Владимир Григорьевич Княжев Восток – 74:
Дорога на Багдад (Быль)
Жаркое лето 1990 года. Вчера наступил август месяц.
В половине девятого солнце светит ярко, но ласково. Еще полчаса и оно напомнит о том, что европейская одежда не спасает от его остро жалящих лучей.
Группа молодых и немолодых женщин, равно как и двое мужчин, прятались в тени густой зелени кустов олеандры, усеянных пахучими цветками. Наступало утро выходного дня, которое всем этим людям предстояло провести в стоматологической клинике.
В Государстве Кувейт медицина была бесплатной для всех, кто там проживал.
Красивые светловолосые полячки эффектно смотрелись рядом с самым современным оборудованием. Такое оборудование наши люди могли видеть только в московских спецклиниках, предназначенных для обслуживания советской элиты.
Водитель – египтянин, одетый в форму рядового солдата, радостно приветствовал наших женщин. По пятницам он возил военных специалистов и их жен на рынок и по магазинам. На это раз его микроавтобус был использован для медицинских целей. Мы мчались по набережной. Справа от дороги открывался вид на залив – в устах одних – арабский, по мнению других – персидский. Ветер с моря поднимал сухой песок и бросал его нам навстречу.
«Странно, - подумал я. Жена говорила мне, что ночью была сильная гроза. Раскаты грома не давали ей спать». Однако я и моя дочь, приехавшая к нам в гости на летние каникулы, спали «как убитые».
Минут через десять наше авто подлетело к клинике, от которой было рукой подать до «визитной карточки» Кувейта - на берегу высились белые стелы, пронзающие светло синие шары. Поскольку очередей в госпиталях и клиниках Кувейта сроду не бывало, приехавшие разбрелись по кабинетам, ведомые медсестрами, одетыми в ослепительно белые халатики.
Я устроился в холле у огромного окна с видом на море. Оно бесшумно плескалось совсем рядом: толстые стекла звук не пропускали. Приехав в клинику в качестве отвечающего за сохранность наших драгоценных мамушек, я, конечно, мог бы воспользоваться случаем, но все мои зубы были в полном порядке.
Пани Катарина месяц назад два часа ворковала мне в ухо то по-польски, то по-русски.
Окно занимало всю стену, открывая панораму залива. Слева вздымались белые стелы, а прямо по курсу на темной волне качались две белые яхты. Краем глаза я заметил вертолет, низко летевший по направлению к берегу. Уже через секунду я был весь внимание: казалось еще чуть-чуть, и он протаранит знаменитое сооружение. Огненный шар и блеснувшие на солнце обломки вертолета упали на узкую желтую полоску пляжа.
Я открыл дверь и вышел на веранду.
Стук ДШК, установленного на башне танка, спутать с чем – то еще невозможно. А когда огонь ведется с нескольких машин – это впечатляет. Ни одни показные учения без такой стрельбы не обходятся. То, что это не учения, мне стало ясно в ту минуту, как только я увидел три танка, выскочивших на мысок, где высились стелы. На одном из них развевался флаг Иракской Республики. Громко хлопали двери. Кто-то пронзительно визжал. Медперсонал метался по кабинетам и коридорам. Наши женщины – а это были жены офицеров и прапорщиков, направленных в Кувейт в основном из Киевского танкового училища, - выходили к микроавтобусу молча. На их лицах читался вопрос: Что же теперь будет? Ведь их мужья занимались тем, что учили кувейтян воевать на БМП2 - советских боевых машинах пехоты.
Египтянин куда-то пропал. Он так торопился, что даже дверцу за собой не захлопнул. Зато с нами был капитан - белорус. Не мешкая, он протянул руку к ключу зажигания, и мы покатили туда, откуда приехали. Когда мы оказались во дворе многоэтажки, где нас дожидались до крайности встревоженные мужья, жены и дети, мимо ворот с ревом и грохотом уже катились танки, бежала пехота. На нас они не обращали никакого внимания. Но как только танки вышли к береговой линии – движение прекратилось. У наших ворот поставили бойца с автоматом. Солдат был настолько молод, что казался совсем еще безусым юнцом. Он был худ, если не сказать тощ. Автомат тянул его правое плечо к земле. Глядя на нас, он твердил, не обращаясь ни к кому конкретно: Мойя! Мойя аку? Слово «вода» понимали все. Однако шок был такой, что никто не двинулся с места. Так и застыли на несколько минут: будь там сторонний наблюдатель, он бы добавил – «стояли у ворот, разинув рот».
Жена прапорщика, жившего на первом этаже, принесла воду, но подойти к нашему стражу побоялась. Пришлось взять у нее бутылку и протянуть юнцу, готовому свалиться с ног. Пока он жадно глотал холодную жидкость, мы разбежались по своим квартирам. «Вот тебе и гроза!» – сказала моя жена, закрывая дверь. Мы с дочерью вышли на балкон. Горячее солнце стояло над крышей нашего дома. Верхние этажи создавали тень, и мы могли видеть берег и море «не вооруженным глазом» - темные очки остались лежать на журнальном столике в холле. Влево и вправо, по лини прибоя, с небольшим интервалом стояли танки, ощетинившись стволами своих орудий в сторону моря. Пехоты не было видно. Что не удивительно: в Кувейте ни один араб ближе к полудню из дома не выйдет. Поскольку оккупанты были тоже арабами, то они придерживались того же правила.
В полной тишине мы ушли с балкона и сели на диван. Нет ничего хуже неизвестности. Телефона в квартире не было. Пытаясь включить телевизор, мы поняли, что света нет.
Дело понятное – вся промзона находилась в противоположной от побережья стороне, как раз на пути движения иракских войск. Если учесть, что «гроза» разбудила жену где-то в половине третьего ночи, то танкам Саддама понадобилось всего несколько часов, чтобы пройти сквозь Кувейт от границы до «визитной карточки» на берегу залива.
Подробности наступления в ту минуту меня не интересовали. Страха не было, но волнение присутствовало. Адреналин гулял по организму. И как выяснилось – не зря. Ближе к вечеру, когда палящее солнце упало в песок окружавшей город пустыни, стали раздаваться тревожные звуки, сопровождавшиеся громкими воплями, криками и визгом женщин. Дали электричество, и в соседних домах кое - где засветились окна. Мы благоразумно сидели в темноте.
На момент оккупации Кувейта многие солдаты и офицеры армии Саддама «находились в окопах» уже седьмой год: они прошли войну с Ираном и не были демобилизованы, так как у их лидера были свои планы на их счет. Филипинки оказались лакомой добычей. Ну и все прочие женщины, кто под руку попадался.
Я отодвинул плотную штору и выглянул в окно. Юный страж был на месте. С дисциплиной у Саддама было все в порядке: если сказали – «В этом доме никого не трогать – значит, не трогать».
Хотя наши украинские дивчины были намного аппетитнее филипинок.
За окном стало совсем темно. И вдруг началась жуткая пальба. Светящиеся трассы пулеметных очередей и треск автоматов за окном произвели на нас такое впечатление, что мы все трое безо всякого стеснения упали на холодный пол нашего холла. «Ползите в ванную! – скомандовал я жене и дочери - Там нет окон, только вентиляция!» Дочь у меня, учась в десятом классе, была уже стройной высокой девушкой. Когда она, встав на карачки, быстро «зашарнирила» по коридору, ведущему в ванную и туалет, я не мог удержаться от смеха. Жена честно ползла на животе.
В дверь позвонили. Мой смех сменился на пару «ласковых выражений». Убедившись, что ванную комнату жена закрыла изнутри, я щелкнул замком и увидел в проеме лицо капитана – белоруса. «Валера – сказал он, - пошли на крышу, поглядим!». Огонь был такой плотный и пули свистели совсем рядом над головой так, что нам казалось, будто мы в кинозале, где идет фильм о Второй мировой войне.
Стрельба велась по всему обозримому пространству.
Дороги в городе Кувейте - не чета нашим: четыре полосы в одну сторону, четыре в другую. На фоне темных пятен жилых массивов пустые, ярко освещенные развязки - «спруты» создавали фантастическую картину и усиливали ощущение нереальности происходящего вокруг. Кто и в кого стреляет было не ясно, поскольку струи огня неслись со всех направлений. Убедившись, что никакой полезной информации для себя мы со своего наблюдательного пункта получить не можем, я и капитан спустились вниз на лестничную площадку. «Что делать будем?- спросил белорус. На мой совет держаться подальше от окон он зло сказал: «Да я не об этом!».
Ну и услышал в ответ: « А у нас начальство есть. Подождем, что скажет».
Ждать пришлось довольно долго. Лишь через несколько дней иракцы разрешили передвижение по дорогам и улицам оккупированного ими города. Что было как раз кстати. Мне надо было попасть в госпиталь. За два дня до вторжения я возил туда свою жену. Она напугала нас с дочерью, упав в обморок во время прогулки по набережной. Экспресс анализ крови и осмотр, сделанный врачом-палестинцем, дали неутешительный результат, им озвученный: «Предварительный диагноз – талассемия, редкое и опасное заболевание крови. Это пока лишь подозрение. Сейчас она пройдет углубленное обследование и через пару дней я смогу точно сказать, чем больна ваша жена».
Автобус водить мне не доводилось, да и прав у меня не было. Поэтому я обратился к нашему украинскому прапорщику, так и не научившемуся толком говорить на русском языке, с просьбой отвезти меня в госпиталь. У него - то кувейтские права были. Дверь он мне не открыл, и я спустился вниз к домофону. Из решетки домофона я услышал заплетающийся голос: «Не, я ехать не могу, бо я пьян». Лишившись дара речи, я тупо смотрел на домофон.
В сложившихся обстоятельствах, где он мог взять алкоголь в стране, жестко соблюдавшей сухой закон, было совершенно непонятно. Капитан-белорус пояснил: «Он с утра не пьет. Он просто струсил. Но выпить у него есть – жена самогонку гонит». Капитан сел за руль, и мы помчались в госпиталь. Надо было проехать через весь город – госпиталь находился на его юго-западной окраине. Нам не встретилось ни одной машины. Кругом было полное безлюдье. Ни боевой техники, ни войск не было видно. Только в одном месте нам пришлось объехать сгоревшую боевую машину пехоты. По эмблеме на борту я сразу определил – она входила в состав гвардии эмира Кувейта. Его дворец был как раз на пути нашего следования. За резными металлическими воротами виднелся слегка обгоревший фасад. До госпиталя мы доехали минут за тридцать. У главного входа стояли две машины скорой помощи. Я долго стучал в закрытые двери. Наконец вышел человек в белом халате. На мою просьбу выдать мне результаты анализов он отрицательно покачал головой: «Все врачи-палестинцы мобилизованы в иракскую армию. В госпитале никого нет. Когда они сюда вернутся – неизвестно». Мы уехали ни с чем.
Зато, когда мы вернулись «на базу», все кинулись расспрашивать нас о том, что мы видели по дороге. В этот момент к нам во двор заехал черный Мерседес. Одна квартира в доме была свободной. Там все мужики и собрались для встречи с представителем нашего посольства. Поскольку электроснабжение города было восстановлено, то радиоприемник кассетного магнитофона заменил нам молчавший телевизор. Из него-то мы и узнали, что президент США пообещал нанести химический удар по войскам Саддама, если хоть один волос упадет с головы какого-нибудь американца, находящегося в Кувейте.
А их там, военных и гражданских, было не мало. Правда, часть из них успела покинуть Кувейт. Первые дни дорога на Эмираты была открыта. У кого–то хватило ума на своих авто с дипломатическими номерами рвануть в Эмираты, не дожидаясь помощи своих правительств.
Однако многие, как и мы, были связаны службой, приказами и так далее. Вот Буш (старший) и решил о них позаботиться. Президент СССР признался в том, что в Кувейте есть советские люди – военные и гражданские специалисты - много дней спустя. А пока мы продолжали пребывать в полном неведении относительно нашей судьбы и участи наших детей и жен. Представитель посольства сообщил, что нам надо перебраться в торгпредство, где есть большой подвал. Там мы сможем укрыться на случай американского химического удара. «Только одеяла не забудьте взять», - добавил он. Тишина. Все смотрят друг на друга и молчат. Мое внутреннее возмущение я сумел удержать. Но только на несколько секунд. Все равно на лицах присутствующих я не увидел ничего, кроме покорности судьбе.
«Послушайте, товарищ майор, (третий секретарь посольства, в обязанности которого входило, в том числе, наблюдение за нами, армейскими чинами), я понимаю, что у вас своя подготовка, но про Первую мировую, Вы, надеюсь, читали. А сейчас газы стали намного умнее. Я мою семью в подвал не повезу. Кстати, каким образом мы доберемся до торгпредства?». Последствия такого демарша мне были известны заранее. Будь я один, взял бы одеяло, и ночевал в саду торгпредства на травке. Но отдавать майору дочь и жену я не собирался. Тут выяснилось, что передвигаться по оккупированной территории можно только при наличии загранпаспорта своей страны. Мы с капитаном переглянулись.
Кувейтские пластиковые карточки - паспорта, обратите внимание - это 1990 год, выданные всем иностранцам, в расчет не принимались - они пригодились позже, когда еда в наших холодильниках закончилась. Синие книжицы с надписью «Служебный паспорт» на каждого из нас находились в сейфе кувейтского старшего прапорщика по имени Фавзи, о судьбе которого теперь можно было только гадать.
Между прочим, американцы никогда свои паспорта никому не отдавали. Ну а сейф находился на территории управления Министерства обороны Кувейта, отвечавшего за военное сотрудничество с иностранными государствами. Там вовсю хозяйничали спецслужбы Саддама, хотя по дурости артиллеристов это абсолютно мирное место было сильно разрушено.
Один из наших переводчиков вызвался съездить на разведку и выяснить, цел ли сейф и где наши паспорта. Однако эту идею перехватил другой человек, приехавший вместе с майором, но все это время молча сидевший рядом с представителем посольства. Решив вопрос с паспортами стали обсуждать главную тему – как выбраться с оккупированной территории. В свое время командование Кувейтской армии по прибытии нашей группы предлагало снабдить каждого офицера и прапорщика личным автомобилем.
Офицера, исполнявшего обязанности старшего этой группы, привезли в гараж Министерства обороны и предложили на выбор Кадиллаки, Мазды, Тойоты и корейские авто. Черноволосый полковник «з Киеву» был нормальный мужик (еще по дороге из аэропорта, по которой мы ехали два года назад и глазели по сторонам, он, не стесняясь, матерился, видя за окном автобуса «достижения» капитализма) и дал согласие. Но его мнение в Москве никто в расчет брать не собирался: советские военнослужащие должны ездить все вместе – прапорщики и полковники. В одном автобусе. Кувейтяне взмолились – у нас нет таких автобусов в парке министерства. Это лишние расходы, плюс – где мы возьмем водителей – вас же по выходным надо будет на рынок возить! Но деваться им было некуда – обеспечение транспортом было прописано контракте. В итоге, имея, благодаря капитану-белорусу, один маленький автобус Тойота, на котором он вовремя привез домой пациентов самой уважаемой категории врачей, и который возил офицеров и прапорщиков по рабочим дням практически на границу с Ираком, мы не имели транспортных средств для эвакуации жен, детей, собаки и попугая. Но благодаря полковнику, «москалю» по происхождению, представителю могущественного военно-технического ведомства, было получено разрешение на добывание подручных транспортных средств, коих великое множество стояло вдоль обочин кувейтских дорог.
Идея была хорошая, но проблема состояла в том, что передвигаться, а тем более совершать какие-то действия в зоне ответственности иракского войскового соединения, можно было только с разрешения его командира. Излишняя самоуверенность, это, безусловно, недостаток, но в той ситуации она сыграла положительную роль. С иракцами я имел дело не один год.
На родине Саддама, рядом с его родным городом Тикрит, находился аэродром авиационного училища. В этом училище большая группа советских специалистов и десяток летчиков Индийских ВВС учили летать иракских курсантов.
Наши летуны, будучи инструкторами в подобном учебном заведении, располагавшемся на юге нашей великой Родины, быстро опередили индусов – боевых летчиков, награжденных крестами за победы в Индо-Пакистанском «инциденте», по количеству выпущенных «голубей» т.е. курсантов, допущенных к самостоятельным полетам. Президент Ирака Абу-Бакр едва успел сказать им спасибо, как его место занял Саддам Хусейн – его заместитель по партии БААС. Пока Саддам не окреп, среди иракских офицеров ходили слухи, будто бы он, когда был совсем юным, хорошо проводил время во Франции, и с тех пор его связывают с этой страной особые отношения.
Отношения другого рода, уважительно-доверительные у меня сложились как с командованием колледжа, так и с местной контрразведкой.
В учебном крыле, где курсанты постигали аэродинамику и прочие летные науки, они понимали перевод только двух переводчиков, и только два переводчика, из имевшихся в наличии, могли разобрать каракули курсантов, письменно отвечавших на вопросы преподавателей во время экзаменов и зачетов.
Лейтенант Али, местный контрразведчик, ставший при Саддаме большим человеком, уважал меня за то, что я никого из иракцев не агитировал «за советскую власть», а сосредоточился на дружбе с индусами. После Ирака в специальном учебном заведении, находившемся в городе Ленинграде, мне довелось обучать иракских офицеров, занимавших высокое положение в армейской иерархии. Мое прошлое толкнуло меня на авантюру: обратиться к командиру иракской танковой бригады, занимавшей позиции на берегу залива, слева и справа от дома, где нас по-прежнему охраняли бойцы из числа приданной ему пехоты. Но главным мотивом моего поведения была моя семья.
С каждым днем обстановка накалялась. Задержка с выходом из зоны оккупации могла привести к непредсказуемым последствиям. В пустыне песчаные бури, как правило, налетают неожиданно. Полковник – «москаль» старался как мог, чтобы эвакуировать нас из Кувейта, но Москва делала предложения одно оригинальнее другого: «Шлем самолеты». Куда? Взлетная полоса - сплошное решето. «Ладно. Вас отправят теплоходом». Спустя пару дней: «Отставить. В заливе, вокруг Кувейта, мины». Наконец, было принято решение идти колонной на Багдад.
В кабинет командира иракской танковой бригады мы вошли впятером. Хватило бы меня одного, но в то время мы все делали сообща. С первой минуты общения мне стало ясно, что впереди у нас большие трудности с взаимопониманием.
Офицеры Киевского танкового училища стали вспоминать, кого из иракских военных они учили, а комбриг в ответ сказал, что он учился в Лондоне, а тех, кого вы перечислили, забрала война в Иране и военная контрразведка. Наша просьба о помощи с транспортом осталась без ответа. Когда все вышли, я вернулся и сказал на иракском диалекте: «Послушай, лондонский денди, у меня тут дочь. Она в 1976 году родилась в Багдаде. Через год мы уехали. Надо показать ребенку место ее рождения». «Тебя кто учил нашему языку?- спросил подполковник, протягивая руку к пачке дорогих сигарет. Я ответил: «Полковник Наиф и Али-Тикритий». Сигарета осталась незажженной, а зажигалка на половине пути к ней. - Твое звание? - Мукаддам (подполковник). - Значит так, подполковник, разрешаю тебе взять любую колымагу, которую вы сможете завести в расположении моей бригады. Гуд бай!
Три старших офицера Советской Армии и два прапорщика радостно помчались к микроавтобусу, надеясь заполучить пару таких же авто. Однако мечты очень быстро рассеялись. Все машины, не поврежденные осколками и пулями, были разграблены: как правило, не было колес и аккумулятора. Время шло – близился комендантский час. И тут мы наткнулись на большой микроавтобус – японская «Тойета» с бело-голубым корпусом стояла у забора какой-то виллы и выглядела так, как будто ее пять минут назад пригнали из автосалона. Двери были открыты. Внутри на сидениях ни одной царапины. Пол чист. Ключ в замке зажигания. В это чудо верилось с трудом. Оно и не произошло. Там, где должен стоять аккумулятор, было пустое пространство. Рыжий прапорщик протянул руку, ткнул пальцем куда-то вдаль, и сказал: Я там бэ-эм-пэшку видел подбитую. А вдруг там аккумулятор есть? Он там был. Танковый. Очень тяжелый. Поэтому его никто и не забрал. Однако Тойете требовалось меньше вольт, чем он давал. Оба прапорщика долго ходили вокруг него, пока, наконец, преподаватель, большую часть своей офицерской службы проведший на кафедре, не сказал: «Да замкните гаечным ключом лишнюю батарею, и всех делов». Он же сел за руль, когда двигатель ласково заурчал.
С утра нас опять посетили посольские чины, объявив нам порядок эвакуации, которая должна была состояться через несколько дней. В ходе разговора выяснилось, что эти люди не имеют никакого представления о передвижении колонн, сформированных различной авто-техникой: они строили расчет времени движения, исходя из собственного опыта – им часто приходилось ездить в Багдад на своих люксовых авто: раз, и там. Попрощавшись, мы сели тем же составом в кружок за большим обеденным столом пустой квартиры и стали обсуждать наши действия на следующий день. Стало ясно – нам нужен пикап, на который мы погрузим бочку с бензином. Бензин будем покупать за свои деньги: посольское начальство сказало: «Зачем? Обычно полного бака хватает с лихвой». Надо купить огнетушитель. Сделать запас еды и воды. Из квартир берем одеяла и палки от карнизов, на которых висят шторы. У дорог пустыня ровная, как стол, присесть негде: будет из чего туалет сделать. «А трос? – сказал рыжий прапорщик, - вдруг тащить кого – то придется».
Утром в восемь мы выехали из ворот, которые уже никто не охранял. К добру это было или к худу, мы не знали. Шла вторя неделя оккупации. Пикап мы нашли. Но он требовал ремонта. Осколок гранаты перебил стойку левого колеса. Прапорщики занялись поиском домкрата. Мы же втроем отправились вдоль по улице в надежде найти машину на ходу. Повернув за угол, мы буквально наткнулись на командира бригады – он стоял около джипа и курил. Между нами было метров пять, когда, обогнув джип, к нему подлетели два сержанта. В руках у них блестели золотые украшения – браслеты и цепочки. Я шепотом сказал своим спутникам: быстро повернулись и топайте назад. Сделав пару шагов вперед, я помахал рукой комбригу и пожелал ему доброго утра. Сержанты остановились и спрятали руки за спину. Я подошел, всем своим видом показывая, что я ничего не видел. Комбриг расстегнул правой рукой кобуру, висевшую у него на животе. Глаза у него были злющие донельзя. От смерти меня отделяло несколько секунд, нужных ему, чтобы выстрелить самому или дать команду – меня прошьют автоматной очередью. Рассыпаясь в благодарности, я стал рассказывать ему о том, что мы решили проблему эвакуации женщин и детей, в том числе моей дочери, которая спит и видит себя в Багдаде. Но теперь вот ищем пикап, чтобы запастись бочкой бензина. Марш до столицы Ирака будет сложным, и кому, как ни ему, боевому командиру, этого не знать. Комбриг молча сел в машину и уехал. Сержанты провожали его недоуменным взглядом. Я сказал им: «Потом отдадите». Они заулыбались и пошли дальше, вдоль лавочек и разбитых витрин.
Ремонт продвигался медленно. Нашей живописной группой заинтересовался командир роты. Она занимала позиции в ста метрах от дороги, где стояла наша Тойота. Он прислал посыльного с вопросом: Что мы тут делаем? Оставив группу, я пошел за солдатом. Откинув полог землянки, он пропустил меня внутрь. Довольно просторно – подумал я, пригибая голову. На коврике, за низким столиком, сидел старший лейтенант и пил чай. Жестом он пригласил меня составить ему компанию.
Я не возражал. Да и выхода у меня не было. Уже через пять минут нашего разговора выяснилось, что он учился у нас в текстильном институте. Его русский язык был вполне сносным. На жизнь он не жаловался, хотя сказал, что уже давно не видел жену и сына. Потом попросил привезти ему телевизор. «Мы тут надолго, - сказал он, - Скоро ретранслятор заработает». «Да тут полно брошенных квартир», – сказал я. - Нельзя. За мародерство расстрел. Я вспомнил комбрига и золото в руках улыбчивых сержантов. «Ну вот. Как везде – одним можно все, а другим нет», - подумал я. - Как там, в Союзе? - Да вроде все в порядке. Телевизор я ему привез на следующий день, когда мы ездили покупать бензин и огнетушитель. Старший лейтенант пожал мне руку и сказал: «У меня есть для тебя подарок».
Через минуту к нам подъехал белый Мерседес, обдав клубами пыли. - Забирай, он твой. На переднем стекле я увидел одно маленькое пулевое отверстие.
Как раз на уровне головы водителя. Солдат вышел, не выключая зажигания. «Давай, давай! – подбодрил меня старший лейтенант, - это Мерс китайского посольства. Случайная пуля. Надо было за воротами сидеть, а не летать по улицам, когда мы наступали». «Поторопитесь, - и добавил, - скоро закроют все границы». Я сел за руль и поехал к своим. Выйдя из Тойоты, они с любопытством разглядывали наше неожиданное приобретение. Так колонной мы и въехали во двор: сначала белый Мерс, его вел черноволосый полковник; за ним пикап с бочкой бензина, а уж потом автобус с задернутыми шторками.
Утром у ворот опять появился солдат с карабином. Наши свободные гуляния в ближайший супермаркет, куда нас пускали строго по пластиковым карточкам-паспортам, убедившись в том, что мы прописаны именно в этом районе, закончились. Передвижение по дорогам тоже запретили. Как шла подготовка к эвакуации других групп советских граждан мы не знали. Видя, что система слегка барахлит, мы сами заботились о себе, возможно, немного облегчая участь тех, кто отвечал за нашу эвакуацию.
Настал день, когда мы сели в добытые нами транспортные средства и двинулись к месту формирования колонны. Там мы увидели нашего «командира» - старшего нашей группы военных специалистов – он стоял на ступеньках парадного входа в жилой дом, где размещались наши товарищи. Одет он был в голубой тренировочный костюм с двумя белыми лампасными полосками. Рядом с ним стоял полковник-москаль. В правой руке он держал стопку наших синих паспортов. Колонна пошла медленно: впереди ехала машина с иракскими номерами. В ней находились дипломаты нашего посольства в Багдаде. За ней потянулись люксовые авто, микробасы, еще авто, грузовики, автобусы … дальше не было видно, да мы и не оглядывались. Нас провожали иракские автоматчики, стоявшие по обочине шоссе – это была дорога на Багдад.
Поначалу мы ехали резво. До границы с Ираком впереди нас никого не было.
Мы проехали мимо своей бригады, которая, при желании, могла остановить танки Саддама, расположив советские БМП вдоль единственной дороги, по которой они наступали: в зыбучих песках слева и справа танки были бесполезны.
Сложности начались, когда мы пересекли границу и оказались на иракской территории. Там шла обычная размеренная жизнь. На перекрестках горели светофоры. Поскольку о спецсопровождении с мигалками никто не договаривался, мы двигались в режиме свадебного кортежа – не кавказского, разумеется, - поэтому на очередном перекрестке часть колонны отстала. Не в укор тем, кто руководил колонной, но не усвоил военные науки, хотя честно ходил на военные кафедры, надо было констатировать отсутствие арьергарда, знавшего дорогу до места назначения.
Мы продолжали мчаться по шоссе. Несмотря на нервное напряжение, дети, женщины и мы, офицеры, отодвинув цветные шторки, смотрели по сторонам. Пока был день, можно было видеть жизнь. Однако вскоре, как мы и предполагали, наступили сумерки. На очередном привале выяснилось, что часть колонны потерялась. Наши сопровождающие отправились на поиски пропавших. Первоклассных дорог в Ираке настроили много. Такие дороги появляются в двух случаях: например, в США для развития бизнеса. Он у них – основа национальной экономики. В Ираке дороги имели двойной смысл: военный в том числе.
Мы встали посреди пустыни. Бескрайние пески своим ровным бесконечным пространством повергли нас в уныние. Но дети, сидевшие на задних сидениях, грустному настроению не поддавались. Происходящее их совершенно не интересовало. У них были свои разговоры. Чуть позже жены также нашли общие темы: воспоминания о тех, кто сидел на задних сиденьях. Моя жена сообщила, что мы едем в город, где родилась наша дочь. Подробности этого события заняли не менее тридцати минут. Я бы сказал короче; «Моя дочь – кесаренок, а жена – возвращенец с того света».
Память не сохранила имени иракской женщины-гинеколага, в кабинете которой висел диплом, полученный в Великобритании. Показывая свой животик, жена все время вслух ее благодарила. Послеоперационный шов был практически незаметен. Наши швы выглядели ужасно: очень похоже на красноармейские пуговицы и шлицы времен гражданской войны. Среди «верных декабристок» обнаружилась жена-дальневосточница. Историю, которую она поведала, я не могу забыть до сих пор.
Оказалось, что ее первым мужем был офицер, окончивший суворовское военное училище на Дальнем Востоке. Когда она рожала их первенца, дочь, он был на дежурстве, и в отличие от меня, при родах не присутствовал. Три месяца ушло на малоэффективные попытки сохранить жизнь ребенка и мамы. Обе таяли на глазах.
С ее первым мужем мы вместе учились. Надо же, насколько мир тесен. Он и раньше был смелым парнем, хотя кадетская кличка у него была вполне мирная – «Студент».
Он выписал из роддома свою жену и ребенка, положив перед глав-врачем снятый с предохранителя пистолет Макарова. Это была реакция на предложение лечащего врача сделать новорожденной операцию. Якобы у нее обнаружили язву желудка. «Она, что пила и курила вместе со мной?» - заорал офицер. Из уважения, главврач, будучи незамужней несчастной женщиной, сказала: «На Алтае есть масло. Достанете – есть шанс». Масло привезли те кадеты, кто там служил. Жена и дочь поправились. Хором мы спросили: «А развелись зачем?». - Да дура я была. Хотела сделать из него генерала. Он мне уже потом сказал: «Кадеты взяток не дают. Ну и не берут».
Потерянная часть колонны нашлась. Вот только бензин у тех, кто ее искал, закончился. Пригодилась наша бочка. Конечно, сосать его ртом было неудобно, но разница высот (кузов пикапа выше Мерса) проблему быстро решила. Мы помчались на воссоединение. Люди в черном Мерседесе вели нас по дороге, рядом с которой не было ни одного населенного пункта. Попадались серебристые трубопроводы, аркой нависавшие над нами, но впереди было абсолютно пустое пространство. Мы ехали по дороге в никуда.
Никто из нас не знал, что страна СССР, куда мы всем сердцем стремились, уже совсем скоро престанет существовать. Вместе с ней доселе процветавший Ирак будет ввергнут в пучину нескончаемых испытаний. Мы не знали, что русский народ, из-за равнодушия к власти, оставит Михаила-Меченого жить и здравствовать, а иракцы своего Саддама повесят спустя десяток лет.
Поравнявшись, наконец, с «отбившимся стадом», мы с радостью увеличили скорость движения. Но вдруг беременная жена прапорщика, державшая на животе клетку с попугаем, закричала: «Они там горят!». Бежевый микроавтобус, много лет возивший наших «зэ-зр-вэшников» на работу, несся в параллель с нами, оставляя за собой тучу искр и шлейф пламени из под своего днища. В открытые окна было видно, что ни один человек не подозревал о грозящей им опасности. Они просто спали: жены - положив головы на плечи своих мужей, прочие – открыв рты и запрокинув себя на спинки сидений. Утопив педаль, мы обогнали горящий микробас и стали сигналить водителю, размахивая носовыми платками. Когда нам удалось его остановить, мы с удивлением обнаружили, что за рулем сидел араб. Он ошалело смотрел на тех, кто бегал вокруг его машины и выводил из нее сонных женщин и мужчин. Наш огнетушитель пригодился. Водитель, собираясь доехать до Багдада, не удосужился проверить наличие масла в коробке передач. Она и загорелась.
Продолжив движение, мы к раннему утру следующего дня остановились неведомо где. По всему было видно, что это конец нашего путешествия. Среди людей, суетившихся вокруг нашей колонны, я увидел знакомое лицо. Это был переводчик Главного военного советника в Ираке. Когда нас определили «на постой» - разместив на полу в каких-то одноэтажных строениях - к нам приехали возмущенные нефтяники. Они затопили бани, накрыли столы и подготовились встретить настрадавшихся соотечественников по первому разряду. Не учли одного: под водочку мы могли рассказать то, что знать советским людям и остальному миру было незачем. Поэтому нас разместили так, чтобы всех можно было контролировать. Однако старший группы, охломонистого вида полковник, приехавший в Кувейт из хорошо известного городка на Волге, особого рвения не проявлял: у него было что выпить и чем закусить. Раньше, на совершенно трезвую голову, он рассказывал, как ему удалось, будучи преподавателем военной кафедры сельскохозяйственного института, попасть в Кувейт.
Воспользовавшись тем, что контролер, «приняв на грудь», уснул, жена, я и дочь решили сходить к тому дому, где мы жили с 1975 по 1977 год. К моменту окончания моей спецкомандировки дочери исполнилось полтора годика. Город изменился до неузнаваемости. Красивые, современной архитектуры, здания стояли на месте убогих малоэтажек, прятавшихся за высокими деревьями. Улицы расширили. Витрины магазинов и кафе призывно блестели и горели огнями. К своему стыду я очень плохо ориентировался на когда-то очень хорошо мне известной местности. Нас вела моя жена. Пройдя по главному проспекту довольно приличное расстояние, мы свернули в улочку, сохранившуюся в том виде, в котором мы ее помнили, когда возили по ней нашу новорожденную дочь в детской коляске. Волны воспоминаний нахлынули и долго не отпускали меня. В километре от «нашего» дома в те годы находилось здание советского торгпредства, а чуть дальше размещался штаб главного военного советника. Торгпредство перебралось в более престижный район, а штаб и окружавшие его постройки, сад и двор были в полном запустении. Мы вернулись на главную улицу, прошли до площади, где увидели знакомый памятник неизвестному солдату. Когда-то в первые дни нашего пребывания в столице Ирака после переезда из летного училища, располагавшегося недалеко от города Тикрит, мы жили на этой площади в деревянных двухэтажных «меблирашках». Нам выделили отдельную комнату на первом этаже. В ней не было окон, и дневной свет проникал внутрь через дверь. Кроме земляного пола в комнате была еще одна достопримечательность: прямо посередине росло дерево, ствол которого мы вдвоем с женой обхватить не могли. Никому до нас дела не было, и немного поплакав, моя беременная жена стала обустраивать наш быт.
Однако несколько месяцев спустя нам дали двухкомнатную квартиру в доме, у которого мы только что были с экскурсией. Дочь гордо вертела головой, разглядывая город в котором она родилась. Его название было вписано в ее свидетельство о рождении и заграничный паспорт, хотя, при желании, мы могли указать местом ее рождения Москву. Нагулявшись вдоволь, мы вернулись к нашему временному пристанищу.
Нас ждала приятная новость: завтра нас повезут в Амман, откуда мы полетим на Родину. Не смотря на то, что нам предстоял еще один «марш-бросок», теперь уже через Иорданию, радости нашей не было границ. Когда самолет взлетел, моя жена уткнулась мне в плечо и громко зарыдала. Дома, в Ленинграде, она еще долгое время начинала плакать, нервно вытирая слезы, всякий раз, как только слышала в новостях про Ирак или Кувейт.
В январе 1991 года американцы начали военную операцию по освобождению Кувейта, назвав ее «Бурей в пустыне». Войска Саддама ушли с захваченной территории. Тогда кувейтяне восстановили государственность, а мы свою вскоре утратили. Без боя и сопротивления огромная держава исчезла с карты мира. Остаткам великого народа новоиспеченные вожди пообещали демократическое будущее, которое оказалось дорогой в никуда, очень похожей на ту, по которой мы ехали в Багдад: ничего вокруг и только изредка сверкающие серебром трубы нефтепроводов над головой.
8 января 2012
Владимир Григоревич Княжев Восток – 74:
Два рассказа про Египет семидесятых грозовых и тридцать лет спустя.
Порт-Саид
Египет для меня начался в городе Порт-Саид в августе 1970 года.
Отдельная 26-я радиолокационная рота была единственным форпостом 6-й дивизии ПВО на входе в Суэцкий канал. Роту бомбили нещадно.
После того, как наш советник, капитан Слава, представил меня ее командиру, капитану Ахмеду, и мы вышли из его кабинета, он сказал – это четвертый. Трое его предшественников погибли во время бомбежек.
Позиция роты, на которой размещались две станции, П-12 и высотомер, была покрыта глубокими воронками от бомб, заполненных водой.
Проход между ними был очень узкий, и мы с трудом пробирались ко входу в железобетонное сооружение внутри песчаного холма – командный пункт.
Там мы проводили весь день. Станция П-12 «видела» даже корабли, заходящие в израильские порты, не говоря уже о воздушных целях.
А ночью капитан Слава и я занимались текущим обслуживанием и ремонтом этой станции. Ну, он, конечно, ремонтировал, а я ему приборы и инструменты подносил.
Арабы молча стояли вокруг него и смотрели во все глаза.
Интенсивные налеты израильской авиации прекратились, как только на той стороне узнали, что в порт вошли и встали на якорь два наших больших десантных корабля, а в пригороде Порт-Саида разместился полк сто миллиметровых зенитных орудий.
Командир полка жил в соседнем домике. Эти домики на берегу моря гордо назывались местными жителями «виллами для отдыхающих». Они и были таковыми до начала войны.
Но именно рядом с такой «виллой», в которой мы с капитаном Славой занимали по комнате, я оказался на волосок от смерти.
Излюбленный маршрут израильских самолетов при возвращении с боевого задания пролегал над крышами наших домиков и далее над городом. Пролетали они парами на высоте 100-150 метров, а иногда намного ниже – 15-20 метров, не более. Про таких наши зенитчики говорили: «Это не евреи, это американские летчики, воевавшие во Вьетнаме». Возвращались они, как правило, в обеденный перерыв, который соблюдался арабами неукоснительно.
Мы тоже, в тот день приехали перекусить на своей кухне. То, чем кормили в роте, желудок воспринимал с трудом.
Подходим к дому. Над нами пролетает пара Фантомов, да так низко, что мы видим, как летчики повернули головы в нашу сторону, а мы, в свою очередь, успели разглядеть их силуэты. Миг, и они исчезли из вида. Зенитки открыли огонь с опозданием. Снаряды рвались где-то там высоко. Но осколки от них упали на крышу нашей «виллы» и вокруг нее. Один из них прошипел прямо перед моим носом и вонзился в бетонное крыльцо, на котором я стоял, протянув руку к входной двери. Капитан Слава, бледный как песок вокруг, сказал: «Ну, ты везунчик!».
С помощью молотка и плоскогубцев я достал этот осколок и потом долго хранил его уже в Союзе, но в одном из переездов к новому месту службы этот тяжелый кусок металлического сплава затерялся.
Южнее позиций нашей роты и полка «соточек», как мы их ласково называли, находился военный аэродром, на котором базировались наши истребители, а летали на них советские летчики.
В октябре мы проводили в роте учения по круговой обороне и отражению атаки противника с моря. Капитан Ахмед болел. Все команды, с моей помощью, отдавал капитан Слава. У кромки воды стояли мишени, по ним и стреляли египетские солдаты.
Вдруг сзади раздается мощный взрыв. Ну, думаем, прознали на той стороне про наши учения, и решили побомбить. Оглянулись, видим, из озерца неподалеку поднимается столб огня, дыма и воды. Мы на КП, уточнить, что происходит. Тут прибегает офицер и сообщает: «Израильский самолет упал в озеро. Летчика-американца выловили, сейчас доставят в расположение роты». Вышли мы на свет божий и видим, волокут под руки «летуна», лицо избито в кровь. Он нас увидел и давай материться. На чистейшем русском языке.
Это был наш советский летчик с того южного аэродрома.
Капитан Слава отнял его у разъяренных арабов. Еле ворочая языком, он рассказал, что подбили его, когда возвращался с Синая. С трудом перетянул через канал и плюхнулся в расположении нашей роты. Арабы потом извинялись – на еврея не похож, волосы светлые, думали – американец. Мы позвонили, и через два часа за ним прилетел вертолет. Он потом фляжку спирта нам передал в благодарность.
Летом следующего года меня перевели в штаб дивизии, и стал я жить в г. Александрии. И хотя вместе с советником командира дивизии мы постоянно ездили на передовую, жить стало поспокойнее. Даже в гости ходили. Его друг командовал советским зенитно-ракетным дивизионом. Местом его расположения был большой мол, выдававшийся с набережной в море чуть левее гостиницы Сан-Стефано, в которой мы и жили под прикрытием наших зенитных ракет и «Шилок». Так что с моря город Александрию и александрийский порт защищали советские ракетчики.
А красивый город Порт-Саид, остававшийся нетронутым бомбежками в период моего там пребывания, сравняли с землей в 1973 году. Между прочим, там на каждой улице рядом с мечетью стояла христианская церковь.
Президент Египта Анвар Садат в августе 1972 года выслал советские войска, советских советников, специалистов и переводчиков. Улетели в Союз наши артиллеристы, летчики, ракетчики, покинули Порт-Саид советские моряки – теперь можно было безнаказанно бомбить.
А в благодарность за то, что мы защищали его и его страну с риском для жизни, он дарил тарелочки с изображением пирамид, которые большинство из улетавших самолетами Аэрофлота, (кстати, американцы предлагали свои Боинги), смогло увидеть только через двадцать лет.
Москва 11.11.2011
Владимир Григорьевич Княжев Восток – 74:
Семейство Абд-Расуль
I
На арабском языке место, где ежегодно отдыхают тысячи россиян, звучит вовсе не так благозвучно, как на русском, в устах молоденькой сотрудницы туристического агентства.
Речь идет о Хургаде, расположенной на египетском берегу Красного моря.
Во времена войны с Израилем, когда вместо отелей здесь дыбились бетонные укрепления, рвались снаряды и бомбы, а танки бороздили песчаные дюны, она называлась совсем иначе.
В наши дни здесь еще можно заметить остатки взлетной полосы и укрытия для боевых самолетов, когда-то с ревом взлетавших с этого военного аэродрома.
В то лето я прилетел с женой в Хургаду на отдых. Прошло ровно тридцать лет с того времени, когда мы с ней покинули Египет, неудачливым правителем которого в ту пору был Анвар Садат.
Отель встретил нас обилием зелени и красивым закатом. Ужин нас ждал у бассейна, куда мы направились после того, как устроились в своем номере. Высматривая свободный столик, мы почти столкнулись с официантом, который, оглядываясь, летел нам навстречу с подносом, полным стаканов и тарелок. «Аваддикум фи ситтин дахия!»*, – громко выкрикивал он свои проклятия, означавшие, что он желал кого-то отправить в шестьдесят преисподен, т.е. ко всем чертям. Я проследил за его взглядом, и увидел двух ангельского вида девушек, сидевших за столиком у бассейна.
«Ситтин дахия? Да калиль авий. Мит дахия ахсан!»*, – я сообщил официанту о том, что сто преисподен будет лучше, чем шестьдесят. Было такое впечатление, что он налетел на невидимую стену. Стаканы и тарелки посыпались на кафельный пол площадки бассейна. Не обращая на него никакого внимания, мы отправились за едой. Найти свободный столик не было никакой возможности, и мы направились туда, где увидели два незанятых стула. За столом сидели три человека – две светловолосые женщины и темноволосый с проседью мужчина. Мы познакомились. Женщины приехали из Голландии. Мужчина жил в Германии. Все свободно говорили по-английски.
Я был голоден. Жена, думаю, тоже. Мы ели с удовольствием. Троица, напротив, с тоской смотрела на свои тарелки. Грусть в глазах читалась неимоверная.
«Кухня отеля вам не нравится?» - спросил я.
«Нет, что вы. Все очень вкусно», - ответил немец.
Я перевел взгляд на бледное лицо молоденькой голландки. Не дожидаясь моего вопроса, она сообщила, стесняясь: «Уже неделю, как есть ничего не можем». И дотронулась до своего голого животика.
* египетский диалект арабского языка
«В отеле есть врач. Он, что, ничем не помог?», - проглотив кусок мяса, спросил я. Немец молча достал из кармана белые таблетки в упаковке и протянул их мне. Я покачал головой, и посмотрел на жену. Она взяла упаковку, пробежала глазами по названию лекарства, написанному на арабском языке. Ее смех вызвал удивленные взгляды всех, кто сидел вокруг. «Аспирин», - вытирая слезы, с трудом произнесла жена. Ей, окончившей Ленинградский фармацевтический институт, было нелегко сдерживать себя, и было жаль этих бедолаг.
«Сейчас пойдем в аптеку и купим нужное лекарство», - сказал я.
Почти хором они спросили, с надеждой в голосе: «Вы врач?».
«Моя жена – фармацевт», - сообщил им я.
Единственная дежурная аптека в досягаемости оказалась закрыта. Наши новые знакомые, было видно, расстроились еще больше.
- Мы улетаем завтра утром. Нельзя весь полет просидеть в туалете.
- Надо будет вернуться сюда после молитвы, - уверенно сказал я, - а пока примем испытанное средство: ром и кока-кола. 50 на 50.
Мы отправились в отель, и зашли в бар.
«На здоровье!», - довольно сносно произнесла голландка, которая была примерно одних лет с моей женой.
Я не стал поправлять ее: хватит того, что я их лечу. Бесплатный курс русского языка не входил в мою благотворительную программу.
После тоста «Боттомз ап!», что означало «Пьем до дна!», их глаза повеселели. Третий раз мы выпили только с немцем.
Когда на Хургаду опустилась кромешная тьма, мы вернулись к аптеке. Ярко освещенные прилавки и стеллажи с лекарствами улучшили и без того приподнятое настроение наших европейцев. Жена написала название лекарств, и счастливая троица выбежала из аптеки, прижимая белые пакеты к груди. Когда они уезжали в аэропорт, мы были уже на пляже. Посыльный принес нам записку. Под словами благодарности я с трудом разобрал длинные имена голландок, поскольку забыл их напрочь.
Бар у моря был оформлен в бедуинском стиле. На песке под тентом лежали коврики, подушки, и стояли низкие столики. Главные проходы были застелены циновками из пальмовых листьев. Я попросил, чтобы нам налили «Спрайт» и поставил два пластмассовых, приятно шипящих стаканчика, на столик, за которым расположилась моя жена.
«Пойду возьму себе холодного вина», - сообщил ей я. Ответом мне были нахмуренные брови. «Здесь и пообедаем», - это звучало как оправдание. Когда я вернулся, то с удивлением обнаружил, что стаканчики были также полны, как и раньше. «Присядь и посмотри, что они делают с грязными использованными стаканчиками. Вон в ту дверь их уносят, там моют и ставят за стойку бара – экономия называется, - с улыбкой произнесла она и тут же перестала улыбаться,- Ты понял, что произошло с нашей троицей?»
«Конечно. Они не пили ром и колу. А виски, купленный в дьюти-фри, прикончили через пару дней пребывания в отеле»,- молвил я, потягивая холодное вино из стеклянного бокала. Когда мы вернулись к своему бунгало, то увидели около него очередь из пяти человек. Впереди стояли две русских женщины. По сравнению с голландками – просто модели с конкурса красоты.
«Мы слышали, что вы – доктор, - сказала брюнетка, - У нас проблемы. Дети сильно страдают».
Мы рассказали им, отчего и почему это происходит. Жена дала подробные инструкции. Остальным я повторил все это по-английски. В течение дня к нам обратились еще семь или восемь человек.
Скандал быстро замяли. Стаканчики стали выбрасывать. В баре появилось больше стеклянных бокалов. Дня два жена и рядом загоравшие женщины бурно обсуждали тему плохих и хороших отелей. Потом все забылось. А на четвертый день мы поехали в долину Царей. Жена надела легкие тапочки, о чем сильно пожалела. Раскаленный асфальт и песок жгли ей ступни. Спрятавшись в тени, она предоставила меня самому себе.
Ей явно не везло с достопримечательностями. В наш медовый месяц, тридцать лет назад, мы поехали из Александрии в Каир посмотреть на пирамиды и сфинкса. Жена легко вспорхнула на три камня вверх по пирамиде Хефрена, а спуститься оттуда самостоятельно уже не смогла. То же самое произошло с ней через несколько лет в Ираке, когда она с воодушевлением поднялась на самый верх “Вавилонской” башни. Обратно она шла с закрытыми от страха глазами, ведомая под руки двумя военными летчиками.
Мы двигались по стандартному маршруту через Нил и, наконец, оказались около гробниц египетских фараонов. Жена осталась сидеть под навесом, а я отправился с нашей группой вслед за гидом, который предупредил нас о том, что внутри гробниц фотографировать что-либо строго запрещено.
Спустившись, в очередной раз, под землю и подняв свои глаза к потолку погребальной камеры, я обнаружил там необычную фреску с изображением всем известных египетских богов. Меня поразило то, что она резко отличалась от той, что можно было купить в любой лавчонке, торговавшей сувенирными папирусами. Слушая гида, монотонно рассказывавшего истории, придуманные им самим и учеными-египтолагами, я жадно всматривался во все детали изображения. Лишь много позже я понял, почему мой взгляд был прикован именно к Богине Нут – кроме нее на фреске, симметрично прильнув к спине Богини Нут, находился Бог Геб.
Гид настойчиво звал тех, кто отстал, соблазняя тем, что сейчас мы отправимся к гробнице Тутанхамона. Вход в нее был замурован. Мы поглазели на металлическую ограду и оправились к автобусу.
II
Поскольку сфотографировать фреску мне не удалось, а все торговцы в Хургаде, которых я дотошно расспрашивал, честно перелистав стопки папирусов, говорили «ма фиш»1 , мне ничего не оставалось, как смириться с неудачей. Однако я не оставил надежды найти нужную мне фотографию в альбомах, сделанных профессиональными египтологами. Дождавшись, наконец, дня вылета, я все время торопил жену с отъездом в аэропорт.
На следующий день, в воскресенье, я уже листал богато изданные тяжелые фолианты в магазине «Библио-Глобус», однако все закончилось ничем – там было много фотографий, но той, что была нужна мне – не было. При этом, смешно сказать, я не понимал, почему так настойчиво ищу эту фреску. Я всего лишь подчинялся внутреннему зову. Многолетнее погружение в арабский язык, знание нескольких его диалектов, в том числе египетского диалекта арабского языка, никогда раньше не пробуждало во мне интереса к египтологии. Активное участие в современной жизни арабских стран, казалось мне более важным делом.
На этот раз меня захватила мысль о том, что я приблизился к какой-то тайне, которую мне необходимо раскрыть. Я ощущал себя человеком, которому суждено сделать величайшее открытие. Мощные импульсы ранее незнакомого мне честолюбия питали мою настойчивость. На какое-то время я удовлетворился тем, что мне удалось (в моем воображении) разгадать другую загадочную фреску.
Я не занимался никакими специальными исследованиями. Мне просто пришла в голову мысль о том, что Богиня Нут очертила своим изогнутым телом экран вселенского компьютера, на котором открыты неведомые тексты Excelлевских файлов, а под ними Книга о тридцати пяти листах.
В который раз, рассматривая египетские иероглифы, я вдруг осознал, что знаменитый француз, Жан Франсуа Шампольон, стал очередной жертвой египетских Богов, которые уводят людей от раскрытия их тайн. Поскольку современные знания иероглифики позволяют лишь частично установить смысловую составляющую иероглифа, а фонетическую его часть точно определить невозможно, так как ее носители мертвы все поголовно, то высшие силы позволили французу услышать и понять только малую толику того, что скрывают рисунки и знаки. Иначе как можно объяснить название труда Шампольона, опубликованного в 1822 году: «Письмо к г-ну Дасье относительно алфавита фонетических иероглифов…».
Мое снисходительное отношение к Жану Франсуа Шампольону сменилось на глубокое уважение после того, как я специально поехал в Египет через год, уже один, без жены, всего на несколько дней, только ради того, чтобы сфотографировать, во что бы то ни стало, ту фреску, детали которой будоражили мое воображение.
1. ма фиш - ег. диалект, нет
Я проникся уважением к этому французскому офицеру, потому что понял – он не испугался, хотя, побывав в Египте один раз, он больше туда не ездил, однако на пути к разгадке открывшейся ему тайны Шампольон пошел до конца – он умер, когда ему было чуть за сорок. Француз проявил настойчивость и мужество. Я же бежал в страхе от «моей» тайны, поджавши хвост.
III
В просторном холле отеля «Али – Баба» в первый день моего там пребывания я оплатил поездку в долину Царей. Больше желающих не нашлось. В этот пятничный заезд из русских я был один, хотя в отеле наших было много. Ни номер, ни пляж, ни еда, ни бары меня не интересовали. Проведя субботу в бунгало у моря, я с трудом дождался раннего утра воскресенья. Отъезд был намечен на шесть часов. Однако в условленное время автобус не появился. Ни в холле, ни снаружи не было ни единой души. Отель спал. Я нервно выбежал на дорогу. Две фотокамеры болтались у меня на шее. Мелочь позвякивала в кармане. Было тихо.
Через тридцать минут появился гид, который продал мне путевку, и обвинил меня в том, что я опоздал к автобусу. В живых он остался только потому, что в моей голове билась одна мысль «Я должен попасть в долину Царей. Следующая экскурсия в четверг, я не успеваю». Зная, что все автобусы собираются на специальной стоянке, я задал гиду всего один вопрос: «В котором часу выдвигается колонна?»
В моем распоряжении было тридцать минут. Я разбудил спящего водителя такси, стоявшего напротив отеля. На мои слова он реагировал слабо. В чувство его привели только деньги. Мы помчались. Однако отъехали недалеко. Вооруженный карабином солдат остановил нас на выезде из Хургады. Быстро выяснилось, что иностранцам нельзя самостоятельно передвигаться по Египту. Меня выручил водитель такси. Он пояснил солдату, что «хавагя»* – иностранец передвигается не самостоятельно, а под его, водителя, ответственность. Сработало.
Когда мы подъехали к воротам, первые автобусы уже стартовали. Я кинулся искать свой по названию фирмы, которое должно было красоваться на борту моего автобуса. Уже через две или три минуты я привлек внимание офицеров, руководивших построением колонны. Нужный мне автобус почему-то обнаружен не был, но меня подсадили в последний, почти на ходу, со словами: «Найдешь свой на первом привале». На привале автобуса не оказалось. Майор сказал мне, что его ребята отвезут меня назад, но при этом я должен заплатить штраф в 400 долларов. Пришлось обратиться к амиду (соответствует воинскому званию «генерал-майор») на чистейшем египетском диалекте, повергнув его на минуту в полный ступор. Препирались мы минут десять. Никакой любви или уважения к иностранцу, говорившему на его родном языке (что большая редкость), он не испытывал.
* египетский диалект арабского языка
Выручил случай. Генерал держал в руке ключи на брелке с логотипом известной нефтяной компании. Пропуск в московский офис этой компании, где я работал, случайно остался в обложке моего заграничного паспорта. Сын генерала работал в этой же компании на нефтяной платформе в районе Порт-Саида. Майор получил команду определить меня в автобус, водитель которого за повторно оплаченную путевку согласится меня взять. Я попал в автобус, где было пятеро иностранцев. Все остальные пассажиры оказались торговцами сувенирных лавочек, которые ехали по своим делам в мастерские и магазины, где они оптом закупали товар. В долину Царей мы попали за тридцать минут до закрытия гробниц. Не дожидаясь паровозика, который мог задержаться, я побежал вверх по дороге.
Одна из фотокамер, на которую я возлагал большие надежды (маленький фотоаппарат ЛОМО позволял без вспышки получать на чувствительной пленке прекрасные кадры), падает на асфальт. Я поднимаю ее и бегу дальше, сжимая в руке билетики на вход в усыпальницы царей. Пробежав по деревянному настилу к входу в нужную мне гробницу, я попадаю в плотный строй многочисленной группы японцев. Наконец я у цели. Начинаю переводить пленку в аппарате ЛОМО – колесико не крутиться, механизм заело. Беру в руки японскую фотокамеру со вспышкой, поднимаю голову и вижу белый потолок.
С трудом прихожу в себя. Думаю, может, я ошибся и зашел не в ту гробницу? Бегу на выход. Времени остается в обрез. Смотрители уже закрывают двери на входе. Сую им в руки деньги и прошу пропустить на пять минут. Все напрасно. Фрески нет. Спрашиваю экскурсовода, который ведет японцев к паровозику: «Почему там белый потолок?». Его ответ сразил меня на месте – «Там идет реставрация. Фреску сняли и увезли в мастерскую. Обещают закончить через полгода. Но вы, наверно знаете, как у нас любят говорить «букра»2.
Я сел в паровозик и поехал к автобусу. Смеркалось. На обратном пути мы заехали на какую-то фабрику. Колонна ушла по своему маршруту. Водитель решил догнать ее по одной ему известной короткой дороге через пустыню. Солнце уже скрылось за холмами, но было еще светло. Дорога летела нам навстречу. Однообразный пейзаж стоял за окном. Я сидел в первом ряду кресел и от скуки наблюдал за водителем. Мужик он был заводной, много болтал и слушал веселую музыку. Но дело свое он знал – ловко вписывался в повороты и не давил на газ тупо, как это водится за многими, кто сидит за рулем в Египте. Это нас и спасло. Когда лопнуло колесо, и нас стало водить по дороге, как по желобу бобслея, он справился с управлением и сумел остановить автобус.
Все вышли, и мужчины жадно закурили. Я оглядел окрестности, сливающиеся с серым небом и такого же цвета песком. Жильем не пахло.
2. букра – ег. диалект, завтра (т.е. очень долго, с большой задержкой, или никогда)
Арабы стали гадать, как далеко находится ближайшее поселение. Мы находились в стороне от основной трассы. Однако нам повезло. Сзади появился грузовик, и наш водитель кинулся ему навстречу. Из разговора двух водил стало ясно, что у нашего нет запасного колеса, а колесо, которое предложил водитель грузовика, установить не удалось. Нас взяли на буксир и довезли через час до маленькой деревушки, в которой нашелся насос и все необходимое, чтобы починить колесо. Прошло еще полтора часа. Водитель и трое арабов из числа пассажиров продолжали возиться с колесом, когда появились офицеры полиции и контрразведки на машинах сопровождения туристических колонн.
Подполковник в стоптанных ботинках и застиранной форме проверил документы у всех иностранцев. На хорошем английском он сообщил трем европейкам, что, судя по оставшимся на асфальте следам, нам всем жутко повезло в том, что мы остались живы, за что надо благодарить аллаха. Я же знал, что надо просить Богиню Нут пощадить нас и отпустить с миром.
Цепочка событий уже выстроилась в моей голове, и я стал тихо произносить клятву Богине не пытаться проникнуть в ее тайны.
Дальше мы ехали со скоростью 80 км. в час, так как впереди нас ползла машина сопровождения. Подполковник на своем Форде умчался в обратном направлении. В три утра мы вернулись в Хургаду. Я упал на постель и проспал до обеда. Оставшиеся до вылета дни я провел на пляже. Сувениры я купил на территории отеля, оставив деньги на дьюти фри в аэропорту: жена просила привезти флакон Шанель №5 и что - то еще с итальянским названием. Кое-что из парфюмерии я купил еще в Домодедово, помня, что выбор в аэропорту Хургады не слишком велик. Так оно и оказалось. Стоя перед стеллажами, я позвонил жене по мобильнику, благо мой служебный телефон позволял звонить в Москву из любой страны с любого континента. Мои предложения жену не устроили, и я отправился в другую секцию за алкоголем.
Проходя через рамку с плафончиками оранжевого цвета, я услышал сирену. «Чего вдруг? Я же ничего не купил», - успел подумать я, как вдруг рядом со мной оказался охранник и, потребовав открыть мою сумку, запустил туда руку. На свет появился пакетик с духами. Благо там же лежал чек из дьюти фри Домодедово, иначе сидеть бы мне в египетской тюрьме.
«Хороший ход, Богиня», - произнес я вслух. Служитель смотрел на меня, как на идиота. Я был слегка заторможен, не спорю.
Мои объяснения его вполне устроили, и я отбыл на посадку. Пройдя личный досмотр, я расположился на скамейке. Рядом сидела семейная пара. Им явно не повезло с отдыхом в Египте. Мужчина, не смотря на то, что был абсолютно трезв, ругался матом, крыл всякими словами отель, регистрацию билетов и все на свете. Женщина безуспешно пыталась остановить поток его слов: «Миша, Миша! Тут же дети». Нам объявили задержку. Мужчина зашелся в новом приступе возмущения. Я достал фляжку виски и кивнул ему. Он взял ее без слов, плеснул жидкость в белый стаканчик и вернул «Джеймсона» мне. Укладывая фляжку в сумку, я обнаружил, что моего служебного мобильника там нет. «Оставил в дьюти фри», - пронеслось в моей голове. Тут объявили посадку. «Черт, ведь пять минут назад была задержка», возмутился я вслух. «Ты че, дядя, не рад штоли?» - спросил меня тот, кому я дал виски.
Я подошел к рамке, где мы проходили досмотр, и обратился к офицеру с просьбой пройти в дьюти фри и поискать забытый там мобильник. Он улыбнулся и достал мой мобильник из своего кармана. Я протянул руку, но офицер потребовал назвать код снятия блокировки клавиатуры. Я сказал. Забрав мобильник, я поспешил в самолет. Когда мы взлетели, я допил остатки виски и попытался уснуть. Не тут то было. Внутренний голос твердил мне: «Моли Богиню Нут отпустить тебя. Клянись ей, обещай забыть о фреске и ее тайне». Я не стал перечить внутреннему голосу и дал искренние обещания.
Через три года я летел из Оренбурга в старом, давно достойном списания, Боинге. Город, в котором есть мост, отделяющий Европу от Азии, поразил меня архитектурой старинных жилых домов и прочих зданий, а также вредностью характера некоторых его жителей.
В Москве в районе аэропорта Домодедово была прекрасная погода. Видимость была такая, что на земле было видно лыжников в желто-красных куртках. Мы стали снижаться. Бухнули стойки шасси. Однако вместо захода на посадку мы пошли на второй круг. Рядом со мной сидел пожилой пилот в форме гражданской авиации. Он летел в Москву к дочери. На его лице я прочитал некоторое беспокойство. И тут я услышал свист: громко визжал сервер привода левой стойки шасси. Наш ряд находился как раз над этим механизмом. Время шло. Визг то начинался, то пропадал. Я посмотрел на побледневшего пилота и тихо спросил: «Левая не выходит, да?». Он кивнул. Самолет стал набирать высоту. Мы вошли в слои, где явно ощущалась турбулентность. «Может, вытряхнет?» - обратился я к пилоту. Ничуть не удивившись моим познаниям, он сказал: «Дай бог!». Но я уже знал, что надо не только Богу молиться - мне надо срочно просить прощения у Богини Нут. Ведь это я два дня назад в запале выкрикнул своему шефу: «Все, увольняюсь. Буду на пенсии египетскими тайнами заниматься. Больше заработаю».
Трясло нас долго. Стюардесса объявила, что мы стоим в очереди на посадку: над Домодедово скопилось много самолетов. Мы переглянулись с пилотом, и я уставился в иллюминатор.
Я обращался к Богине Нут с обещанием не нарушать больше данную ей клятву даже в мыслях. «Даже думать забуду об этой фреске» - говорил я ей.
Нас тряхнуло еще раз, и мы пошли на снижение. У меня был коньяк в сувенирной фляжке. Я предложил пилоту выпить за мягкую посадку.«На борту не пью», - коротко ответил он. Я шел последним и, проходя мимо стюардессы, говорившей всем пассажирам приятные пожелания, спросил: «Часто у этого американского корыта шасси застревают?».
Она весело ответила: «Да нет. Это в первый раз».
Я вышел на трап и глубоко вдохнул морозный воздух.
IV
От автора: история всей мировой цивилизации искажена в угоду теологическим догмам и личным корыстным интересам некоторых homosapience. Впереди ее переосмысление и новые открытия, а также реабилитация одних имен, и стыд для многих, кого мы пока еще восхваляем.
Так в 1871 году была оболгана и обвинена в воровстве семья абд-Расуль. Им открылись захоронения в долине, затерянной среди неприступных скал. Эти обвинения звучат и в наши дни на страницах журнала GEO3, устами тех, кто даже не владеет арабским языком, и пишет всякие несуразицы в арабских названиях тех мест, где обнаружены захоронения и тайники, не говоря уже о фамилии оболганных людей: слово «расуль» означает «посланник Бога», коим является «пророк»** Мухаммед.
Члены семьи, носящей фамилию «Посланник Бога», не могли быть ворами. Они были открывателями – им «разрешили» найти то, что они нашли.
Все знают про Долину цариц Нового царства, наверное, благодаря царице Неффертити, супруги Рамсеса II, но мало кто задумывался над тем, что во времена, предшествовавшие Древнему Царству, мужчины не были верховными правителями – женщины были властителями того мира.
Отступив от искусственного летоисчисления, можно предположить, что там, в Судане, о котором мы совсем мало знаем, под Нубийской пустыней скрыт центр цивилизации миройя или еще более древней цивилизации, где правили женщины, и для которой Египет был периферией. В этой цивилизации существовал культ Богини-Матери, прародительницы всего живого, давшей людям понимание вечного творческого акта, который воплотился в их сознании как космогония единого и абсолютного Бога.
В наше время беспристрастные ученые уже начали говорить об этом. Давление католической Церкви немного ослабло. Да и есть ли угроза в том, что будут сделаны открытия, благодаря которым станет известно о древнем царстве, где, говоря современным языком, исполнительная власть принадлежала женщине, но существовало равенство полов, зафиксированное в равенстве богов – Неду и Ненет, Нун и Нунет, Неху и Нехет, Кек и Кекет?
Возможно, есть причина, которая подталкивает к искажению истории. Например, известный рисунок в египетской мифологии, трактуемый как «Зодиак Дендера», вовсе никаким зодиаком не является, поскольку на самом деле это «Генератор Жизни», причем именно той части ее существ, которые рождаются Богиней-Матерью.
3. ГЕО №8 август 2004, стр. 102GEO
** изначально неверный перевод слова «расуль» - посланник
Только в них может войти Дух Вселенский – в египетской мифологии это Абсолютный Дух Ра, растворенный в изначальном Хаосе. Получается, что Господь сотворил нас, землян, не сам, а через генератор. Ну, кто же такую ересь воспримет всерьез? И так, согласимся мы с этим или нет, но египтяне графическим рисунком на фреске сообщили, что в распоряжении некоей цивилизации, (вероятно, находившейся на территории Судана и Южного Египта), имелся «Генератор Жизни», который использовался для того, чтобы заселить Землю разными существами и людьми.
Люди прошли через каменный век, освоили сушу, создали различные культуры, которые были примерно одинаковы. Т.е. высшая цивилизация существовала одновременно с неандертальцами и хомосапиенсами, имевшими в своем распоряжении примитивные орудия и ходившими нагими или в шкурах. Подтверждение и доказательства этому можно найти и в наше время – те, кто был создан «Генератором Жизни» и не цивилизовался, до сих пор живут на известных или затерянных землях в разных уголках нашей планеты, оставаясь на уровне неолита.
Прошло много лет с 1822 года, когда молодой француз объявил миру о своем открытии.
Пора бы современным исследователям, имеющим в своем распоряжении компьютеры и мощные программы, перепроверить француза, пойти дальше и дать человечеству знания и информацию о мире, в котором жили «египтяне» НЕИЗВЕСТНОЕ КОЛИЧЕСТВО ТЫСЯЧ ЛЕТ ТОМУ НАЗАД. Для этого есть все основания, поскольку совершенно ясно, что ни о каких буквах господина Шампольона речи быть не может, да и сам он названием своей работы свел на нет свое открытие. То, что он превратил в алфавит, и что сейчас используется в туристической индустрии Египта, не имеет отношения к реально сохранившейся на сегодняшний день знаковой системе, изрядно подпорченной воображением современных реставраторов.
Египетские «иероглифы», а точнее графические знаки, с которыми познакомились миллионы туристов и горстка исследователей, на самом деле являются «триггерами»***. Эти триггеры создавали в головах носителей той загадочной цивилизации образы и сигналы, которые они могли а) слышать, как мы сейчас слышим в своей голове запомнившиеся песни и мелодии, а композиторы слышат целый оркестр и каждый отдельный инструмент; и любой преподаватель музыки, сидя за фортепьяно, может напеть мелодию, глядя на ноты; б) видеть, как некоторые из нас (разного рода художники) могут видеть зрительный образ, и, наоборот, через органы зрения создавать ментальный образ и входить в мыслительный процесс.
Таким образом, эти знаки-триггеры были более совершенным инструментом, чем алфавит и сопутствующая письменность: они рождали звук, зрительный образ и мысль эффективнее, чем текст на глиняных черепках, папирусе или бересте.
*** от англ. слова trigger: триггер – запускающий элемент.
Возможно, что какие-то триггеры сработали, когда их увидел молодой офицер французской армии. Почему его мозг воспринял то, что другие люди не воспринимали, на сегодня остается тайной и вряд ли найдет объяснение.
Однако офицер неспроста решил больше никогда не появляться в Египте. Вероятно, в тот момент, когда он увидел триггеры, ему показалось, что он сходит с ума. Лучше бы француз оставил воспоминания, в дополнение к своему букварю, и описал место и знаки, на которые он смотрел, когда ЭТО с ним началось. Все убеждены в том, что козлы и бизоны, нарисованные на стенах пещер, назывались несовершенными звуковыми формами, издававшимися первобытными людьми. Но вскоре эти звуки стали речью. А потом звуки и зрительные образы превратились в буквы и текст. При этом считается, что строение мозга современного человека не отличается от человека, жившего много тысяч лет назад. Но ни тогда, ни сейчас, отдельный индивид не в состоянии уместить в своей голове весь объем знаний и информации, накопленных сообществом индивидов и находящихся в оперативном обращении. Мозг человека – это труба граммофона. На что ни запиши сигнал – на пластинку, магнитную ленту, CD и т.д. – без него музыки не будет. «Технари» могут спорить с этой литературной аллегорией сколько угодно. Стоит выключить динамик и слышно их не будет.
Это, конечно, шутка, но синергетический эффект триггеров может быть использован и сегодня в нашем предстоящем общении с инопланетным разумом. Осталось понять механизм их действия. Для этого надо организовать поиск людей, чей мозг может реагировать на «египетские» триггеры. Кроме того, язык, сохранившаяся система знаков и символов, фольклор и этническая культура народностей, ныне проживающих в Астраханских землях, могут помочь современным исследователям в разгадке египетских тайн. Возможно, разного рода следы и подсказки можно обнаружить и в других местах. Пирамиды строили по всей планете. По всей планете путешествуют и россияне.
Может быть, кому-то из них откроется то, что было лишь приоткрыто почти двести лет тому назад.
Москва 11.11.2011
Владимир Григорьевич Княжев Восток – 74:
Часы с державным боем (Рассказ)
Посвящается тем, кто любит рассуждать в Давосе на тему нравственной экономики.
Невский проспект. Лето 199Х…. Полдень. У популярной гостиницы, как обычно, полно иностранных туристов. Ухоженные, приятные лица. При появлении гида-переводчика, они слетаются, как воробьи на крошки хлеба, и что-то бурно обсуждают, держа в руках карты города и буклеты. Одни идут к автобусу, другие отправляются бродить по городу. Но ни тем, ни другим никак нельзя миновать неподвижную фигуру морского офицера в форме капитана первого ранга, хранящую полное молчание. В поле зрения идущих попадает и аккордеон, сверкающий перламутром. Внезапно безмятежную тишину нарушает песня. Аккордеон и морской офицер оживают, туристы останавливаются в удивлении – русский поет на английском языке популярный хит музыкального сезона. У его ног, на сером асфальте, лежит фуражка с белоснежным верхом и золотой кокардой. В фуражке блестят монетки и видны однодолларовые бумажки. Грудь офицера украшают ордена и медали. Певец обрывает песню на полуслове и начинает петь на русском языке «Севастопольский вальс». Поет он задушевно, но не профессионально. Сраженные такой экзотикой иностранцы раскошеливаются – монетки падают в белоснежный круг.
Двадцать лет назад он был капитаном третьего ранга – имел на погонах всего одну звезду. Но его форма висела в шкафу по адресу его двухкомнатной квартиры в серой пятиэтажке, а сам он успешно трудился за рубежом на благо нашей великой Родины.
Ему удается продержаться у гостиницы часа два. Затем к нему подходят двое и после непродолжительной беседы уводят его к черной «Волге».
На Литейном машина тормозит у здания*, в которое он ходил на службу более двадцати лет. В очередной раз его будет увещевать тот, с кем он учился и сидел за одной партой.
Все напрасно. От него уходит жена, сломленная его пьянством и неприкаянностью. Наконец, кому-то приходит в голову устроить его на работу в иностранную фирму. Там – дисциплина и много чего еще, полезного.
Он покупает иномарку. Заводит любовницу. Ее звали Лана. Легко догадаться, куда утекают заработанные доллары. Когда он нас с ней познакомил, моя проницательная супруга сказала: «Ему конец!». Так оно и вышло.
Его бывшая жена, Манечка, Маняша, – добрейшей души человек – на его поминках плакала с начала до конца этого грустного мероприятия. Мы тоже плакали, слушая тех, кто говорил о нем слово. Лана не пришла и не позвонила.
Когда мы вместе с ним вернулись из-за рубежа, где работали от двух разных ведомств в одной стране, то до его развода с женой продолжали видеться довольно часто: устраивали пикники на природе, ходили в театр, на концерты.
После развода моя жена продолжала общаться с Маняшей, ездила к ней в гости. Как-то Маняша пригласила нас вдвоем, сказав, что у нее для нас сюрприз. Сюрпризом было уже то, что к ней мы ехали не по адресу съемной квартиры, а совсем в другое место.
Мы привыкли с женой к низким потолкам своей квартиры на Васильевском острове. Когда к дочери приходили одноклассники и гурьбой вваливались в прихожую, то задевали головами плоскую люстру.
В этой квартире, тесно заставленной антикварной мебелью, до удивительных по красоте люстр было не достать и с табуретки.
В одной из комнат я увидел изящный столик красного дерева. На нем стояли часы – точная копия кремлевской башни – одним словом куранты в миниатюре. Они не шли. «Понятно, древность такая», - подумал я.
Моя жена и Маняша увлеклись разговорами на кухне, а я был предоставлен сам себе.
По долгу службы мне приходилось бывать во всех значимых музеях Ленинграда и его окрестностей. Удивить меня сложно - кроме экспозиций довелось видеть и заказники.
Пользуясь свободой, повел я себя нагло и неприлично: я стал открывать все, что имело дверцы.
В шкафу вишневого дерева я обнаружил военную форму – погоны и цвет канта вызвали глубочайший интерес.
Я помчался на кухню, чтобы узнать, чья это форма и квартира.
* Это здание известно в Ленинграде (Санкт-Петербурге) как «Большой дом». В нем располагаются силовые ведомства, в том числе ФСБ (КГБ) и т.д.
Маняша сидела ко мне спиной. На секунду, прервав их бабскую трескотню, она сказала: «Моего мужа. Он был офицером личной спецслужбы Сталина».
В прихожей прозвенел звонок. Я вздрогнул.
«Вот и он!», - радостно завопила Маняша. Я увидел высокого холеного мужчину. Что-то в его осанке выдавало его очень приличный возраст.
- Степан Арнольдович.
Мы познакомились.
По ходу сервировки стола Степан Арнольдович делал Маняше замечания. «Ничего, скоро научусь!», - бодрым голосом отвечала она.
«Вы так, по – царски, каждый день ужинаете?» - смело спросил я.
«Нет. Думаю, что цари в будни ужинают скромнее» - улыбнулся он.
Когда выпили по первой за знакомство, Степан Арнольдович спросил: «Чем интересуетесь, молодой человек?».
- Политической экономикой. Правда, с курсантских времен не совсем удачно. После семинара спросил седовласого полковника: «А почему Польша говорит о слабом рубле? И что такое слабый или сильный рубль?»
- И что?
- Он мне сказал никого больше об этом не спрашивать и вообще забыть эту тему.
- Ты забыл?
- Нет. Пожил в Йемене три года и написал диссертацию о том, что в йеменском обществе классов нет. Там родоплеменное устройство. И никаких предпосылок для социализма. Юг стал жить искусственной жизнью: ему привили другую форму. Как в лаборатории.
- Что было потом?
- Мне мой родственник, работавший в ВАК, сказал: «Спрячь или сожги».
Выпили за женщин. По - офицерски. Они, правда, не скучали. У нас свои темы для разговора, у них свои. Но были рады, когда Степан Арнольдович на красивом русском языке сказал о тайной причине союза столь разных существ.
Взгляд хозяина квартиры был более чем проницающим. Потом он произвел какие-то манипуляции у часов на резном столике, и предо мной появились два листка. На одном было написано чьей-то рукой:
Маркс нам не подходит. Он говорит только о капиталистическом промышленном производстве. Мы должны объяснить, как строится жизнедеятельность нашей нации. У нас любое начинание должно иметь духовное начало.
На другом листке была напечатана какая-то формула.
-Это Его подчерк?
- Значит - проболталась. Ну да ладно. Я про тебя наслышан.
- Очень приятно. И все же!
- Может быть. Я видел лишь короткие резолюции. Но тайный ящичек мог открыть только он. Я открыл случайно, когда завод кончился. Если часы идут, его не открыть.
-А формула? Она же на машинке напечатана! И бумага разная. Кто написал от руки: (начинание) x (деньги) x [(свершение) x (моральные ценности)] x (деньги штрих) x (новое начинание)?
«Это я», - сказал Степан Арнольдович, - «По-русски смысл глубже воспринимаю. А что, неправильно перевел?».
(I) x (m) x [(a) x (MV)] x (m`) x (I`)
I intention
m money
a accomplishment
MV Moral Value
m` more money
I` new intention
- Да нет, все точно. Вы где английский учили?
Он встал и пошел к резному столику.
- Так чья же это формула? И как она у него оказалась?! Зачем он ее спрятал?
Я был готов задавать еще много вопросов, но Степан Арнольдович меня остановил.
- Вспомни, что сказал твой родственник.
Два листочка исчезли в потайном ящичке, а часы мерно затикали.
Когда мы с женой уходили, часы нас провожали державным боем.
Москва
Январь 2010
От автора:
Современная модель мировой экономики – это зеленое поле карточного стола Фондовой Биржи, за которым сидят умудренные опытом игроки (Англия, США, Германия и т.д.) и начинающие (Россия, Индия, Китай и т.д.).
В ходе игры везет то одному, то другому. Бывает и начинающие что-то выигрывают. Но главный куш всегда достается шулерам, например, Джорджу Соросу.
Понятно, что всю жизнь за карточным столом не просидишь, да и любая игра рано или поздно заканчивается, а пузыри лопаются.
Для создания новой экономической модели кроме новых предметно-технологических конструкций, морально-этических и социальных элементов нужно иметь главное – политическую волю, т.е. движитель в лице государственной машины, созданной суверенной нацией (народом, родо-племенным союзом): до настоящего времени это была воля группы людей, выраженная через социально-политические механизмы, или воля одного человека – вождя племени, царя, хана, императора, лидера Кубинской – Ливийской - Иранской революции.
Жизнедеятельность нации – это не только экономика. Если костюм поистерся, то замена обтрепанного красного галстука новым синим делу не поможет.
В настоящее время процесс глобализации и «мировая закулиса» продолжают быть законодателями моды.
Но с каждым днем становится все яснее и понятней: «А король-то голый!»
Люди, неравнодушные к судьбе Отечества и не имеющие двойного гражданства, должны задуматься над тем, как жить в недалеком будущем.
Честь и хвала подвижникам из числа ВИИЯковского племени, таким как Н. Вашкевич В-67, А. Исаенко З-68, Ю.Забродоцкий З-69, А. Нагорный В-71, А. Назаревский В-73 , А. Васильков В-74, А. Славохотов З-74, Ю. Лебедев З-76, В. Макаренко В-77, И. Новиков В-76, С. Игнатычев В-81 и многим другим нашим коллегам, дающим пищу для ума, готовящим основу для построения новой жизни в суверенной России.
Иракские и ливийские офицеры на занятиях в поле и аудиториях в здании ЦАОК на Литейном проспекте в г. Ленинграде.
