В нашу гавань заходили корабли.
Большие корабли из океана.
В таверне веселились моряки
И пили за здоровье капитана.
(моряцкая песенка)
Так оно и было, как в песне. Или почти так. В гавань порта Джакарты на острове Ява регулярно заходили корабли - большие корабли торгового флота СССР из океанов. Так было, потому что одни корабли шли из Владивостока по Тихому океану в арабские страны или в Африку через Индийский океан с грузами или по фрахту. Другие шли встречными курсами, возвращаясь домой в родную гавань Владивостока и Находки после долгих месяцев плавания. И те и другие неизменно останавливались в нашей гавани на заправку водой, топливом и продуктами, что обычно занимало не меньше трёх – четырёх дней.
Почти так было, потому что советские моряки в тавернах не веселились – на это не хватало выдаваемых наличных денег. И не пили за здоровье капитана по той причине, что все их деньги хранились именно в каюте капитана, и выдавались или не выдавались морякам при заходах в порт, им лично. Не пили также за здоровье замполита, который при заходе в нашу гавань с отеческой заботой заказывал в советском консульстве советский же автобус с советским водителем и, конечно же, с советским переводчиком для культурного отдыха. А куда без переводчика на Востоке? Никуда!
Точнее, есть куда, но уж точно не в таверны, а в зоопарк, в ботанический сад, в местный музей. Советские моряки отдыхают культурно и не режутся в грязных тавернах на ножах с всякими там местными ковбоями Гарри или французами из Кейптауна. Они даже мужественно посещают музеи, но это самый тяжёлый для команды и для переводчика случай потому, что в таверны им все-таки хочется (хоть одним глазом), а водителю и переводчику – строго настрого… Вы понимаете. Возникает разнонаправленность интересов, которая выливается в горячие диалоги между моряками и сопровождающим их переводчиком.
Вы спросите, а как же развлекаются капитаны и замполит? Ну, во-первых, они уже давно, глубоко и окончательно культурные люди, поэтому в зоопарки и музеи их возить не надо. Во-вторых, у них есть деньги, и они могут позволить себе взять такси или машину в консульстве и поохотиться в дебрях местных базаров и магазинов на экзотические трофеи для себя и для семьи. Понятное дело - с переводчиком.
В порту первый день стоянки корабля, основное время капитанских забот и работы переводчика обычно уходит на переговоры с портовыми властями и службами, оформление таможенной и закупочной документации. Команда тем временем подкрашивает ржавые потеки на бортах корабля, драит палубу и с тоской смотрит на зыбкие от горячего воздуха очертания яркого тропического города на долгожданной суше. Причал – вот он, но сойти на него ещё нельзя и это очень нервирует суровые морские души.
На второй день, когда все таможенные ведомости заполнены, услуги лоцмана и закупки продовольствия оплачены, капитан и замполит сходят на берег и берут курс на ближайший базар. Команда тем временем грузит свежую воду, фрукты, мясо, и уже скрипит зубами, глядя на берег. Вечером того же дня за свои труды матросы, механики и прочие узкие специалисты вознаграждаются за выдержку мутноватыми, но натуральными соками и водами местного производства, кои немедленно выпиваются в раскалённых кубриках за здоровье любимого капитана. Капитан и замполит (иногда с переводчиком) празднуют завершение скучных формальностей кристально чистыми соками отечественного кристалловского или шотландского розлива.
Третий день – праздник! Команде – на берег! Но не в таверны, а в автобус с культурной экскурсией по городу. Но все равно – это праздник!
Постороннему человеку, не проведшему несколько месяцев в железной коробке посреди бесконечной воды в ежедневном окружении двух десятков родных суровых лиц, никогда не понять до какой степени эти лица становятся родными. До такой, что смотреть в их честные и красные от ежедневной вахты глаза – скулы сводит, а беседовать с ними хочется только через корабельный мегафон (не путать с провайдером сотовой связи) или доступнее – через «матюгальник». А ещё лучше - вообще не смотреть на них, а молча кивать при встрече на узких трапах. Нет, вам – пешеходам, всех психологических проблем моряка никогда не понять. Не понять, что одиночество – это страх и радость, наказание и спасение одновременно.
Поэтому появление на корабле нового лица – праздник для каждого члена команды, отдушина в новый мир, глоток свежей информации, спасение от одиночества в осточертевшей компании. Неудивительно, что когда на борт поднимается переводчик от родного консульства, то сначала по праву старшинства его первым приглашает к себе в каюту капитан, потом заместитель капитана по политической части, потом старпом, потом штурман, потом старший механик. В общем, все, у кого есть отдельная каюта. Каждый предлагает утолить чем-то холодненьким нестерпимую тропическую жажду (и правда – жарко же!) и закусить длинной и искренней историей своей службы и плаваний в окружении всех этих… ну, скажем, коллег и начальников. Беседа сопровождается презентацией снимков жены и детей с внимательным изучением реакции гостя.
Реакция на откровенность очень тонкий момент. Каждого можно, а главное, нужно понять. Сенсорный голод, психологическая усталость, изматывающие однообразные недели и месяцы плавания накаляют нервы людей так, что не надо быть психологом, чтобы увидеть: вот этот человек на грани нервного срыва. Спустить курок истерики может неосторожное несогласие с ним в любом пустяке, скептическая гримаса при взгляде на портрет жены или смешок в ответ на искреннюю и правдивую историю о спасении им корабля практически в одиночку в страшную бурю. Не удивляйтесь - людям мучительно нужна смена обстановки, даже малая, даже ничтожная. Им нестерпимо хочется высказаться и быть услышанным новым человеком, получить подтверждение своей правоты, даже, если слушатель слабо понимает о чем идёт речь. Но ведь этого хочется и нам в нашей обыденной и, в отличие от моряков, совсем не героической жизни. Не так ли? А ещё им очень хочется сойти с этой постылой железной посудины и походить, потопать, поездить по твёрдой, не гуляющей под ногами земле, и насладиться спокойным солнечным днём.
Вот именно в такой спокойный после полуденный час солнечного тропического дня я сидел в каюте капитана советского сухогруза, возвращающегося аж из Никарагуа, вокруг Африки, мимо Мадагаскара, через весь Индийский океан домой – во Владивосток. Капитана звали Василий Афанасьевич Колтунов, и весь его облик находился в вызывающем противоречии с книжными стереотипами капитанов дальнего плавания – ни тебе кряжистой фигуры в высоких сапогах и тяжёлой от солёной воды ветровке, ни рыжей шкиперской бородки, окаймляющей суровое, задубевшее от ветра и солнца лицо, ни обязательной потухшей трубки в твёрдых губах. Но громовой голос, перекрывающий бурю: «С якоря сниматься, по местам стоять! Эй, на румбе, румбе так держать!» был. Что было, то было, не буду отрицать.
Внешне – низенький, полноватый, седой и лысоватый пенсионер в домашних тапочках. Последнее обстоятельство почему- то удивило меня больше всего, но потом мне объяснили, что в каютах после вахты все моряки ходят в домашних тапочках – устают от грохота каблуков по железным палубам. Все объяснения с портовыми начальниками были позади, декларации подписаны и закрыты в небольшом капитанском сейфе. Выпито по маленькой за знакомство. С восторгом изучены фотографии капитанской жены и двух дочек (кстати, студент, обрати внимание - обе красавицы, спортсменки, комсомолки и не замужем).
Словом, все хорошо у капитана, но есть одна загвоздка. Маленькая, вроде и пустяковая для «пешеходов» - длинными, душными тропическими ночами в море поговорить не с кем. Я понимающе киваю головой: двадцать человек на судне не в счёт – это подчинённые, и их голоса уже лучше бы и не слышал совсем, надоели до чёртиков. Вот бы, что-нибудь такое …
- Понимаю, Василий Афанасьевич, но чем же я могу помочь?
- А помоги мне, Евгений, купить говорящего попугая. У вас же тут в Индонезии их должно быть много.
Просьба была неожиданной и не простой – за все время работы в Индонезии я никогда не видел попугаев вообще, даже на базарах, а о зоомагазинах и говорить не приходится, их попросту нет. Моя кислая гримаса страшно расстроила капитана и он загорячился:
- Да быть не может, чтобы не было, это же тропики! Должны быть! Ну, подумай, вспомни.
- Мне, правда, очень жаль, товарищ капитан, но я нигде их тут не видел, не летают. Мусульмане птиц в клетках вообще не держат…
И тут я остановился на полуслове – клетка! Да, видел, один раз попугая в клетке. Но это было…было, где, где, где? Есть, вспомнил, в гостинице у городка, где мы собирались атомный реактор строить для правительства президента Сукарно. После государственного переворота ни президента, ни правительства уже нет, и о реакторе речи нет. Нет и советских специалистов, приехавших их строить речь больше не идет. Остался лишь огромный, глубокий котлован, и наши никому теперь не нужные экскаваторы, бульдозеры и много другой быстро ржавеющей во влажном климате техники. Мы ещё решали, что же теперь со всем этим добром делать…
- Вспомнил, Василий Афанасьевич, однажды видел, но это было в гостинице и попугай не продавался.
- Но говорить умел?
- Говорить? М-м-м. Не могу утверждать…Что-то он, вроде бы…но, если и умел, то по-индонезийски…
Я основательно замялся потому, что на самом деле не знал, умел тот попугай говорить или нет? Но он умел другое и вряд ли это то, чего ждёт капитан. Дело в том, что несколько месяцев назад я вместе с двумя сотрудниками из ГКЭС (Госкомитет экономического сотрудничества СССР) ночевал в этой гостинице три ночи. Гостиница небольшая провинциальная, двухэтажная. Клетка с попугаем висела в небольшом холле на втором этаже. Попугай был довольно невзрачен – традиционно жёлто- зелёный, много бурых перьев на брюшке. Единственное украшение - чёрное ожерелье на шейке. Мы подивились на него, попытались разговорить. Но попугай молчал, лишь изредка мелко перебирая когтистыми лапками, перемещался от нас по жёрдочке в дальний угол клетки, где закрывал глаза и делал вид, что его вообще здесь нет.
Поездка в эти места по просёлочным дорогам была достаточно утомительной, и вечером я быстро уснул, но вскоре был разбужен шумом мотора позднего такси, которое с визгом затормозило под нашими окнами. Повертевшись под пологом от комаров, я заснул опять, но через полчаса вновь был разбужен вторым такси, которое также с шумом остановилось неподалёку, и более того, два раза громко посигналило, вызывая клиента. Я чертыхнулся, поворочался и опять уснул. Дальше сквозь сон я слышал, как ещё подъезжали машины, хлопали дверцы. «Не гостиница, а какой-то столичный вокзал!» – подумал я, с трудом засыпая. Но выбирать было не из чего – других гостиниц в этих местах не было. Ещё через час, дико завывая сиреной, примчалась полиция. «Ну, что там ещё приключилось?» – подумал я, ожидая топота полиции и гомона постояльцев, но отель был тих, ни шума, ни криков. Я встал, выглянул в окно, но полиции в темноте тропической ночи не увидел. Все это было очень странно.
Рано утром меня разбудил весёлый, громкий женский смех. Сквозь лёгкие шторы окна на пол уже лёг яркий квадрат солнечного света. Я совершенно не выспался, голова гудела, засыпать было бесполезно, и я вышел в коридор с намерением высказать весёлой хохотушке все, что я о ней думал. Думал я о ней в тот момент, признаюсь, очень плохо. В холле возле клетки с попугаем спиной ко мне действительно стояла стройная черноволосая служанка в голубом сари и с руки кормила попугая кусочками ананаса, ласково приговаривая: «Бояна–а-а, Бояна-а-а» (по-индонезийски «попугай»). Птица приподнимала ярко блестевшие зелёные крылья, аккуратно брала клювом кусочки и низко кланялась, что-то мурлыкая. Девушка громко смеялась. Несколько громче, чем следовало бы, учитывая, что утро было все- таки очень раннее и все постояльцы ещё спали. Надо бы ей об этом сказать, но в целом сценка была яркой и красивой. Настроение улучшилось, и я промолчал. Как позже выяснилось, напрасно.
Следующей ночью ситуация повторилась. Весь вечер, пока я и мои спутники ужинали и обсуждали итоги увиденного, а именно унылое состояние нашей строительной техники, брошенной вокруг котлована, к отелю не подъехала ни одна машина. Но стоило нам уснуть, как такси, полицейские патрули и скорые машины прямо – таки наперегонки бросились к нашему скромному отельчику. Я ворочался, скрипел зубами, засыпал, просыпался, опять засыпал и опять просыпался. А утром меня только-только заснувшего, опять безжалостно разбудил весёлый, заливистый женский смех.
- Нет, все, после завтрака пойду и все выскажу хозяину, который бессменно дежурил за конторкой при входе в отель, – решил я.
За завтраком на открытой веранде отеля мои спутники, несмотря на райский пейзаж вокруг, мрачно заедали крепкий кофе в маленьких фарфоровых чашечках вкусными бутербродами с рассыпным шоколадом и держались за больные головы. Все катастрофически не выспались вторую ночь подряд.
- Евгений, спроси у хозяина, что тут происходит по ночам: ну, такси, ладно, а зачем приезжает полиция, да еще с сиреной и именно ночью? Вроде ни стрельбы, ни драк? - просили меня мои спутники, сопровождая просьбу добрыми русскими пожеланиями в адрес отеля и его хозяина. Я сходил к хозяину и вежливо поинтересовался, почему все такси приезжают исключительно после двенадцати ночи, что здесь по ночам ищет полиция и скажите, наконец, этой служанке, чтобы не смеялась так громко рано утром. Иначе мы сегодня же съедем из этого вокзала. Маленький, явно тоже не выспавшийся пожилой мужчина виновато посмотрел на меня, несколько раз мелко поклонился, и с усталой улыбкой заверил меня, что ничего страшного. Кому-то из постояльцев ночью что-то показалось. Все в порядке. Он примет меры.
Вечером я лёг в постель под высокий марлевый полог с твёрдым намерением на этот раз крепко выспаться, не взирая ни на что. Сквозь чуткий сон я опять слышал, как подъезжали ночные такси, хлопали дверцы, но они меня уже не будили. Однако когда с прерывистыми заполошными стонами к отелю подкатила машина скорой помощи, я вскочил, как подброшенный и решил, что, если следующий раз меня разбудит сирена пожарной машины, то я им помогать тушить это тихое заведение точно не буду. Наоборот – сам подожгу. Теша себя этой злорадной мыслью я ждал, ждал, долгожданный вой пожарной машины, и незаметно для себя уснул.
Остаток ночи прошёл тихо, это было неожиданно и я проспал. Открыв глаза навстречу ярким лучикам солнца, пробивавшимися сквозь неплотно задёрнутую занавеску окна, я внутренне напрягся в ожидании заливистого хохота служанки, но ничего не услышал. Это было даже странно. В лёгком нестройном гомоне просыпающейся маленькой гостиницы чего-то не хватало. Умывшись, я сбежал по короткой деревянной лестнице мимо старого виноватого хозяина на веранду к завтраку, мимо все той же служанки, на этот раз молчаливо подметавшей бамбуковые циновки на полу, и уже внизу вдруг понял – попугая в клетке, мимо которой я второпях проскочил, кажется, не было!
Заинтригованный, я взбежал по лестнице назад в холл второго этажа и подошёл к клетке. Нет. Попугай был на месте, но ужас! Он не сидел на жёрдочке, как обычно, а висел на одной лапе вниз головой! Сдох? Нет! Увидев меня, он открыл круглый глаз, дружески подмигнул, хихикнул и начал раскачиваться. Потом попытался запеть, но передумал, и с довольным видом закрыл глаз. Я от нежданного сюрприза отпрянул, и тут увидел, что на стене около клетки висит белый лист бумаги с надписью от руки. Подошёл ближе, прочитал и тут меня ждал ещё больший сюрприз. Надпись гласила:
«Господа, убедительно просим, больше не поить попугая коньяком или другим алкоголем. Птице очень плохо. Спасибо. Администрация».
Я вернулся к клетке, принюхался – действительно! От несчастной птицы явственно тянуло спиртным, но выражение периодически открывающегося глаза было вполне довольным! Потрясённый, я опять буквально слетел по лестнице вниз, проскочил мимо старого хозяина, посмотревшего на меня с виноватой улыбкой, плюхнулся за столик на веранде, где уже завтракали мои коллеги по командировке, и начал взахлёб рассказывать им поразительную, неслыханную новость – попугая ночью кто-то напоил!
Но, сюрпризы продолжались – такое видимо, это было утро – мои коллеги неслыханную новость восприняли несколько странно. Один из них, инженер по строительной технике Беглов, вдруг поперхнулся горячим кофе, и искоса посмотрел на старшего товарища, а тот – полный экономист из аппарата эконом советника посольства, вдруг с безразличным видом отвернулся, и начал заинтересованно разглядывать лёгкие облачка на ослепительно голубом небе. Я застыл с открытым ртом, потом захлопнул его, и тихо затрясся от смеха.
Так, вот, кто был причиной частых визитов таксистов, полиции и всех прочих шумных ночных визитов – попугай! Это маленькая зеленая птичка терроризировала по ночам весь отель! Кто-то из моих спутников понял это раньше меня и нашел типично русское, неожиданное, но весьма действенное решение проблемы. Замечательно, но по поводу горластой служанку я все-таки хозяину выскажу. Ладно, птица, но она то – человек и должна соображать и не веселиться не свет, не заря!
Завтрак завершился в полном молчании, после чего Беглов заявил, что больше нам в этой забытой богом дыре делать нечего, и надо срочно возвращаться в Джакарту. Так мы и сделали. При расчёте за проживание я посоветовал хозяину строго поговорить со служанкой. Он все также виновато посмотрел на меня, покивал головой, открыл было рот, но тяжело вздохнул и ничего не сказал.
Так, что же мне сказать капитану, все ещё выжидательно смотрящему на меня? Говорит попугай, которого он хочет купить, или нет? При мне он точно ничего не говорил, но имел не очень приятную склонность подражать внешним звукам. Причём, по странной прихоти, предпочитал такси и автомобили со спец сигналами. Может, в прошлой жизни он был таксистом или полицейским?
Капитан ждёт от попугая собеседника, а вот что он получит? Визиты таксистов по ночам или нежданный вой полицейской сирены? Насколько разговорчив попугай я не знаю, но вот, чем он может порадовать капитана среди ночи, могу предположить. Каким добрым морским словом помянет он меня, если ночью, посреди океана из капитанской каюты на весь корабль вдруг раздастся вой полицейской машины, клаксоны такси или, не дай Бог, леденящие душу стенания скорой помощи. Не было бы бунта на корабле.
- Так, вот, Василий Афанасьевич, не могу утверждать, что этот попугай умеет говорить. Может и умеет, я не слышал, но у него есть другие способности – умеет изображать звуки с улицы. Машины там, ещё что…
- Это ничего, даже хорошо – торопливо перебил меня капитан – пусть изображает улицу, звуки там всякие. Это даже приятно будет. А говорить я его научу, времени хватит.
- Ну, не уверен, Василий Афанасьевич, а вдруг он ночью разбудит?
- Да не страшно, у нас по ночам склянки бьют, народ привыкший. Поехали, покупаю.
На следующее утро мы взяли такси и помчались в тот самый маленький городок на краю большого пустого котлована покупать говорящего, кричащего и сигналящего попугая. Старый хозяин недолго упирался и продал попугая со сложным чувством горечи расставания со старым другом и радости избавления от давней проблемы. Вся эта противоречивая гамма душевных движений явственно отражалась на его лице цвета и фактуры старого пергамента: то ли темно-жёлтого, то ли светло-коричневого, испещрённого тонкими нитями морщин. Клетку с птицей он передал мне в руки с тяжёлым вздохом сожаления, а деньги взял – с явной радостью. Оно и понятно – сумму он выручил не плохую, да и сюрпризы талантливого пернатого солиста для него закончились. Для капитана же они только начинались. Правда, ни он и даже ни я, ещё не знали, насколько богат творческий репертуар нашего вновь приобретённого артиста.
Сам попугай к неожиданному повороту в своей жизни отнёсся со стоическим безразличием истинного философа – забился по жёрдочке в дальний от нас угол клетки, нахохлился, закрыл оба глаза, молчал и, видимо, предавался размышлениям о превратностях судьбы одинокого артиста. Одним словом, ушёл во внутреннюю эмиграцию. Капитан, напротив, ёрзал на затёртом и пыльном сиденье старого Форда, поглаживал накрытую синей выцветшей тканью клетку, и счастливо улыбался. Я не столь был возбуждён приобретением, подозревая, что смиренность пернатого философа обманчива и временна, как, впрочем, все в этой жизни.
По прибытии на корабль, тщательно завёрнутая тканью клетка, была бережно доставлена капитаном лично в его просторную каюту с двумя квадратными оконцами по правому борту, и торжественно водружена на довольно узкий откидной стол. С фирменной улыбкой циркового фокусника Василий Афанасьевич сдёрнул ткань, и представил попугая публике – мне и себе, а может, и наоборот – представил нас новому члену команды корабля. Попугай, втянув голову, опасливо открыл один круглый глаз, подозрительно посмотрел в нашу сторону, опасливо, все так же одним глазом, оглядел всю каюту. При этом наибольший интерес у него вызвали открытые окна, и нерешительно потоптался на жёрдочке. Второй глаз он, видимо, резервировал, как путь отступления во внутреннюю эмиграцию в случае нового неожиданного поворота судьбы.
Счастливая улыбка раздвинула толстые щеки капитана так, что уши съехали на затылок. Он что- то хотел спросить у меня, но растянутые губы мешали артикуляции. Наконец, справившись с губами, он спросил:
- А как его зовут?
- В самом деле – подумал я – мы же забыли спросить прежнего хозяина, как величать эту птичку. Что делать? Придумать новое, но будет ли он отзываться? Попугаи вообще о себе очень высокого мнения, особенно говорящие. Стоп, что ему говорила в то утро хохотушка служанка? Что-то знакомое, музыкальное. Ха, так это же просто…
- Боян, Василий Афанасьевич, его зовут Боян.
- Баян? Но это же, по нашему, гармошка!
- Боян, не баян. Ну, да ладно. Вообще то, по-индонезийски это просто «попугай», но и как имя вполне подходит.
- Отлично – воскликнул капитан – ну, баян, аккордеон, покажи нам, что ты умеешь говорить?
Услышав знакомый звук, попугай нагнул голову, открыл второй глаз, с некоторым интересом посмотрел на капитана, но по-прежнему не издал ни одного звука.
Корабль тем временем жил своей обычной жизнью: где-то на корме коротко взвывали электромоторы судовых лебёдок, то тут, то там рассыпалась гулкая дробь тяжёлых матросских ботинок по многочисленным железным трапам, с мостика периодически металлическим голосом отдавались короткие команды, им в ответ вспыхивала разноголосица молодых мужских голосов, часто перемежавшаяся привычными русскими междометиями, так украшающими родную речь. Шумело все, шумели все, молчал только попугай.
- Может его покормить, Василий Афанасьевич? – предложил я. Я видел, что служанка кормила его кусочками ананаса и при этом называла его Боян, а он, вроде, что-то курлыкал в ответ.
- Да? – заинтересовался капитан, снял трубку настенного телефона внутренней связи, и уже без улыбки, металлическим командирским голосом, напоминающим команды с мостика, сказал:
- Григория с нарезанными ананасами ко мне в каюту, быстро.
Услышав команду, попугай несколько раз кивнул головой, и быстро перебирая когтистыми лапами по жёрдочке, переместился ближе к дверце клетки.
- Неужели понял? – мелькнуло у меня в голове. А-а-а, понятно – на индонезийском языке «ананас» звучит, как «нанас». Собственно отсюда это слово и попало в европейские языки. Значит, с пернатым молчуном можно наладить диалог. Уже есть два знакомых ему слова. Но что там было ещё, когда служанка с ним общалась? Надо вспомнить. Так, так…
- Василий Афанасьевич, попробуйте сказать Боян, но нараспев: Бояна–а-а-а. Ласково, по возможности.
Капитан с сомнением посмотрел на меня, хмыкнул, прочистил горло, и все тем же металлическим голосом отдал чёткую раздельную команду:
- Баян. А. А. А!
Попугай отступил по жёрдочке от дверцы в угол клетки, и опасливо прикрыл глаз.
- Побольше ласки, Василий Афанасьевич – вступился я за попугая – ну, как к женщине. Может он женщина, в смысле самка, и любит нежное обращение.
- Да - согласился капитан – женщины любят нежное обращение. Прокашлялся, и уже с привкусом сдобы, но по-прежнему громким голосом произнёс:
- Ну, что, женщина, попробуем? Баяна–а-а-а. И, входя в роль, добавил от себя:
- Баяна, моя хорошая, ты любишь ананасы? Ну, скажи мне. Любишь?
И тут произошло неожиданное – попугай поднял правую лапу, почесал в голове там, где по моим предположениям, у него могло быть ухо, потряс головой, и разразился знакомым пронзительным женским смехом. Капитан отпрянул от клетки. У меня отвалилась челюсть: так вот кто смеялся по утрам в гостинице! А я-то грешил на служанку. Ну, пернатый магнитофон, ты даёшь!
На мгновение мы с капитаном замерли в изумлении, а ещё через мгновение я вдруг понял, что замер весь корабль. Исчезли все звуки: визг лебёдок, грохот ботинок, команды с мостика, ругань на палубе – наступила полная тишина.
Попугай тем временем, насладился произведённым эффектом, почесал за ухом, и промурлыкал нежным женским голосом: «Нанас, нанас» и вновь заливисто захохотал. Теперь, как мне показалось, не только на весь корабль, но и на весь порт.
Мёртвая тишина застыла в воздухе и, как хрупкий серебристый шар, упавший с новогодней ёлки, рассыпалась мелкими осколками сдержанных голосов под окнами каюты, стуком ботинок, смехом и громким стуком в дверь. Возвращение в мир звуков отрезвило капитана, и он привычным голосом отдал команду:
- Григорий, ты? Заходи!
Дверь осторожно открылась, но вместо повара Григория в каюту бочком протиснулся замполит корабля с сахарной улыбкой на худом загорелом лице.
- Василий Афанасьевич, так у нас на корабле гостья, а ты меня ни предупредил, ни пригласил. Голосок, ну просто ангельский! Вся работа на корабле парализована, сам понимаешь. Вся команда у тебя под окнами. Ну, знакомь!
Капитан, случайно загородив широкой спиной клетку, ошарашенно смотрел на замполита, а тот нетерпеливо оглядывал каюту в поисках женщины с ангельским голоском, и продолжал:
- Василий Афанасьевич, конечно, это твоё право, ты пригласил гостью, но что же ты угощаешь её только ананасами! Мы сейчас всё организуем в кают компании, как надо, по-морскому, широко – это же праздник, сам понимаешь! Покажем ей корабль, на неё посмотрим, полкоманды у тебя за дверью. А то, ананасы, смех из каюты, объяснения в любви, ну, сам понимаешь, команда волнуется.
Капитан не успел ответить, как из-за его спины нежный голосок манерно произнёс :
- Нанас, нанас, сангат сенанг (ананас, очень вкусно).
Замполит опять горящими глазами зашарил по каюте, а капитан, наконец, придя в себя, облегчённо заулыбался, и с гордым видом произнёс:
- Ты, что Николай, с реи сорвался? Какая женщина? Это птица, вот, смотри, попугай, настоящий говорящий! Кстати, Евгений, что он сейчас сказал?
- Он сказал, что ананас - это очень вкусно.
- Во даёт! Да, Николай?
- Да, даёт – кисло согласился замполит Николай, без восторга глядя на попугая.
- Да, кстати, где этот… - начал было капитан.
Тут в дверь постучали ногой и, не дождавшись разрешения, в каюту ввалился могучий кок Григорий с огромным подносом, на котором высилась светло-зелёная гора тонко нарезанных кружками ананасов. На вершине ананасного Эльбруса горделиво высился красный тропический цветок.
- Ты чего, Григорий, как в ресторан? – удивлённо спросил капитан.
- Ну как же, товарищ капитан, у вас женщина в гостях. Такое событие, как же…
Глаза его тем временем жадно обшаривали каюту, безразлично игнорируя клетку с попугаем. Он тоже искал женщину.
Попугай тем временем, почуяв или увидев круглым глазом знакомый фрукт в таком количестве, от радости вдруг выдал воющий звук сирены скорой помощи. Могучий Григорий от неожиданности уронил поднос с драгоценными ананасами на пол, и ринулся из каюты в коридор, где сбил с ног несколько человек, толпившихся в надежде увидеть женщину, включая бежавшего ему навстречу встревоженного сиреной судового врача.
В каюте капитана началась истерика: я покатился от смеха по маленькому узкому диванчику, на котором сидел, замполит, отброшенный могучим Григорием, съезжал по стенке и мелко заливисто хихикал.
- Катастрофа, кораблекрушение, а не попугай – хрипел капитан, задыхаясь от смеха, ну, гармонь, ну даёт!
Когда с пирса, снизу, раздался гудок приехавшей за мной машины, я, сидевший на полу замполит, и тяжело дышащий капитан, сначала дружно посмотрели на попугая, потом друг на друга, и опять залились хохотом. Однако в глазах капитана я уловил первые признаки беспокойства и заторопился на выход.
Наутро корабль покинул порт Джакарты и взял курс на Владивосток, до которого было две недели пути. Я не сомневался, что эти две недели, капитан не будет скучать от одиночества. Особенно, учитывая, что способный Боян (он же гармонь и аккордеон) был из породы «какапо» - очень способных имитаторов звуков, но говорящих преимущественно по ночам.
До свидания Боян, новых тебе творческих успехов!