользкими от жира, который, казалось, не замерзал ни при какой температуре. Так как мы были разделены по парам, то не видели, кто и как работает. Перед посадкой в автобус к нам подошёл недовольный начальник цеха и что-то сказал сопровождающему. Вечером в камеру зашёл дежурный офицер и, заложив руки за спину, обошёл всю шеренгу.

- Кто старший? – спросил он.

- Я, - тихо ответил я.

- Ну что, думаешь, день просачковали, и всё сойдёт с рук? Почему не выполнили норму?

- Какую норму? – искренне удивился я. – Нам ничего не сказали.

- А ты где был?

- Я работал, как и все, - ничего не понимая, ответил я.

- Ты что, сдурел? А кто контролировать будет? Они же все забили на тебя, а ты, как дурак, наверное, за них и пахал.

- Откуда я знал? – сопротивлялся я.

- Завтра на платформу поедете, - с этими словами лейтенант вышел, и мы стали раздеваться.

- Это узбеки не работали, - раздалось из темноты. Я не ответил.

- Уроды, надо было за ними следить, - сказал кто-то другой. Мне показалось это полной чушью. Так мы перевалили в четвёртый день.

Четвёртые сутки были настолько тяжёлыми, что все остальные дни, вместе взятые, не могли с ними сравниться. Мы целый день разгружали какие-то безумно тяжёлые ящики на грузовой платформе Ярославского вокзала. Под вечер нам казалось, что руки оттянулись до колен, а ростом мы стали каждый сантиметров на двадцать ниже. Спины ныли, а плечи болели, как будто жилы в них растянулись и не могут вернуться обратно. Кстати, все были на виду, и узбеки работали так же, как и русские.

В пятницу утром нас «обрадовали»: на мясокомбинате был аврал и нас срочно решили бросить туда опять. Аврал оказался не с мясом, а с мороженным, которое выпускалось в соседних цехах. Заболело несколько рабочих, поэтому нас разбросали по разным местам делать подсобную работу. В середине дня запустили новый котёл с мороженным, и мы с Васей решили выйти на свежий воздух, чтобы отдохнуть. Запах пропавших коровьих тушек проникал и туда. Когда мы проходили мимо склада, какой-то работник недовольно крикнул мне:

- Ну. Где твои бойцы? Давай, гони их сюда быстрее!

- В смысле? – спросил я.

- С утра одни перекуры – вот и весь смысл! – был ответ.

Мы вышли на свежий воздух. Невдалеке между старых шпал сидели практически все наши сокамерники. В результате нелицеприятной словесной перепалки главный зачинщик расслабившихся тунеядцев пригрозил нам изменить наши фотографии несколькими ударами в роговой отсек. Вася дёрнул меня за рукав, но, как говорится, «Остапа уже понесло». Тут я должен сказать огромное спасибо майору Табунову Владимиру Ивановичу и его «конкретным» тренировкам.

Попытка попасть мне в иллюминатор, как сказал мой дерзкий сокамерник, оказалась неудачной. Я поглумился над бедолагой от души, недоумевая, почему он никак не может устоять на ногах и всё время падает, машет кулаками и матерится, а также по поводу его грязных рук, которыми никогда нельзя касаться чужого лица. Изрядно перепачкавшись и устав падать лицом, спиной и всеми остальными частями тела, он в конце концов сел на ближайшую шпалу и попытался отдышаться. Остальные безропотно поплелись на работу.

Перед отъездом все объелись бесплатного мороженного. Автобус задержался на полчаса, поэтому перепробовано было сортов десять-пятнадцать. Я не смог пойти дальше одной «Лакомки», которая показалась мне чересчур жирной. На следующее утро все, кроме меня, заболели простудой. Даже Вася кашлял и говорил, что поддался искушению, как последний еврей. Эта фраза так и осталась для меня непонятной. А другие, что, не поддаются искушению?

Перед сном узбеки опять сели за стол и стали петь свою занудную песню «Танцуй, пока молодой», стуча по столу ладонями. Все орали на них, но их восточная натура игнорировала славянскую речь. Не зная, что делать, я тоже психовал и уже готов был стукнуть их лбами. Плюнув на пол, я лёг на нары и завёл нудную песню на арабском, которую нас заставил выучить «великий» Ковтонюк. Я решил просто перекричать их. Потом перешёл к Корану. Всё равно «титан» Ковалёв, которого в то время, как он говорил, почти каждое утро «атаковал Альцгеймер», ничего не стал бы слушать про гауптвахту и поставил бы двойки за невыученные суры.

Однако моим способностям чтеца не дано было развернуться во всю мощь. Во-первых, узбеки мгновенно замолчали и улизнули к себе на нары, а во-вторых, «зачинщик» дневной ссоры решил в темноте отомстить мне. «Ну щас я тебе покажу, песняры ты ходячие», - были слова, с которыми он встал с нар. Да, не было у него такого мастера, как Табунов, не знал он основ джит кун до… Молчать надо было, но он, видимо, сильно перевозбудился и больше не мог сдерживать свои эмоции, поэтому его неконтролируемое речепорождение его же и погубило. Именно оно привело его к встрече с промежуточной опорой в центре камеры, на которую его предусмотрительно направила моя «дружеская» рука. Вернуться самостоятельно на нары он не смог, поэтому его друзьям пришлось ему помочь. Утром стало очевидно, что роговой отсек молодого потенциального нарушителя сильно пострадал и фотография в военном билете уже не соответствовала действительности. Ждать нам оставалось совсем недолго.

Суббота и воскресенье тянулись неимоверно долго, так как на внешние работы нас не направляли, и всё, что оставалось делать, - это убирать территорию гауптвахты. Уже и без того достаточно хорошо убранную. Тогда от «ничегонеделания» у меня первый раз возникла мысль, что начальник гауптвахты в случае её приватизации мог бы неплохо зарабатывать. Вася не согласился: ведь в этом ему пришлось бы платить налоги и кормить бухгалтера. А к этому военные не привыкли.

В понедельник утром мы получили документы и ремни обратно, сели в Волгу и благополучно вернулись на занятия в Институт. Однако никто не обратил на нас никакого внимания. Половина однокурсников кивнула головой, другая половина вообще не прореагировала, как будто мы никуда и не уезжали. Меня лично переполняли эмоции, очень хотелось поделиться впечатлениями хоть с кем-нибудь. Но все были заняты своими личными проблемами, и наши «приключения» на гауптвахте никого не заинтересовали. Хотя моё мелкое разочарование было не в счёт – тогда страна впитывала в себя последние остатки афганцев и других «интернационалистов», которых тоже никто не спешил благодарить и признавать.