Игорь Николаевич Головко Восток - 69:

Владимир Николаевич Ионченко Восток - 69, сын самого нашего любимого преподавателя ВИИЯ Владимира Васильевича Ионченко, работавшего на кафедре Тактики СА, называемой "в народе" "дубовая роща". О, как мы любили его занятия, полные юмора, информативные, "не злые". Некоторые его высказывания до сих пор в моей памяти: "Устав - это песня, которая написана кровью", "Химичев, когда вам совсем нечего будет делать, застегните, пожалуйста, ширинку" и т.д.

Володя поступил в институт со мной в августе 1964 года. Тогда он был худ, достаточно высок - думаю, что в нём было метр семьдесят четыре, - кареглаз, с прекрасными русыми вьющимися волосами, торчащими вверх, которые к сожалению довольно быстро покинули его умнейшую крупную голову, обнажив торчащие лопухами уши, которых он очень по молодости стеснялся. Володя был трудолюбив, терпелив, настойчив.

Папа, окончивший в своё время академию ВАСА, или как говорили Военно-Дипломатическую, знал два языка: турецкий и французский (как мне помнится), подсказал ему, что, если каждый день запоминать хотя бы одно предложение иностранного текста наизусть, но так, чтобы ты мог выдавать его с любой точки и даже наоборот, то к концу года у тебя будет уже 365 предложений, над произнесением которых тебе не надо задумываться ни в малейшей степени, как "доброе утро". А для беглого владения языком, как нас учили, вполне достаточно лишь 700 слов, для хорошего владения 1500 слов, так что два-три года, и ты будешь владеть языком как Бог. И Володя к окончанию института так им и владел. А поскольку был человеком по-хорошему честолюбивым и не желающим, чтобы на него смотрели, как на сынка преподавателя, очень ответственно относился к учёбе и по другим предметам.

Именно поэтому, и вполне заслуженно, его фамилия красуется сейчас золотыми буквами среди отличников учёбы на стене института. Он заработал это навечно.

Мы с ним не сразу сошлись, так как Володя очень разборчиво относился к людям, и не хотел впускать в свою жизнь кого ни поподя. Так что, можно с уверенностью сказать, что наша дружба началась с момента, когда он, совершенно неожиданно для меня, пригласил меня на свою дачу в Болшево в конце второго курса. До этого мы, конечно, общались. На курсе было три арабских группы по девять человек. Я учился в первой, Володя - во второй, Игорь Барсуков, с которым я был дружен с первых дней казармы, - в третей. Так что с конца второго курса у меня было два друга, которые между собой лишь здоровались. Но постепенно, в процессе жизни, Володя стал вытеснять из моей души Игоря, заняв в ней главное место. Это был необычайно глубокий, талантливый, необыкновенно преданный человек, с которым можно было смело "пойти в разведку".

В марте 1967 года мы с Игорем полетели на практику в Сирию, так сложилось, а Володя ещё ждал своей очереди среди группы, определённой для работы в Египте, куда они прилетели сразу по завершению основной фазы войны. В моей книге "Тадриб или неоконченная война", как мне кажется, объясняется, что когда кончилась активная фаза или собственно война, боевые действия ещё не были полностью остановлены и "на отдельных участках фронта" возникали короткие стычки, ещё продолжала действовать израильская авиация, ещё гибли люди.

Володя работал в Египте "на канале", то есть в передовых частях, только что потерпевших сокрушительное поражение на Синае. Подробностей его работы в тех условиях я не знаю. За деталями надо было бы обратиться к тем товарищам, кто был с ним в той группе: Анатолию Спиркину, Алексею Сорокину, Владимиру Маркину, Валерию Маркову, Владимиру Казакову, Александру Коровкину... Были и другие, но кто, я точно не помню.

Из интересного в его рассказах, могу лишь рассказать, что где-то он стал работать с египетским генералом. А среди египтян бывали люди очень вредные, плохо относящиеся к советским. Достаточно вспомнить, как Анвар Садат, уже порвавший с нами и перекинувшийся к штатовцам, в одном из своих выступлений сказал - это проскочило в египетской прессе - что "если хорошенько помыть русскую рожу, то из неё проглянет татарская", намекая на татаро-монгольское иго. Так что этот генерал начал издеваться над Володей, специально употребляя в речи трудные слова и выражения. Володя быстро смекнул что к чему, и вечерами просиживал над словарём отыскивая редкие арабские слова, особенно глаголы. Не арабисту трудно понять, но, если кратко, то в арабском есть 18 пород образования глаголов, в живой современной речи употребляется лишь 10 пород. Володя использовал с ним в переводе умершие породы. Генерал сначала пытался его поправлять, но потом понял, что лопухнулся, и стал паинькой, перестав издеваться над

переводчиком, поняв, что, в каком-то смысле, переводчик лучше его знает арабский язык.

Надо сказать, что среди арабистов, которых я встречал в жизни, были столь великие фигуры, знающие арабский действительно лучше самих арабов: Коля Вашкевич, Саша Удам... Этот ряд можно было бы и продолжить. Володя Ионченко занимет в нём своё достойное место.

Однажды в его "окоп" на передней линии фронта заскочил министр обороны Андрей Антонович Гречко, маршал Советского Союза, член Политбюро ЦК КПСС. Переводчик его немного отстал, и маршал не стал ждать и обратился к находящимся там офицерам, и Володя не думая о последствиях бросился "на амбразуру". Вошедший переводчик тактично не стал вмешиваться, и около получаса Володя работал с человеком, одного слова которого хватило бы, чтобы испортить ему всю жизнь. По окончанию перевода Гречко поблагодарил переводчика и удовлетворённый покинул позицию.

В дальнейшем, после окончания института, Володя попал в Сирию, где, работая в городе Дераа, на самом юге страны, в танковой бригаде, где-то в 1972-73 году участвовал в наступление бригады на израильские позиции, когда после их захвата, налетела израильская авиация и целый час "утюжила" сирийскую бригаду. Володя рассказывал, что он от страха даже потерял кинокамеру, с которой старался на расставаться. После бомбардировки их расположение было покрыто многочисленными трупами, раненых увозили десятками. Бригада вынуждена была отойти. Володю представили к медали «За боевые заслуги». По-моему, у него, как и у Удама (Саша награждён и советским орденом "Дружбы народов", как он любил выражаться "весёлыми ребятами, так как на ордене, как я помню, были изображены люди взявшиеся за руки), был и сирийский орден, но он не любил хвалиться своими достижениями, считая это не скромным, а он был необычайно скромен и деликатен, как в отношениями с людьми, так и в личной жизни. Володя избегал критики кого бы то ни было, прямых и косвенных столкновений. Я никогда не слышал из его рта ни одного грубого, а тем более матерного, слова.

Во время совместных занятий наших групп по арабской литературе, скучнейшему предмету, изучаемому арабистами в высшей школе (так, по крайней мере считали мы с товарищами), Володя занимал место за мной и переводил арабские стихи, передавая мне записочки с просьбой немедленно сделать из подстрочника стихотворение, что я с удовольствием и делал. Он бурно восхищался тем, что получилось, доставляя мне громадную радость и желание сочинять собственные стихи. Благодаря ему у меня вырастали крылья.

Володя, как и все нормальные мужчины, любил женщин (мы ни раз с ним ходили во все тяжкие) и пользовался несомненным успехом, но никогда не доверял им полностью. Может быть, поэтому ему так долго не удавалось найти свою половину и лишь, когда ему исполнилось тридцать шесть лет, он, наконец, женился на высокой худенькой блондинке Марине, и я имел честь быть тамадой на их свадьбе в гостинице "Прага".

Однажды я с женой приехал к нему домой в гости, по приглашению, - он тогда жил в Матвеевском вместе с родителями - и встретил Володю на его этаже у лифта с небольшим портфелем. "Ты куда, - удивился я. - Мы к тебе, а ты из дома..." "Да, понимаешь, я тут должен передать один секретный пакет на Киевском вокзале. Так что располагайтесь. Я скоро буду". Войдя в квартиру, я сразу бросился к Раисе Степановне, его очаровательной маме, на которую Володя был очень похож, с вопросом: "Куда и надолго ли ушёл Володя?" Она лишь махнула рукой: "Да, за хлебом в булочную я его послала". В этом был весь Володя. Юмор его был тонок и необычен.

К душе он особенно никого не подпускал, переживая всё в себе, редко жалуясь. Но, если человек в чём-то в его глазах себя показал плохо, он сразу переставал для него существовать, и он старался его сторониться.

Его после возвращения из Сирии взял ВИИЯ преподавателем, где он и защитил диссертацию по языку. Он мне показывал неоднократно её название, ехидно спрашивая, запомнил ли я, но это было совершенно бесполезно. Даже, если бы я хотел выучить эти труднопроизносимые слова, я всё равно бы никогда не смог их запомнить.

Его быстро стали привлекать работать в ЦК КПСС, где он, как переводчик обслуживал цековские делегации на высшем уровне. Им были очень довольны. Обычно Володя мало рассказывал об этой работе, но иногда и его прорывало. "А знаешь, как трудно работать с Пономарёвым - одним из членов ЦК того времени - он скажет фразу, и только начнёшь переводить, уставится на тебя пронизывающим, недоверчивым взглядом". Каждый такой разговор непременно записывался на магнитофон, велась стенограмма, на переговорах зачастую присутствовали работники ЦК, хорошо говорящие на арабском языке. Работа переводчика в таких условиях была чрезвычайно ответственна, без права на ошибку.

Где-то в 1980 году, его направили от ЦК работать старшим группы переводчиков в Высшую партийную школу Адена. Это было единственное арабское государство допустившую к себе нашу идеологию тех лет "в чистом виде". В этой школе преподавали наши преподаватели научный коммунизм, а переводчики должны были переводить эти высокие сентенции на не сильно развитый в этом плане арабский. Володя писал мне письма. В первом из них он написал мне замечательную фразу, которую я цитирую всю жизнь: "Вышел из самолёта, как в парилку, с одной лишь разницей, что из парилки есть выход, а отсюда нет". Были и другие, не менее запомнившиеся. "Сегодня пятьдесят градусов в тени, только где её найдёшь?" "Однажды температура упала до 25 градусов. Такова же была температура воды океана. Поехали купаться. Арабы в воду не входят. Только наши вошли, вскочили, стали показывать на нас пальцами, закричали: моржи, моржи".