ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ ПОКОЛЕНИЙ

Я стал военным не просто так и с бухты-барахты. Думаю, что это было предопределено на уровне генной инженерии моими пращурами задолго до моего рождения. По отцовско-материнской линии было многочисленное племя служивых родственников, которые прослеживаются уже с 19 века.

Со стороны матери по её материнской линии из тех, кто служил «вере, царю и Отечеству», был мой прапрапрадед Степан, который своим именем дал фамилию Степанов очень ветвистому кусту родственников, служил, ни много, ни мало, под началом самого П.С. Нахимова. Сын Степана, Никита Степанович – отец моего прадеда, был «безсрочно-отпускным унтер офицером», а его сын Егор Никитович – мой прадед, в начале 90-х годов 19 века тянул солдатскую лямку в Польше.

По другой родственной ветви матери со стороны её отца, некий Сараев Семён Афанасьевич – основатель рода, отдал ратному делу 20 лет. Воевал с турками в Болгарии в армии под командованием генерала М.Д. Скобелева. В Великую Отечественную войну воевали трое дядей моей матери и двое погибли. Дорогами войны прошёл и ее отец – мой дед, удостоившись на фронте ордена Отечественной войны. Мамин брат начал войну танкистом и после её окончания, пройдя длинный путь ратной службы, завершил её полковником.

Со стороны моего отца я не могу проследить так далеко ратные дела своих родственников. Но могу сказать, что и здесь было много служивых людей. Родной брат моего деда Разинкова И.И. Николай воевал в Великую Отечественную. Сын деда Пётр Иванович, старший брат моего отца, тоже участник этой войны. Младший брат отца Григорий Иванович 30 лет отдал Родине на офицерских должностях во внутренних войсках. Сам отец 18-летним младшим-лейтенантом-артиллеристом начал в 1943 году Великую Отечественную войну, и после её окончания прошёл витиеватый путь по всем военизированным структурам государства: МГБ, ВВ и МВД, выйдя в отставку в звании подполковника милиции в 1986 году.

Но, пожалуй, самым значимым в этом отношении для меня был и остаётся мой дед, чью фамилию я и ношу сейчас, Разинков Иван Иванович.

Двадцати одного года от роду в 1913 году он был призван на военную службу. Закончил учебную часть, получив специальность артиллериста. В Первую Мировую был в звании старшего фейерверкера, носил три лычки на погонах, и командовал орудийным расчётом. Имел три Георгия. Одним словом был справным служакой.

Дед имел по тем временам хорошее образование: четыре класса церковноприходской школы. От этого, думаю, и попал в артиллерию, как высоко грамотный человек. От этого и был хорошим рассказчиком. Много он рассказывал о своей солдатской жизни. Но больше всех запал в память его рассказ, который я и хочу воспроизвести здесь. Вот он:

«Весной шестнадцатого года в период затишья, когда мы стояли на позициях в Белоруссии под Могилёвом, вызывает меня командир дивизиона их высокоблагородие подполковник Пчельников.

Иду к нему и думаю, что опять от нечего делать зовут меня «господа офицерá», чтобы поднести чарку водки, а потом повеселиться, глядя на мои залихватские пляски и слушая мои озорные прибаутки, на которые я был мастак, как в гражданской жизни, так и на военной службе. Так уже бывало не раз.

Захожу в командирскую землянку, докладываю, что командир орудия старший фейерверкер такой-то по Вашему приказанию явился, и вижу, что подполковник Пчельников один без «господ офицерóв». Выслушал он мой доклад и говорит: «Разиньков (дед всегда, рассказывая о себе, произносил нашу фамилию через мягкий знак), поедешь в город Севастополь, к моему папе. Вот тебе деньги на проезд с пропитанием и письмо. Тебе знать ничего не надо, а папа мой, кстати, он адмирал в отставке, прочитав его, сделает все, как надо».

Вручает командир мне конверт и деньги. Спрашивает: «Вопросы есть?»

- Никак нет, Ваше высокоблагородие - отвечаю браво и по-уставному.

- Тогда иди, братец, с Богом, - говорит командир дивизиона.

Беру под козырек, щёлкаю каблуками, разворачиваюсь и покидаю землянку.

…До Севастополя добрался быстро и без приключений.

На Соборной улице быстро нашел дом под номером 10, где проживал отец моего командира. Звоню у парадных дверей. Открывает прислуга – женщина, одетая в строгое темное платье и белый передник. Говорю ей, что к его высокопревосходительству адмиралу Пчельникову от его сына с фронта с письмом. Она пропускает меня в прихожую и велит подождать, а сама уходит, как я понимаю, доложить хозяину.

Проходит некоторое время, и я вижу, как по лестнице спускается седовласый, но еще крепкий старик, облаченный в адмиральскую военную форму. Чувствую, что обстановка обязывает вести себя, как требует того воинский порядок. Подходит он ко мне, а я, как положено ему, так и так, Ваше превосходительство, старший фейерверкер Разиньков, с письмом от Вашего сына и подаю ему пакет. Вскрыл он его, прочитал и говорит мне: «Ну, что ж, унтер, придется тебе пока пожить в моём доме», и дает прислуге указание обустроить меня.

Повела меня прислуга по черной лестнице на второй этаж. Комната оказалась небольшой, но полностью приготовленной для проживания одного человека. Впервые за 24 года жизни я ложился спать на кровать, застеленную белоснежной накрахмаленной простыней, и накрываясь одеялом в таком же кипенном пододеяльнике. Так и потекла моя незатейливая жизнь в адмиральском доме: сон на чистой кровати, завтрак в комнату, приносимый все той же женщиной-прислугой, сытные обеды и ужины на кухне с челядью.

Одно было плохо, – на улицу меня не выпускали, поэтому целыми днями напролет я сиживал в свой коморке, из окна которой был виден кусок двора адмиральского дома, ворота и калитка окружавшего его забора и часть улицы. Уже на следующий день я видел, как утром адмирал Пчельников на своем экипаже выехал из дома. Вернулся только к обеду. На следующий день все повторилось снова. Кроме самого хозяина в дом больше никто не наведывался. А через несколько дней я стал замечать, что калитка стала больше работать на прием посетителей. Благо, что она располагалась недалеко от моего окна и все звуки при ее отпирании и запирании я прекрасно слышал. В день приходили от одного до трех человек. Чаще всего это были матросы, реже – солдаты. Но каждый нес то ли котомку за плечами, то ли какой-нибудь короб в руках. Прислуга вводила их в дом, но уже через несколько минут калитка запиралась за ними, выпроваживая на улицу.

Мыслей на этот счет у меня в голове никаких не возникало. Думалось: идет война, адмирал хоть и в отставке, да наверно, все еще имеет какие-то казенные дела, доколе к нему постоянно ходят служивые. Так продолжалось недели две. Лично адмирала за это время я так и не видел. Но в один прекрасный день прислуга сообщает мне, что меня желает видеть «ихнее» превосходительство.

- Ну, что, унтер, - начал адмирал Пчельников, - кончилось твое пребывание в Севастополе. Все, что просил сделать сын, я выполнил. Пора и тебе. Повезешь с собой вот эти две коробки.

И указывает мне на два стоящих тут же короба, упакованных под медикаменты. А что конкретно в них не говорит.

- Отправишься завтра, захватишь с собой письмо сыну, - адмирал сделал паузу и добавил, - с Богом.

- Слушаюсь Ваше превосходительство, - отчеканил я. На этом и расстались.

Утром следующего дня адмиральский экипаж доставил меня на вокзал, кучер помог сесть в вагон, и началось мое обратное путешествие на позиции в Белоруссию. Только, чтобы добраться до расположения своих войск, на Украине на одной из узловых станций надо было сделать пересадку. Вышел я из севастопольского поезда на этой станции и обомлел. Все пути забиты пассажирскими поездами и воинскими эшелонами. Толпы военного люда и обывателей-мешочников, а я с двумя коробками – не пройти, не проехать.

И вдруг, прямо, как в сказке, на перроне встречаю солдата – земляка из соседней деревни. Поздоровались, переговорили, и оказалось, что он едет в ту же сторону, что и я. Он предлагает свою помощь и берёт у меня одну из коробок.

Подают состав. Народищу на посадку – тьма. Я лезу в вагонную дверь, но дальше тамбура протиснуться не могу – вагон уже полон. Ну, расположился я со своей поклажей, осмотрелся, и тут только заметил, что земляка-то моего рядом нет. В сутолоке посадки я даже и не заметил, куда он делся. Поезд трогается, а я сижу и не знаю, что подумать: сел мой земляк или не сел, а если сел, то где его искать и как? И не столько меня уже стал занимать вопрос о самом земляке, а сколько о коробке, которую я ему сам и отдал. Ведь, наверняка, думаю, адмирал в письме прописал сыну, что коробок было две. А тут ещё смотрю на свою коробку и вижу, что с одного угла картонные стенки здорово разошлись, должно быть при посадке в толчее разорвались. Начал я их приторачивать на место, край еще больше обнажился…, я и обомлел. Среди упаковочной стружки и ваты явно блеснул какой-то пузырёк. Просунул я руку, обхватил пузырёк и, ощупав его, понял, что это никакая не лекарская склянка, а настоящая бутылка, в которых раньше вино продавали. Запустил руку поглубже, а там ещё бутылка, и ещё одна, и ещё, и ещё… Понял я, что никакие это не медикаменты, а вино, которое адмирал собирал в течение нескольких недель для своего сына по его просьбе. И вспомнились мне ежедневные приходы солдат и матросов с котомками и баулами. Настроение моё совсем расстроилось, когда я понял, что везу категорически запрещённый к перевозке груз - ведь с началом войны в 1914 году в стране было запрещено всё спиртное. И только Бог пока был милосерден ко мне, что не столкнулась со мной еще комендантская команда. А если бы столкнулась, то крышка тебе, унтер, сразу - трибунал, а там - по законам военного времени… Кто же во всём этом будет разбираться? И стало мне обидно, что мой командир так сильно меня подставил. И стал я опять думать о своём земляке: не влечу я, влетит он и сразу скажет, чья это коробка, и накроют все равно меня. Вот с такими невесёлыми мыслями я прокоротал ночь до Могилёва, где должен был выходить и уже на перекладных добираться до своих позиций.

Спускаюсь из вагона на перрон и вижу, что мой земляк, уже стоит напротив вагонной двери и машет мне рукой. Стоит целый, невредимый и, самое главное, с моей коробкой. Он, оказывается, ехал в этом же вагоне, только в другом тамбуре. Ну, радости моей не было конца. Да и он обрадовался, что нашёл меня и может теперь отделаться от поклажи. Забрал я коробку, поблагодарил друга, и разошлись мы каждый своей дорогой.

До позиций добрался без приключений. Миловал меня Бог во всём. Лично явился к подполковнику Пчельникову, доложил о прибытии и передал в руки письмо и «папины гостинцы». Нескончаемо обрадовался мой командир, и думаю, не только «передачке» из дома, а и тому, что со мной тоже все благополучно. «Ну, - говорит, - Разиньков, спасибо тебе большое». Достал бумажник, вынул оттуда два «четверных билета» - денег, которых я отроду не видал, и дал мне.

Вот на этом вся история и закончилась».

Такими были мои героические предки.