Василий СТЕФАНЦЕВ
Восток. Арабист.
Год поступления — 1972, год выпуска - июнь 1977.
Начальник курса: капитан-майор-подполковник Николай Кузьмич ДЕРЕВЯНКО.
Курсовой офицер: старший лейтенант-капитан-майор Вадим ВЕРБИЦКИЙ.
ВИИЯ. Impression.
1972 - 1977
Claude MONET. «IMPRESSION.SUNRISE»
1972
ПРОЛОГ. ПУТЬ В АБИТУРИЕНТЫ. ИЛИ В «КАНДИДАТЫ»?
«Да, теперь решено. Без возврата я оставил родные края…» (С.Есенин)
1972 – это был первый год, когда в СССР при сдаче конкурсных вступительных экзаменов выводилась общая оценка, включавшая в себя не только сумму балов, полученных непосредственно за сдачу каждого экзамена, но также средний балл по аттестату за среднюю школу.
Да, уже были позади 10 лет "английской" спецшколы, сначала в Керчи (Крым), затем в Тбилиси (Грузия); было загадочное предложение «разнарядки» из районного военкомата, затем в ответ на запрос пришло солидное письмо из ВИИЯ с условиями сдачи вступительных экзаменов… Но, откровенно говоря, в моих и семейных «стратегических» планах значился иной вуз. Тем не менее, пришли к выводу, что всё складывается как нельзя удачно: отчего ж не размяться-потренироваться в сдаче вступительных в июле в ВИИЯ, куда мне в связи с немалым конкурсом вряд ли светило попасть, перед вступительными экзаменами в августе в технический вуз, к поступлению в который я готовился с восьмого класса, налегая на точные науки? На тот же судьбоносный август отец спланировал свой отпуск– для «присмотра» и оказания материально – моральной и учебной (математика) поддержки в период сдачи «настоящих» вступительных.
***
Ну, здравствуй, Москва!
Итак, Тбилиси, июль 1972г. Чемодан с кое-чем из одежды и учебной литературой. Документы. Ту-104. Курят все - не продохнуть. До уха доносятся скабрезные анекдоты, которые за шторкой без умолку рассказывает кому-то из экипажа молодая стюардесса-грузинка…
…Домодедово. Автобус-экспресс...Леса…Поля…
…А вот и показалась Москва! Точнее, одна из её окраин. Сбитые в тесную толпу серовато-белые панельные многоэтажки... Панельный щит с рекламой кинофильма "Мировой парень" про МАЗы, актёра Олялина и суровое международное ралли, в котором побеждает Минский автозавод ("Песняры": "Лишь только подснежник распустится в срок..." – это оттуда)...
Часть I. В МИРЕ ИЗ КРАСНОГО КИРПИЧА.
1972-1973
В АБИТУРИЕНТАХ И ДАЛЕЕ
«Держи три копейки на трамвай и вали отсюда поскорее!»
Как проехать до ул. Волочаевская? Найти на улице знающего человека оказалось весьма непросто. И не скоро...
…При проходе через КПП на территорию ВИИЯ первые кто встретился - это была группка неряшливых «курсантов со стажем», которые сходу объяснили, какие языки "хорошие", а какие – «не дай Бог!», каков минимальный проходной балл и как тут вообще всё «мрак» и «хреново» - и предложили 3 копейки на трамвай, чтобы я «уматывал», пока ещё не поздно.
***
"Иногородним предоставляется казарма".
Строевой отдел. Сданы документы. Получена информация, как найти свою казарму в этих институтских закоулках.
Нас, иногородних, поделили на «роты». Моя - седьмая…
Кажется, что официально мы назывались не «абитуриенты», а посолиднее - «кандидаты» (или мы ходили в «кандидатах» после успешной сдачи экзаменов, но до приказа о зачислении, который был издан через добрый месяц с гачком: приблизительно 30-го августа?).
Обитание
- казарма. Питание – курсантская столовая. Но жили в комнатах. В каждой койки в два этажа.
В потоке иногородних было исключительно нескучно. Ребята съехались из многих республик, краёв, областей, городов... Встречались весьма целеустремлённые - те, кто испытывал лотерею Фортуны по второму, а то и по третьему разу. Что ж, до достижения 23-х лет двери были открыты… Вызывали уважение солидно выглядевшие владельцы каких-то неведомых ведомственных переводческих значков на лацканах демонстративно носимых ими интеллигентских пиджаков – не то, что большинство месяц назад состоявшихся выпускников школ в мятых рубашках - и вроде как с опытом практической работы… В кубрике «пацаны» наперебой и взахлёб рассказывали про «родные края», звучали просто разговоры, разгорались дискуссии, шёл активный обмен мнениями и впечатлениями и, конечно же, «местными» анекдотами, заканчивавшимися громогласным дружным молодым ржанием, - и так часов до 2-х — 3-х ночи, а то и позже.
***
«Аллес ист ферботтен! Аллес ист ферботтен!»
Ещё было не время осознать, что с этого момента в моей жизни уже началась на долгие пять лет эпоха постоянных построений. На этих «сборах абитуриентов в кучу» разные по комплекции, возрасту, должности, званию и эмблемам в петлицах начальники командным, не терпящим возражений голосом втолковывали и нашей, и иным ротам одно и то же – что теперь наша жизнь состоит из одних «нельзя» и «запрещается». Заодно каждому «нарушителю нарушений» были обещаны личные «галочки» за каждый проступок в некоем зловещем списке, который неведомое высокое грозное начальство обязательно учтёт при решении судьбы абитуриента, и не дай Бог...
Я «вляпался» чуть ли не на самом первом в своей жизни построении: стоя в первой шеренге строя, на виду у будущего своего начальника курса, в упор расстреливавшего нас всякими «нельзя» «категорически запрещается» и прочими «неможно», закурил от скуки и тоски, вспоминая лучшие времена, родные пенаты, любимую девушку и три копейки на трамвай… Вдруг показалось, что зычный голос капитана Н.К. Деревянко как-то трагически оборвался, и я посмотрел в его сторону…В ответ увидел одновременно буравящий и буквально испепеляющий меня взгляд... коротко оглядел себя - подумалось: может, ширинка не застёгнута или что ещё НЕ ТАК? «Не так» оказалось иное. Был выведен на три шага в сандалиях и весёлой по расцветке рубашке навыпуск перед строем: оказалось, в строю не курят, а курят – причём если начальник соизволит разрешить! - в специально отведённом для курения месте, под названием "курилка" (тут вспомнилось пушкинское «жив, курилка!»). Для закрепления в памяти правил курения заставили собирать «бычки». Впечатления: здравствуй, ж***, новый год!
Были, конечно, перескоки в одиночку и вдвоём-втроём через забор подышать полчасика-часик воздухом свободы московских улиц или ЦПКиО, побродить, поглазеть на необъятный город со столичным лоском – витрину государства, отведать пельменей, выпить кружку пива или кваса (жара!)… и чтобы назначенный старшим надзирателем сержант из поступивших из армии поставил тебе очередной «минус» в кондуит («Где это ты пропадал? А, ещё и пивом пахнет! Ставим очередную «галочку» твоему разгильдяйству!» (реальное словечко было и в рифму, и покрепче).
При отсутствии планов на поступление мной руководило нечто сродни задору и «спортивному интересу», и эти новые порядки по ограничению естественных свобод воспринимались как если бы я был «наблюдателем со стороны», как «временные неудобства» в этот короткий период времени - ну, что поделать, раз в этом заведении принято так «хохмить» и «чудить»...
***
«Арбайтен унд арбайен!», то есть, Сдаём экзамены, или что такое «выделить бойцов для работы»
Если я, как сказал выше, о ту пору ещё не осознавал, что в моей жизни началась эпоха построений, то наступление параллельной ей эпохи – эпохи трудовой жизни - было вполне наглядным и осязаемым. Лето в ВИИЯ, как и в любом учебном заведении, под стать «страде деревенской»: ремонт учебных аудиторий! Поэтому другой, более великий смысл бесконечных внезапных построений «абитуры» означал реализацию очередных запросов на рабсилу. Это означало собрать в кучу ещё не задействованных на работы или в наряды абитуриентов и «выделить» из их числа требуемое количество «бойцов» согласно поступавшим заявкам от разных невидимых руководителей ремонтным процессом. Вот так, в перерывах между перетаскиванием мебели и сейфов с этажа на этаж, между "службой" в нарядах на кухню и «на тумбочку» мы как бы невзначай, как бы «про между делом», сдавали вступительные экзамены, результаты которых, если говорить серьёзно, вообще-то определяли человеческие судьбы.
После обеда нам предоставлялось время – часа два (или три?) – для подготовки к экзаменам. Оно, это мероприятие в «распорядке дня» именовалось экзотически звучавшим словом «сампо». Однако на деле оказаться «незадействованным» в эти часы почему-то удавалось редко. Само действо – «сампо» - имело место быть в помещении «старой» библиотеки. Довелось-таки несколько раз испытать «сампо» на себе – что сказать? Наука в голову не шла, поскольку было душно и жарко плюс послеобеденная истома и хронический недосып после ночных «бла-бла-бла» в казарме, либо после дежурств «на тумбочке» или на кухне. Глаза слипались – наверное, поэтому самим собой состоялось маленькое, но по-своему полезное открытие: оказалось, что на "сампо" книг надо брать побольше— чем выше была стопка, тем удобнее было спать, положив на неё голову…
***
Экзамены
Что касается экзаменов, то нас прежде всего на скорую руку проинструктировали, как заходить в аудиторию для сдачи экзамена и какими «военными» словами докладывать о себе и «целях своего прибытия». Это было забавно.
После первого экзамена – сочинения - нас построили на плацу, огласили некоторые фамилии, заставляя их владельцев выйти из строя, потом их строили в отдельную толпу и куда-то зачем-то увели. За «расчётом»? Или это нам за расчётом? Почему-то «начальники» в ответ на наши вопросы превращались в каменные статуи и упорно (садистски?) молчали, пока мы довольно долго простоявали на плацу. Затем вдруг объявили, что направляемся обратно в казарму...
Полученный на экзамене «трояк», как и «неуд», означал «аллес капут».
Установки на поступление изначально не было, и сдача экзаменов у меня происходила без должного пиетета и мандража. Зато внутри присутствовал некий азарт, спортивный интерес: а ну-ка, смогу – не смогу, получится – не получится… Что меня действительно интересовало – и интересовало куда больше экзаменов - и манило к себе, так это столица по ту сторону решётчатой ограды, куда «низзя»… К тому же только там, на воле, имелись телефонные автоматы, из которых можно было позвонить и услышать звонкий голосок моей «землячки» по Тбилиси, ну, очень хорошей подружки хорошенькой армяночки Леночки, которая тоже готовилась к экзаменам и проживала у родственников в Медведково – по московским понятиям тех времён забытые Богом задворки, глухомань, лишённая метро и потому недосягаемая, как Магадан.
Из экзаменов понравились «английский язык» (неожиданные тесты проверки памяти, две ошибки в расстановке артиклей, долгая беседа на свободные темы, в заключение просьба экзаменаторов не завалить последующие экзамены) и «история» (хотя настоящая любовь к истории пришла только с возрастом).
В тбилисской школе учительница меня отучила от крымского «х» вместо «г», но в институте на экзамене по русскому языку и литературе в моей речи иногда проскакивал лёгкий грузинский акцент (результат полуторагодичного интенсивного общения с одноклассниками и улицей), который не очень хорошо воспринимался экзаменаторшей, и чем больше она кривилась, тем сильнее становился этот акцент помимо моей воли. В общем, оценка только «хорошо».
***
"Поступил зпт оставаться или забрать документы."
Постепенно в кубриках освободились верхние койки. Затем стало пустеть всё больше и больше нижних... По мере убытия абитуриентов-кандидатов всё чаще приходилось «заступать в наряд», и оставалось только сожалеть, что это, очевидно, негативно отражалось на процессе ремонта аудиторий. За несколько дней успелось сдружиться с некоторыми абитуриентами-ровесниками, потому расставаться приходилось с чувством изрядной горечи... Итог сдачи последнего экзамена: «жилых» коек в роте осталось совсем немного – не верилось, что каких-нибудь две недели назад эта комната была забита молодыми людьми, как банка шпротов...Несколько позже, при подведении итогов кампании по сдаче-приёму вступительных экзаменов, было официально объявлено кем-то из членов приёмной комиссии, что конкурс составил 20 или около того человек на место…
Попал в число успешно сдавших вступительные. Намеченные стратегические семейные планы оказались под угрозой краха - срочно требовалось известить родителей и посоветоваться. В ответ на моё объяснение, для чего мне так срочно надо на почту, мой будущий начальник курса внимательно посмотрел на меня и сказал приблизительно следующее: «Это, конечно, ваши семейные дела. Но ты видел, как много ребят хотели поступить, причём и по второму разу, и как немного из вас поступило. Неужели ты так ничего не понял? Передай родителям».
Телеграмма-«молния» из пяти-шести слов родителям о поступлении и с вопросом о судьбе первоначального семейного плана ушла. Часа через четыре повторный поход на почту за ответом: "Поздравляем зпт оставайся"...
Настроение было «разноцветным»; фибры души густо пропитались и звенели ещё свежей радостью большой победы, как если бы после хорошей драки или соревнования, в то же время не отпускала от себя мысль о том, что ввязываюсь в откровенную авантюру с неясными последствиями уже в ближайшем будущем: «ну и вляпался же!».
Так страна, возможно, не досчиталась инженера-строителя… Но её Вооружённые Силы приобрели будущего военного переводчика-арабиста.
***
Мандатная комиссия.
Мандатная комиссия во главе с начальником института грозно восседала в боковом небольшом зале всё той же «старой» библиотеки, знакомой по «сампо». Было жарко и душно, потому по возможности были растворены имевшиеся в этом помещении окна. Мы стояли в виде строя-толпы здесь же, на улице, в садике у фонтана. Были заранее составлены списки очерёдности следования «шестёрок» или «восьмёрок» с указанием конкретных фамилий «кандидатов» в каждой из них. Задача будущих начальников курсов, усиленных надзирателями-старослужащими, заключалась в том, чтобы обеспечить чёткое соответствие последовательности шеренг и ФИО людей в них этим спискам и чтобы шеренги и сами «кандидаты» не перемешались в процессе весьма длительного ожидания и отлучений из них («только с разрешения!») по разным поводам и нуждам. Поэтому нас время от времени дёргали перекличками.
Там, внутри библиотеки, «на комиссии», какой-то полковник представлял по очереди каждого из зашедшей партии, вкратце зачитывая по бумаге что-то из биографии и полученных на экзаменах баллах по предметам.
Получившие 19 баллов (без учёта среднего балла по школьному аттестату?) считались наиболее пригодными для изучения китайского языка; в моём присутствии «на комиссии» один из нас встретил подобное предложение категорическим «нет», не подействовало на него и то, что, мол, таким может оказаться «приказ Родины» - и после посещения «мандатки» он и иные «отказники» тут же решительно направились организованной толпой в строевой отдел забрать документы... Для подачи документов абитуриентами в гражданские вузы оставалось достаточно времени...
Ещё во время стояния в неровном строю-толпе и ожидании свей очереди на приглашение в зал заседания мандатной комиссии капитан с автомобильными петлицами, в своё время испортивший мне удовольствие покурить в строю, проведя короткий инструктаж о том, какими «военными» словами отвечать на вопросы членов комиссии, спросил меня, какие языки хотел бы изучать. Ответ: английский, второй – французский, на худой конец, немецкий. А что скажу, если мне предложат восточный язык? Действительно, уже потом, на комиссии спросили мнение насчёт восточного языка – какой? За три секунды вспомнил, чью восточную речь ловило радио в Крыму и в Грузии, – арабскую и персидскую, вспомнил сирийских военных моряков, как-то прибывших в родную Керчь для приёмки военных катеров, вспомнил про войну 1967г. на Ближнем Востоке: арабских стран много, не один Египет, - работы должно быть предостаточно – и озвучил свой выбор, встреченный одобрительным кивком головы вопрошавшего: «арабский».
Спросите, причём тут Египет? Да потому, что о ту пору в связи с изгнанием из Египта его президентом Садатом тысяч советских военных специалистов - и это надо же - именно летом 1972 года, перед самым началом сдачи вступительных экзаменов, - арабский язык в абитуриентско-курсантских кругах считался не просто бесперспективным, но убийственно-провальным на все 100%. Оттого оказавшиеся со мной на период летних лагерей в одной языковой группе видели в моём присутствии (единственный, кто добровольно выбрал арабский) дурное для себя предзнаменование… Наш набор арабистов был раза в три меньше, чем в предыдущие годы, и обучение впервые за много лет было спланировано по «обычной», не «ускоренной» программе. «Арабов» за ненадобностью «сокращали»: некоторые изначально арабисты из наборов предыдущих лет были переведены в категорию «перевёртышей»: им резко поменяли арабский язык и перевели на западный факультет. К тому же к моменту нашего поступления ВИИЯ был понижен в ранге военных вузов; в результате этой «реформы» в наших зачётках вместо «слушатель» значилось «курсант», вместо белого «академического» значка («поплавка») теперь полагался «плебейский» синий; от «лейтенанта» до «старшего лейтенанта» служить, если не ошибаюсь, предстояло два года вместо прежнего одного. Поводы для недовольства имелись, и в итоге некоторые ранимые личности в разговорах называли институт аббревиатурой МЯУ – Московское языковое училище.
Ну, а чехарда и перетасовывание состава будущих языковых групп спорадически происходили на протяжении всего лагерного сбора и улеглись, по-моему, лишь через месяц-другой уже после пришедшегося на середину сентября начала учёбы в учебных аудиториях...
***
Первые метаморфозы
На излёте июля 1972 г. в наш "иногородний" коллектив влились "москвичи".
Всем нам выдали со склада новенькую военную форму, которая ещё на фабрике успевает слегка пропитаться чем-то сродни запаху будущего пота. «Кирзачи». Солдатские шинели. «Сидоры». Котелки, кружки, ложки. Одежду и обувь «проклеймили». К «сидорам» пришили самодельные «бирки», ибо, как нам поведал военную тайну один из старослужащих, «солдат без бирки что женские причиндалы без дырки».
Исколов все пальцы, подшив вкривь и вкось подворотнички и погоны, убыли на свой первый лагерный сбор постигать азы военных премудростей, а кое-кто - научиться, с какого конца держать веник, и постичь разочарующую истину, что отныне чистка картошки уже не обязанность одной родной внуколюбивой бабушки...
А перед этим, в ответ на домогательства "Вы не стрижены!" уже объявленного официально начальника курса в свой третий подряд за день поход в парикмахерскую (до сих пор существует рядом со станцией метро "Бауманская") плюнул на всё и постригся наголо («Отошли маме на память» - сердобольная мастер собрала состриженное в конверт). «Под ноль» - неслыханное дело в эпоху моды на длинноволосье под "Биттлз". Несмотря на тогдашнюю жару и солнцепёк, голова на улице постоянно мёрзла, и её приходилось периодически растирать руками. Плюсы: стрижка вылилась в три увольнения подряд, а это - мороженое, пара кружек пива и короткие путешествия по близлежащим окрестностям. Минусы: приехав с юга, загорелый, после стрижки "под ноль" выглядел подобием негра в белой шапочке. Опять плюс: в троллейбусе контроль почему-то не потребовал предъявить билет. И опять минус, да какой обидный: симпатичная девушка на вопрос "не подскажете ли, сколько сейчас точное время?", несмотря на исключительную вежливость обращения, сочла необходимым молча резко «рвануть» на противоположную сторону улицы...
Денежное «довольствие» первокурсников в звании «курсант» без всяких иных должностных обязанностей (например, секретчик) составляло 8 руб. 30 коп. в месяц.
***
«Первый лагерь». Пожарными не рождаются.
Мы уже успели «прослужить» неделю-две в лагерях, как в наши ряды влилась немногочисленная группа «условников» - условно принятых после сдачи вступительных экзаменов.
Должно быть недалеко от лагеря находилась то ли птицефабрика, то ли большое птицеводческое хозяйство – когда ветер дул с этой стороны, воздух был густо пропитан миазмами птичьего помёта. Как-то на занятиях по тактике довелось пересекать близлежащее распаханное поле и скакать среди довольно густо вываленных на его поверхности глыб слежавшихся птичьих экскрементов, грозящих напрочь сжечь корни всякой растительности.
Жили в палатках, спали на деревянных «нарах», и фраза «откинут полог» из известной песни «Кавалергарда век недолог» более чем понятна – каждый вечер застёгивали брезентовый полог верха палатки – от дождя, от росы, от комаров, а по утрам (уже проснувшись, но лёжа под одеялами), дождавшись сигнала трубы «Подъём», предваряемого характерным шипением патефонной иглы по «винилу», лишний раз дублируемого командиром языковой группы, с неудовольствием откидывали этот самый брезентовый полог, покрытый выпавшей росой, обувались и наполовину одевались - и бежали на «физо». Впрочем, сначала для облегчения путь вёл в просторный многоместный барак под названием «ср**ьник». Бегали на «физо» в «кирзачах» («юфть» получили уже после лагерей), которые по мере продвижения в осень становились к утру всё более и более «задубелыми», или «окаменелыми», и вновь приходили в «человеческое» эластичное состояние уже от тепла разгорячённой ноги во время бега. Кто не научился грамотно наматывать портянки и правильно «сломать» новые сапоги выше пяток, страдали, порой жутко, от потёртостей ног. Обмундирование пропиталось потом и землёй и быстро выгорело. Выданная пилотка «ПШ» оказалась больше заявленного размера и при резких порывах ветра или движениях вертелась на стриженной «под ноль» голове, как флюгер.
Выкопали образцовую по всем правилам военной фортификации позицию отделения в обороне (где-то даже существуют фотографии).
Получили первое место по перетягиванию каната – сам канат лопнул (?!!!), но его бОльшая часть оказалась в руках нашего курса, меньшая часть – у соперников.
В период прохождения «курса молодого бойца», то есть, перехода от домашней жизни к жизни казарменной, аппетит в лагерях, да и в последующий период был просто зверский. Поэтому в первом лагерном сборе особо радовали выходные дни, когда в столовой пустовало достаточно мест и можно было получить остродефицитных калорий не только за себя, но ещё за пару «тех парней», утробы которых в это время сердобольные мамы набивали домашними гостинцами в кустах подальше от посторонних глаз. Однажды так «натрескался» в выходной в обед, что реально почувствовал себя воздушным шариком, наполненным водой – пришлось расстегнуть все ремни и полчаса сидеть без малейшего движения за обеденным столом, чтобы утроба вполне реально не лопнула. Однако стоило после принятия присяги пойти в первое увольнение и отведать обычной домашней яичницы с сосиской, как «зверский» аппетит пропал раз и навсегда!
Редкая для Подмосковья засуха имела место там быть летом 1972 года - и это в краю бесчисленных рек, речушек, озёр и болот! Курс молодого бойца в лагерях на природе под пгт Свердловским перемежался с тушением очагов самовозгорания всяких гнилушек и валежника в близлежащих подмосковных лесах. Выходили в поля на тактику - и часто бывало, что из леса, в котором засел "противник", неожиданно начинал валить столб дыма. Или подымали по тревоге в самом лагере... Во всех случаях подлетали грузовые "газики" (не "уазики"!), мы секунд за пять грузились в кузов – кто полусидя, кто плашмя в кузов в пару слоёв – и на пожарище. Сбивали пламя ветками и сапёрными лопатками, засыпАли самовозгоревшиеся гнилушки и валежник землёй...
А за вырытый окоп в заброшенном поле на окраине леса под Звёздным городком автор этих строк получил «неуд»: когда рытьё (надо было уложиться во временной норматив!) прошло свой экватор, посередине окопа, уже на некоторой глубине, вдруг возник этакий хорошенький пенёк от когда-то срубленного деревца. Тупая лопатка этот пень не хотела «брать»... Да не одному мне тогда "повезло" в землекопах..
Самое интересное – огневая подготовка, особенно её венец – практические стрельбы. В весьма недавние на ту пору школьные годы мой путь из школы домой пролегал мимо небольшого тира во главе с хозяином - добрым Ромой Ю разрешавшим пострелять и в кредит, на углу чистого уютного парка (в Тбилиси неуютных парков не было) с тенистыми деревьями и с посыпанными «мукой» из красного кирпича дорожками. Там, в тире, доводилось повышать не только меткость ради удовольствия, но и уровень собственного благосостояния в стрельбе «на спор» (обычная ставка – «эрти манети» - рус. «один рубль») с донельзя азартными грузинами. В общем, приобретённые навыки в беззаботные школьные годы благотворно отразились на практических результатах уже в армии.
***
«Адрусу, тадрусу, тадрусина, ядрусу».
Вернувшись из лагерей, переоделись, переобулись, затем каждый долго получал в библиотеке каждый свою кучу учебной литературы с таинственными символами и их расшифровкой в кириллице. Готовились к принятию воинской присяги (состоялась в двадцатых числах октября), которая, наконец-то, узаконивала наши права и обязанности. Одновременно с принятием присяги получен военный билет, есть право на хождение в увольнения. А для этого (ходить в увольнения) съездили толпой на станцию метро «Маяковская», чтобы сфотографироваться в фотоателье-автомате на Горького для пропусков, которые в последующем хранились на курсе в сейфе и выдавались вместо увольнительных записок перед убытием в увольнение (эти пропуска у многих начальников патрулей вызывали большое изумление). После лагерей, с минимумом шевелюры, кое-как выбритые, с «перекрашенными» фотовспышкой волосами и с не успевшими принять перед объективом фотоавтомата подобающее выражение лицами, потому так мало имеющими общего с оригиналами – достойное место нашим физиономиям было разве что на стенде «Их разыскивает милиция» где-нибудь возле опорного пункта охраны общественного правопорядка…Или в новых сериях «Джентльменов удачи».
Арабский язык начинали осваивать наощупь и по крохам. До Нового, 1973 года сплошным валом, как горбуша на нерест, шли "бананы" и "ту-пенсиз" – то есть, "неуды", от которых, к сожалению, зависела возможность сходить в увольнение в выходные – так курсовое начальство стимулировало успеваемость. "Трояк" был эквивалентен благосклонной улыбке Фортуны, "четвертак" почитался за подарок судьбы. Чтобы получить «пятак», надо было стать равным Аллаху. Внутреннее понимание языка отсутствовало, шёл процесс механической «зубрёжки». Трудно было запомнить за раз пять слов, прочесть без запинки какие-нибудь "иттисаляти - лляти", склонения глаголов... Ковалёв-Шарбатов...Читаем со всеми огласовками. По коже мороз оттого, что арабская письменность состоит из 28 букв, обозначающих только одни согласные и лишь иногда на письме – намёки на гласный звук. А как на слух отличить эмфотический согласный от неэмфотического?
Карандаши и авторучки с "открытым" пером со сточенными в классе о каменный подоконник под 45 градусов остриями грифелей и перьев для упражнений в арабской каллиграфии...
А вот после Нового, 1973 года арабский язык "пошёл". Закон перехода количества в качество? Очевидно, в каждом достаточно серьёзном деле есть нечто сугубо своё, тайное, неуловимое, абсолютно необъяснимое, но являющееся становым хребтом всему - "фишка". Уловил или, как мы тогда говорили на своём сленге, "просёк фишку" - значит, дело у тебя "пойдёт".
***
Новый 1973 год
Новогодье (1973) в Москве оказалось на удивление тёплым: в новогоднюю ночь (в военной форме) гуляли по улицам в одних кителях, без шинелей. Первого января – с утра пораньше - в наряд: дежурное подразделение. Немного поспали, как тревога: загорелись какие-то тряпки-деревяшки в ничем не примечательных двухэтажных домиках-развалюхах постройки 19-го-начала 20 веков напротив института на Волочаевской. Там давно были закрыты торговля пивом и "винный" (удивили продававшиеся там бутылки-«фугасы» вина «Солнцедар», почему-то с залитыми сургучом, словно вместо вина были школьные чернила, пробками); жителей этих трущоб выселили куда-то, сами постройки приготовили к сносу - в 1974г. на их месте уже стояли первые панельные многоэтажки. Ну, а "пожар" был ерундовый, больше дыма, чем огня, и мы его быстро потушили. И вернулись в казарму досыпать.
***
О дедовщине
Сразу оговорюсь: дедовщины, как её принято в наше время видеть, в группе и на курсе не было, а чем дальше с курса на курс, - тем более. Но на первом курсе разница в житейском и ином опыте и соответствующими реакциями между возрастами (вчерашние 16-17-летние школьники и 19-21-летние, успевшие прослужить хотя бы 9 месяцев и более в армии) ощущалась со всей наглядностью. Простейшая статистика, если ею заняться, показывала, что на первом курсе при всех лозунгах о равенстве военнослужащих и непредвзятости обличённые командной властью сержанты на не очень приятные постоянные работы чаще задействовали «зелень», чем «старослужащих». Это был факт «на лицо». Мне лично, после поначалу невнятных сомнений в «справедливости», а потом в результате статистических данных, такая «вопиющая» несправедливость не понравилось, о чём не стеснялся высказываться прилюдно. Итог: однажды после отбоя был «приглашён» в «ленинскую комнату» для «разборки». Там заседала группа сержантов (не уверен, что среди них видел командира своей языковой). Шёл в готовности «помахаться» хоть с толпой - слава Богу, был не хил и до института рос среди уличного хулиганья, а за «справедливость» сам Господь велит постоять. Насчёт «рукоприкладства» обошлось. Аргументы возражающей стороны («старослужащие») в том, что я чего-то не понимаю и в чём-то заблуждаюсь, меня не убедили, поскольку в моей записной книжке были отмечены все «назначения на работы и в наряды» по фамилиям, датам и в итоге «перекосы» за последние месяц-полтора были «налицо». Там- корпоративная порука, с мое стороны – задокументированные факты… общем, полюбовная ничья, то есть, сошлись на середине: мне - перестать вслух выступать с критикой несправедливостей по водоразделу «молодой» - «старослужащий», противная сторона – мои претензии «учтёт в службе». Короче, мне морально претило, чтобы «на моём горбу» командир языковой группы того времени задабривал и сохранял «хорошие отношения» со своими подчинёнными – ровесниками, которые «старослужащие». Наверное, сказались гены: мой дед-тёзка, местечковый учитель на Украине, учивший украинских, русских и еврейских детишек, особо был за справедливость вообще и, оценив обстановку (близоруко: сиюминутную, без заглядывания в будущее) при короткой власти Петлюры, сам вызвался в начальники полиции (на свою Ж., как показал 1938г.)– чтобы обеспечить общественный порядок и, главное, чтобы не допустить в местечке погромов евреев, чьих детей он учил в школе (о погромах читай хотя бы: Н.Островский «Как закалялась сталь»). Погромов в местечке удалось избежать, а вот в 1938 году деду его инициативу «припомнили» - и сгноили. (ответ на вопрос: куда ведёт выстеленная благими намерениями дорога). Утешение: в 1955 г. вдова деда - бабушка получила бумагу о реабилитации деда как невиновного. Glory glory hallelujah!
Ещё раз намёк на «дедовщину» прозвучал при следующих обстоятельствах. У меня довольно неплохо получалось приведение курсантской стрижки (на затылке главным образом, ну и над ушами – остальное спрятано под головным убором) в состояние, приемлемое для получения разрешения от начальника курса и дежурного по институту на убытие в увольнение. Так, однажды, накануне выходных, я с ножницами в руках «обиходил» двух или трёх коллег по группе. Ну, а потом пришла очередь коллег привести мою стрижку «в Божеский вид». Вооружившись теми же ножницами, машинкой для стрижки и электробритвой, они сообща подозрительно долго корпели над моей головой, пока жжение кожи в области от шеи до темени не стало совсем уже неприемлемым и не сказал «хватит». «Парикмахеры» имели смущённый вид, а отражение моего затылка в зеркале произвело ужасающее впечатление. Пришлось «забить» на увольнение, при этом по мере возможного прятать «причёску» под головным убором и избегать попадаться на глаза посторонних. В понедельник с разрешения командира группы при первой же возможности «рванул» в институтскую парикмахерскую (была одно время такая). Парикмахер сначала долго изучала мою голову, прикидывая то одно, то другое, чтобы привести её в мало-мальски приемлемый вид, цокала языком и в конце спросила: «Это старослужащие так издевались над тобой?»
О «стуке» (на слэнге – «заклад») и «залётах».
Со «стуком» сталкиваться не приходилось. Хотя бы в качестве жертвы. Но не стоит быть наивным, уверившись в том, что «система» как таковая могла обходиться без того, чтобы определённые «должностные лица» «держали руку на пульсе через «стук».
В этой связи (но без связи с институтом) в мои молодые, «зелёные» годы я был даже несколько шокирован иезуитской методой в использовании понятия «стучать на кого-либо», практикуемой начальником группы советских военных специалистов в Сирии, в которой я работал. Там самое суровое «нарушение» среди 19-20-летних солдатиков было «выпить». Поскольку «выпить» совершить в одиночку было невозможно, начальник выявлял среди солдатиков формирующиеся «неформальные отношения», т.е., приятельские, и их «пресекал». С этой целью он по одиночке вызывал к себе на беседу «приятелей». Главная цель «беседы» заключалась в выдвижении против солдатика ряда заведомо облыжных обвинений в том, что он якобы предлагал товарищам приобрести и распить в кубрике спиртное или совершить прочие «святотатства». «Брехня!»,-заявлял солдатик. «Какая брехня, если мне об этом рассказал лично …», - и тут начальник называл фамилию закадычного приятеля этого солдатика. Беседа с солдатиком в принципе на этом обычно заканчивалась, он с густо посеянными в нём зёрнами подозрений в адрес своих самых близких друзей возвращался в кубрик. Его друг-приятель вызывался на такую же беседу с той же целью – зародить сомнения уже относительно искренности ранее «отбеседованного» товарища. «Разделяй и властвуй!» - старо как…
«Залёты» – то есть, зафиксированные начальством нарушения по-мелкому или по-крупному установленных правил и порядков, проявление независимости и своеволия натуры часто были связаны с темой предыдущего абзаца, где-то вся эта информация оседала - то ли в личных делах, то ли в начальственных головах, то ли и там, и там. Ощущение, что когда количество и качество подобных залётов у индивида достигало некоей «критической» массы, начальство («кабы чего не вышло!») досрочно принимало «соответствующее» решение о его дальнейшей судьбе после выпуска: одни убывали для «прохождения дальнейшей службы» за границу, другие – для «перевоспитания» - в места не столь отдалённые, для «проштрафившихся» арабистов прежде всего это был город Мары Туркменской ССР, там же Янгаджа, Красноводск. Или Киргизская ССР: Кант, Луговая, Фрунзе... На эту тему арабистами-«залётчиками» постарше нашего курса была сочинена курсантская песенка, начинавшаяся словами:
«Не видать часов мне фирмы «Seiko»,
Не носить замшёвого пальта…»
Доводилось служить в краях, предназначенных для ссылки «залётчиков», наравне с ними: одни из них действительно проявляли себя завзятыми алкоголиками, а то и вовсе моральными уродами, другие же были беспокойными, своеобразными, не лишённых тех или иных одарённостей натурами, не способными или не желавшими влезть в мерки Прокрустова ложа начальства.
Казарма. «Великий и могучий», или «Фи! Курсантьё! Казарма!»
Подытоживая воспоминания, хочется сказать вполне уверенно, что курсантское бытие на деле являло собой форму этакого существования в условиях бесконечной череды непрерывно сменяющих друг друга стрессов. Не удивительно, что в подобной обстановке курение из баловства очень скоро превратилось в «нервическую» жизненную необходимость. То же можно сказать и о тяге к «строго запрещённому» уставами и начальством спиртному. Да и сам курсантский «слэнг» выражал внутреннее состояние его носителей, например: «Петров, убери этот трипер!», «Завтра с утра у нас уборка трипера на территории» («трипер» - это мусор, грязь); «был побран» (то есть, попался под руку какому-либо начальству, которое придралось или прищучило курсанта на чём-либо, а то и наказало – независимо от наличия или отсутствия справедливости и законность); «параша» (а) дезинформация; б) остатки недоеденной пищи, вывозимой из курсантской столовой в баках на тележках на свалку); «подпустить п**дунца» (запустить в общество непроверенный или ложный слух). «Вечеринка» проходила под названием «сходняк», танцы – «скАчки», петь – «давить песняка». «Выпил» - значит, «принял», а «сильно поддатый» - «в пополаме»; «самоволка» - «самоход». Вместо «есть возможность» или «предлагаю» употребляли выражение «есть маза»; вместо «крутой мужик» говорили «суровый мэн», вместо «быстро» или «немедленно» - «резко», вместо «не удалось» или «ошибся, дал маху» - «не вписался», вместо «хороший» или «неплохой» - «нехилый»; вместо «дать по морде» - «дать в тОрец» или «настучать в бубен». Существо женского пола с непривлекательной внешностью и плоскогрудое обозначалось как «хрюшка без доек», наоборот, «классная» девушка проходила как «высокая тёлка» или «высшая тёлка», при этом дело не в росте, а поскольку вместо «клёво» или «класс» часто употребляли «высоко» или «высший»… И т.п., и т.д…
Отдельное слово об институтском статусном термине «САЛАБОН», которым говорящий при необходимости ставил на место младшего по курсу (или по срокам военной службы). Вроде эксцессов ни с кем не было, разве что своему же переводяге - сыну сверхзнаменитого (выше только звёзды в космосе) переводчика, нагло прорывавшемуся за сметаной или ущё чем в буфет напролом сквозь толпу с криком «Я-С******в!», в то время как мы, пятый курс (!!!) терпеливо и беспрекословно стояли вместе с теми, кто помладше, «соблюдая очередь». Этому «парвеню» тут же, пока ещё мирно, мой товарищ Пётр указал на место, обратившись приблизительно с такими речами: «Это твой папа – С******в, а ты сам кто? СА-ЛА-БОН!!! Ну-ка, резко свалил в очередь, как все, пока я добрый!».
Ещё одна сверхжизненная необходимость, которая сверхускоренными темпами была нами освоена – это матерщина. До института как-то язык не поворачивался произносить не то, что нецензурные, но и нарочито грубые словечки – главным образом потому, что при всех уличных схватках и психологических столкновениях характеров особой-то нужды в этих «эпитетах» и «оборотах речи» не было. Но как прав был генерал Лебедь, разъяснивший чистоплюям-«шпакам», что «в армии матом не ругаются; в армии матом разговаривают»! За последующую мою военную службу мне довелось встретить всего двух офицеров, из уст которых не исторгалось ни единого нецензурного слова, каков бы ни был накал эмоций в силу обстоятельств. При всём уважении за столь завидную выдержку и самообладание, или же за природную интеллигентность, или хотя бы за позитивную толстокожесть не хотелось бы завидовать им, а, наоборот, хотелось бы сочувствовать, поскольку армейская жизнь устроена таким образом, что «разговаривать матом» – что может быть более естественным, поскольку, как гласит рождённая из практической жизни байка, на вопрос «Что является главной движущей силой армии?» правильный ответ: «Своевременно вставленный «пропи**он». Отсюда потребность в том, чтобы вовремя освободиться от заряда негатива, порой, суровейшего, от разного рода жданых и нежданных проблем - во сбережение собственного здоровья, а то и самой жизни на пользу Родине и на радость близким. Это значит уметь для каждой отдельно взятой «горячей» ситуации или отдельно взятого оплошавшего, или лентяя, или придурка изыскать и употребить именно те языковые средства, которые наиболее доходчивы и убедительны, которые реально позволяют выплеснуть наружу эмоции такими, какие они в действительности есть; это значит заставить людей выполнять необходимые действия так, как это требуется, и двигаться в нужном направлении, а многим людям, вещам и явлениям озвучить их точные, истинные, заслуженные имена, как например, прозвище «*** заплатанной», которое плюшкинский крестьянин дал своему барину у Гоголя в «Мёртвых душах» (заодно там же прочтите соответствующий короткий комментарий великого автора). Непреложный факт: полгода не прошло с момента поступления, как мат прочно, по-хозяйски, вошёл в наш курсантский быт… И вот однажды наступил вечер, когда в нашей казарме, за свои размеры прозванной «авианосец», мальчик, из всех самый не приспособленный к употреблению «нехороших слов», щуплый, маленький и белобрысый, державший полдюжины разных расчёсок и щёток для волос в ящике тумбочки, с отчаянием в голосе воскликнул: «За***ли!!!» - и казарма дружно разразилась аплодисментами!
***
Об удобствах и неудобствах мировой моды.
В первой половине семидесятых в моде были длинные волосы. «Силовика», как сегодня принято говорить, можно было легко опознать в уличной толпе по неподобающе короткой стрижке или причёске.
Совсем коротко стричься и в голову не могло прийти, как ни "мордовали" нас начальники - каждый на свой лад, имея личное субъективное представление о том, что подразумевается в Уставе под «стрижкой» и «аккуратной короткой причёской». За «скобку» на шее курсанту грозили санкции.
Повеселила языковая группа с курса на год старше: в разгар комсомольского или какого-там собрания в актовый зал вошли несколько курсантов, все как один постриженные "под ноль" (стрижка!), и только командир языковой группы - в силу высоты своей должности - позволил себе привилегию - причёску советских детсадовцев и первоклашек - "под чубчик". Замполит факультета чуть не задымился от негодования. Несомненно, своевольные были "взяты на карандаш».
В отличие от длинных волос в одежде в те времена мода была на "мини", что не проходило мимо нашего института. Так, на первом курсе некоторые занятия по арабскому и русскому языку вели не намного нас старше преподавательницы, старавшиеся следовать веяниям современной моды –«звяк!», «звяк!» - именно на этих уроках у «изголодавшихся» курсантов письменные принадлежности неестественно часто «неловко выпадали» из рук под столы. Ну, а галифе нещадно ушивались, полы шинелей немилосердно обрезались на грани «фола»... Как-то идти в увольнение - а в моей шинели кто-то уже ушёл в увольнение накануне. Делать нечего - выбрал самую длинную из остававшихся на вешалке. По возвращении из увольнения, на станции метро "Бауманская" (мышеловка) был "побран" патрулём: какой-то старлей-стройбатовец вовсю спешил "выполнить план задержаний" к концу дня. Чужая шинель на мне оказалась на 2 см короче (т.е., выше от пола), чем указано в Уставе. В результате изъятие военного билета под расписку, визит через день в комендатуру на Новобасманной для шагистики и, главное, вызволения арестованного военного билета. В комендатуре куда-то отвели с наших глаз подальше офицеров и прапорщиков. Рядовой состав поделили на десятки, приказали сержантам проводить занятия по шагистике. В нашей «десятке» сержант гонял «урюков», которые явно прикидывались «шлангами», а мы, двое курсантов-виияковцев (1-й и 3-й курсы), стояли и смотрели на этот спектакль. Шагистика продолжалась всего два часа вместо четырёх обещанных; однако мы продрогли («марток – наденешь трое порток!») и сами попросили сержанта, чтобы погонял нас малость «для сугреву». Следующим утром на построении состоялось, естественно, «наказание преступления»: мне был объявлен "месяц неувольнения". Не так было бы кисло, если бы о ту пору существовали хотя бы простейшие, без всяких цифровых удовольствий, мобильные телефоны. Из института можно было звонить по единственному телефону-автомату, если тот был исправен, но тогда перед ним выстраивалась немеряная очередь...Да! Неувольнение – это всё же возможность доделать недоделанное из учебных заданий, постираться и поработать иголкой с ниткой, почитать что-нибудь интересное, если удалось такое раздобыть, вечером посмотреть в клубе кинофильм, который, часто оказывалось, был явно снят из расчёта на тупого зрителя и уже демонстрировался в клубе даже не в пятый и не в шестой тоже раз… В общем, месяц мёртвой скуки!!
Через некоторое время, оказавшись по вызову в кабинете начальника курса, был ввергнут в недоумение его вопросом: «Скажи-ка, за что я тебя наказал?» Ну как за что? Начал было я там что-то мямлить про неуставную длину шинели... «Запомни: ты получил месяц неувольнения не за шинель, а за то, что попался патрулю. Заодно и другим наука». Это откровение «Шефа» окончательно всё расставило по своим местам в моей голове. Но месяц неувольнения – это слишком! По-моему, больше никому за все 5 лет такая честь не представилась.
***
Окрылённые и одухотворённые
В те годы в фойе институтского клуба висела довольно больших размеров картина: безвестный курсант, по всему виду «круглый» отличник, сидит за роялем и что-то играет; вокруг него сгрудилась группа таких же, как он, курсантов, они глубоко погружены в звуки музыки, а в огромных окнах и открытой, как на веранде, двери на заднем плане видно что-то символическое, важное из жизни страны на пути созидания…Конечно, это абсолютно не по повести Куприна о московском юнкерстве, но - по задумке автора- от картины явно должны исходить одухотворённость, пафос, высокий штиль, окрылённость, «оплодотворённость» (именно так прозвучало в фильме «Зеркало для героя») чем-то светлым…Некое подобие сцены с Марком Бернесом в «Истребителях», поющем о «любимом городе»…
Наверное, одной из причин того, что в «перестройку» народ дружно отрынул от себя подальше КПСС, было в те времена утвердившееся в обществе «двоедушие», которое «достало» всех. Все понимали, что то, как нам рассказывают телевидение и радио, как пишут газеты, как говорят с высоких трибун партийные «боссы» - и как ОНО в жизни – две большие разницы, если по-одесски. И каждый знал, что скажет сам или его приятель на собрании «для дяди» и что он будет откровенно говорить на эту же тему после того же собрания в «курилке» или за «рюмкой чая». Произносились высокие речи и высокие лозунги - и параллельно в народе жили «политические» анекдоты, частушки и насмешка над происходящим в стране под руководством партии. Но во многих жила вера в коммунистического поборника справедливости: «Вот был бы жив Ленин (или Сталин), он навёл бы порядок!». Народное творчество плодило бесчисленные «политические» анекдоты – пульс переживаемого времени. Огромную популярность имело официальное («военные песни») и неофициальное («бытописание советской жизни») творчество фрондёра Владимира Высоцкого – актёра «Театра на Таганке». В общем, советская действительность, в которой (по Конституции СССР от 1977г.) руководящая роль в советском обществе принадлежала КПСС, выработала свои неписаные «правила игры», и, если кто желал «честно» добиться чего-либо в жизни, был обязан им «соответствовать».
Замполит факультета вполне "соответствовал". Помнится, к 50-летию СССР (декабрь 1972г.) под его прямым надзором был организован факультетский хор («Партия – наш рулевой» и про Дуню с кузнецами, которые что-то там приколачивают-приговаривают) с костюмированными плясками некоторых народов СССР. В хор "забрили" и меня. Женщина-аккомпаниатор на прослушивании не ошиблась, забраковав меня: полное отсутствие слуха, голос ни первый и ни второй (мне, отличнику по всем предметам, ещё в керченской начальной школе учительница на пении говорила: «Пять» я тебе поставлю, только молчи!»). Замполит рявкнул в ответ: «Будет петь!». Пришлось участвовать статистом в изображении толпы на сцене. Абсурд - на репетициях и на концерте беззвучно разевать рот, поскольку рядом стоящие певуны просили не петь вслух, чтобы не сбивать их с диезов и бемолей. Советский олимпийский лозунг "Главное - не результат, а участие" означал: партийно-политической работой должен быть «охвачен» каждый. Чтобы не выпал из коллектива и чтобы "соответствовал".
Такой же спускаемой «сверху» формальностью была обязанность РЕГУЛЯРНО – иначе замполит задаст взбучку начальнику курса, а тот – ниже! – выпускать боевые листки. Автор этих строк, будучи редактором издания, которое «Из части не выносить!», ощутил всю прелесть тупого формализма этого никому не нужного (не на войне ведь, не на комсомольской стройке) занятия: в тридцатый раз в карауле, в сороковой раз в наряде по кухне, ни подвига, ни ЧП, ничего из достойного пера и бумаги – так на кой нужен «боевой листок»? Нет, «надо, Федя, надо!»
Зато народ живо толпился у время от времени выпускаемых стенгазет: вот где можно было – с оглядкой, конечно! – дать свободу творчеству, юмору, завуалированной иронии и сарказму – живому и актуальному! Бывало, начальство их срывало и авторскому коллективу «доставалось на орехи»…
А в «подполье», то есть, «под одеялом», почитывали у нас на курсе, например, вещи в те времена преданного идеологической анафеме «антисоветчика» Солженицына – естественно, на английском, без пришедшей в негодность обложки, истрёпанные, залапанные не одним десятком рук и заныкаемые в самые потайные места; почитывали «покетбуки» от классики до примитивной смеси «сурового мэна с порнухой» – лишь бы английский язык был английским. Вышел скандальный «самиздатовский» литературный альманах (кажется, «Арбат») – то же был читаем на курсе…
Когда уже учились на старших курсах, состоялось награждение Президиумом Верховного Совета СССР товарища Л.И. Брежнева, Генерального секретаря ЦК КПСС, по совместительству первого лица СССР, орденом Победы. По этому поводу был вывешен больших размеров плакат на самом видном месте на факультете. Как-то группа курсантов, в т.ч. и автор этих строк, оказалась у плаката в одно время с замполитом факультета; мы услышали от него «благую весть» о том, что, вот, мол, в связи с выдающимися заслугами в Великой Отечественной войне и что весь советский народ «с чувством глубокой радости и удовлетворения»… на лицах коллег, как в зеркале, я увидел отраженье выражения собственного лица: «Мели, Емеля, - твоя неделя». Замполит также прочувствовал весь наш душевный «пиетет» в связи с данным событием в жизни страны и быстро свернул свой агитационно-воспитательный «спич». Орден, конечно, был вручён Л.И. Брежневу, плакат для курсантов и для «галочки» в плане работы с личным составом на факультете вывесили – к подобному все давно привыкли, - да вот нестыковка: в преподаваемом курсантам учебном предмете «История войн и военного искусства» в разделе «Великая отечественная война» генсека близко не было к чему-либо выдающемуся на уровне кавалеров ордена Победы Жукова, Рокоссовского, Конева, Василевского (дважды)... Да и иные источники и военные мемуары мы тоже читали. Так что…
Кто знает, возможно, существовали какие-то методички для замполитовской братии, в которых предписывалось для достижения наилучших успехов в воспитании подчинённого «молодняка» «в духе преданности» подавить в человеке личность с самых первых дней его прихода на военную службу. Действительно, едва я успел в составе лопоухой в прямом и переносном смыслах «школьной молодёжи» прибыть в лагерь после вступительных экзаменов, как замполиту факультета чем-то «не понравились» мои усы, тем самым я стал «бельмом в его глазу», и он при всякой встрече стал «доставать» требованием сбрить усы. Аргумент сражал наповал – мол, ты не кавказец, а это значит, что усы не являются твоей «национальной гордостью», а посему ты обязан их брить… На моё: «Устав ношение усов не запрещает» - ответ: «Некавказец должен быть без усов». Сбрей, и всё! Всё бы ничего, но, очевидно, он параллельно подключил, то есть, заодно «достал» и начальника курса, поскольку тот тоже не раз отзывал меня «в сторонку» и говорил: «Да сбрей ты усы – всем легче будет! Ну, а там время покажет!»… Осёл сдохнет или падишах помрёт? Сбрил-таки, лопух… После чего замполит при встрече со мной уже молчал и его рот растягивался в самодовольной улыбке: 1 : 0 (сломал-таки салажонка - тьфу ты, лично одержана очередная воспитательная победа!)…К слову сказать, усы я вновь отпустил – уже на третьем курсе, будучи в Сирии – с тех пор ни разу их не сбривал, поскольку они для меня не баловство, а идентичность - как рисунок отпечатка собственного пальца. До сих пор не пойму, причём тут «национальная гордость» как таковая…
Если уж и говорить о «воспитании», то с этой и с последующих «мелочей», то покрупнее, то помельче, мне в институте было привито стойкое, на уровне рефлекса по Павлову, предубеждение ко всему «классу» военных политработников. Потому-то после института, во времена моей последующей службы офицером, было странно и одновременно приятно констатировать для себя, что 90% тех заместителей командира по политической части и политработников, с которыми доводилось близко сталкиваться в реальной службе, оказались на удивление хорошо образованными, эрудированными и развитыми профессионалами и, главное, людьми, способными здраво мыслить, критически осмысливать происходящее и адекватно реагировать без склонности впадать в дурь и придурь – очевидно, по этим причинам со многими из них у меня были обоюдные добрые отношения.
***
На котловом довольствии.
Три года кормили нас в курсантской столовой. Кормили достаточно поганенько. Больше всего убивало меню на ужин: изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год картофельное пюре на воде, как правило, грубо тёртая морковь и раздербаненная тушка хека, одним своим видом слёзно просившая оставить её в покое и просто отправить по назначению - в «парашу» (эту или подобную рыбу откуда-то привозили вмороженной в ледяные глыбы в самых невероятных «батальных» позах). Время от времени приходилось, поковырявшись в этом кулинарном изыске, идти в «самоволку: перелезать возле «старой» санчасти через забор, обращённый на Танковый проезд (гастроном напротив!) и приобретать на ужин батон белого (13 коп.), ещё лучше – «плетёнку» (22 коп.) и треугольный пакет молока (15 коп.), а затем ухитриться незаметно пронести в казарму. Какая вкуснятина – словами не передать! После столь роскошного ужина ещё и не всякий завтрак в курсантской столовой лез в рот.
На гарнир чаще всего была «шрапнель»: перловка, пшёнка, ячневая, реже – рис. Вспоминая домашние, приготовленные руками матери каши, удивлялся тому, как можно аппетитные блюда превратить в нечто непривлекательное на вид, безвкусное и неприятное во рту. По праздникам полагался праздничный обед: на столах появлялись отваренные крутую яйца по штуке на брата (чуть само собой не выскочило из тогдашнего лексикона: «на рыло»), недорогое печенье и суррогат кофе (из ячменя или желудей). Молочные продукты отсутствовали напрочь, кроме ежедневной 20-граммовой шайбы из сливочного масла (госцена 3руб. 60 коп. за килограмм), которое очень часто вызывало сомнения насчёт своей натуральности из-за неестественно ослепительно белого цвета и вкуса вульгарного маргарина (госцена 2 руб.20 коп. за килограмм).
Впрочем, о сливочном масле отдельно. Как-то дежурный по институту (въедливый военный юрист-профессионал из тех, кто априори знает, где «собаки зарыты) «прищучил» прапорщика-заведующего продскладом, недодавшего 1,5 кг сливочного масла на суточный расход. Естественно, прапорщик, не моргнув, тут же обвинил моего коллегу по наряду курсанта Петра Литина в том, что, дескать, он, в процессе перенесения здоровенного куска масла из продсклада в хранилище продуктов суточного расхода (расстояние – метров 15 метров по коридору с официальным перелезанием в одном месте через раздаточное окно) попросту схрумкал эти полтора килограмма сливочного масла за один присест…
Иные «сюжеты для небольшого рассказа»:
За обедом в бачке с борщом на столе выловили «разводягой» (половником) презерватив…
Или как-то приготовили для нас очередную «кашу» на гарнир такого качества, что желающих есть эту «субстанцию» больше напоминавшую нечто каучуково-резиновое на клею, чем съедобное, не нашлось ВООБЩЕ. Примчался замполит факультета. Мой тёзка Василий Саулеп продемонстрировал всем, в том числе и замполиту, чем нас «угощали»: взял две тарелки, одну пустую, другую с лепёшкой этой каши, подбрасывал «лепёшку», та совершала два-три кульбита в воздухе и с размаху шлёпалась в пустую тарелку – и хоть бы зёрнышко отделилось от этой «каши» (!). Ситуация, очевидно, не прописанная в «методичках» для политрабочих: а) никто, уважающий себя, такую «еду» не желал есть, и это вроде бы естественная, нормальная человеческая реакция на несъедобное; б) с другой стороны, существовали так называемые «правовые нормы» так называемой «военной администрации» (изучали ещё на первом курсе), которые групповой, тем более, массовый (курс в полном составе!) отказ от приёма пищи квалифицировали однозначно как бунт (!) - со всеми вытекающими отсюда репрессивными последствиями (большевики сделали собственные, или, как тогда модно было говорить, «отдельные» выводы из восстания на броненосце «Потёмкин», на котором всё началось с червивого мяса). Замполит факультета бегал по столовой, делал страшные глаза и требовал, чтобы мы ели, потому что это «приём пищи», а раз так, то мы должны её, пищу, «принимать»… А ведь должно было быть жаль этого человека, которому должность вменяла в обязанности в любых ситуациях выступать апологетом и требовать выполнения неадекватных вещей наперекор элементарному здравому смыслу и очевидному...Нет, не позавидуешь…
Когда осуществилась мечта трёх лет: сняли с казарменного положения и котлового довольствия - проблемы с питанием уже были иного рода. Бывало, при визитах в гости в женское общежитие приготовленные женскими руками борщок или пирожки оказывались очень кстати («долг платежом красен» - в ответ при случае не жадились на шоколадки)… Да, бывали ситуации, когда приходилось упорно думать, где можно перекусить на остатки мелочи, количество которой в кармане уже не позволяло ей бренчать. В студенческой столовой МЭИ? Там на всё-про всё хватало 40-50 копеек. «Дёшево и сердито»? Офицеры из «бронетанковой» тоже не брезговали…Что греха таить - пришлось научиться лихо выдёргивать шнурком от ботинка из винных бутылок проткнутые внутрь их пробки, чтобы затем можно было сдать этот «хрусталь» в пункт стеклотары, по 20 коп., а то и дешевле – чтобы без очереди, - иной раз разбогатев на полтора-два-три рубля, а то и вовсе став обладателем «пятерика» - сумасшедших денег за неделю до выдачи жалованья.
«Нас сняли с казармы! Нас сняли с котла!». Это ещё не было сладкое слово «свобода». Но в собственных глазах выросли в статусе - пришло радостное ощущение себя не столь подневольными и бесправными, как прежде…
***
О «самоволках».
«Самоволки»? То есть, «самоходы»? Ну какая же жизнь же без них! Шеф ведь сказал в своё время: «не за шинель, а за то, что попался». То есть, не пойман – не вор. У меня самоволки делились на две категории: «для удовольствия» и «из необходимости». Обе категории– для плотских утех. Вот только причины и мотивы были разные. «Для удовольствия» – это встретиться с девушкой, съесть что-нибудь вкусное, хлебнуть пива в буфете «Серпухи» (ДК завода «Серп и Молот») или в «Вениках», прочие естественные причины. «Из необходимости» – это в гастроном на Танковом (за не положенным по курсантскому довольствию молоком и хлебом взамен гадостного ужина в курсантской столовой), это на почту на Тулинской (нынче там на месте «тихих» двориков воровских «малин», куда регулярно подъезжали «Волги» с оперативниками в серых плащах, стоят высокие многоэтажки) - за посылкой со скоропортящимися гостинцами из южных краёв. В самоволку на почту?! А как иначе, если идти официально, то не всегда получалось успеть на почту: бывало, начальство раньше 19-00 – времени окончания «сампо» – не отпускало; почта же открыта до 20-00, причём за 10-15 минут до закрытия уже никого не принимали; остальное апробировано: получение из сейфа пропуска для увольнения, поход в казарму за шинелью, ожидание трамвая и поездка, далее бегом по переулку = гарантированный «невписон» в расклад времени).
Любимые места «перехода границы» между волей и неволей: на задах через забор в тихий переулок со стороны Самокатной и у «старой медсанчасти» со стороны Танкового.
Не любил лазать через «пики» со стороны Волочаевской: слишком открытое место, да и всякие дежурные, бывало, устраивали там «засады», иные из которых вошли в сборник институтских баек. К тому же как-то один и нас, неудачно перелезая в этом месте, повис на обручальном кольце. Рассказывают, орать начал немилосердно от боли, но люди из наряда вроде успели быстро снять с пики…
***
О московских погодах.
За 40 с лишним лет климат вообще, погода, в частности, значительно изменились в столице. Зимы стали куда теплее. А ведь в семидесятые годы для январей и февралей нормой были затяжные периоды морозов в 24°-26° градусов плюс-минус ещё два-три градусика; в январе обязательно выдавалось несколько дней, когда морозы днём достигали минус тридцати, а к вечеру, понятно, и того ниже. Тогда в карауле, если пост был на свежем воздухе, менялись через час вместо двух, а на «вечерней прогулке» запрещалось петь. Когда же температура воздуха повышалась до минус 15° – минус 18°, говорили: «Смотри, как потеплело!»
В начале июня, под запах тополиных почек, с точностью швейцарских часов, в Москве обязательно проходил короткий период обильных ливней: проезжие части улиц на несколько часов заливали бурные потоки дождевой воды, и тогда женский пол вынужден был снимать обувь и босиком переходить на противоположную сторону…
А современное лето с тех пор стало прохладнее: где эти обязательные июльские и августовские деньки в среднем +36°С в тени? Случаются, конечно, и ныне, но стали редкостью и исключением из правил, а не самой собой разумеющейся нормой, как в те времена...
***
1973-1974
БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ
Ну и ну!
Осень 1973г. Второй курс: жалованье возросло с 8 руб. 30 коп. до 10 руб. 80 коп. в месяц.
Начало второго курса совпало с большим набором новшеств. Это был:
- год ухода в отставку "Деда" - всеми любимого и глубоко уважаемого начальника института генерал-полковника Андреева;
- год перевода в институт юридического факультета из политакадемии с первым набором на факультет не офицеров и прапорщиков из войск, а школьной молодёжи;
- год первого набора "ботиков" - курсанток (или курсисток - до сих пор не знаю, как будет правильно официально) в рамках реализации задумок тогдашнего министра обороны;
- год переименования славного, говорящего само за себя имени - как, например, "крейсер "Варяг" – «Военного института иностранных языков» в куцее и безликое "Военный институт";
- год появления на курсантских погонах буквы "К" (в курсантском фольклоре "казарма-котёл", у аборигенов г. Мары Туркменской ССР - "конвой"), пока ещё не резиновой, впечатанной в погон, а металлической, с зажимами, имевшими обыкновение царапать и рвать всё, что находится под ними; В те годы в СА и ВМФ сохранялось много атавизмов и рудиментов со времён Николая Первого и ранее: кроме офицерских шинелей образца 188... года, с богатырской грудью, которые мешали выжить в рукопашной; кроме готовых в любой момент слететь с головы, особенно при беге, фуражек на головах офицеров-войсковых разведчиков (?); погоны были разного цвета в зависимости от вида и рода ВС: красные, чёрные, голубые; курсанты лётных училищ носили голубые погоны с золотыми полосками, а лётно-технических - с серебряными... Я лично никогда не мог отделаться от внутреннего смеха при виде полковника-лётчика в папахе: воображение тут же дорисовывало сапоги, шпоры, саблю, лошадь, ведомую за уздечку - и то, как при всех этих делах их обладатель подъезжает верхом к современному боевому самолёту, слезает с коня и забирается в кабину...
- год Октябрьской войны 1973 г. на Ближнем Востоке... Арабисты, кто через год, кто попозже, вернулись доучиваться в советских и арабских орденах и медалях. В этой военной кампании арабисты, начиная с нашего курса, не участвовали за "младостью" лет и отсутствием "ускоренного" курса подготовки в отличие от предыдущих курсов, хотя, как видится, мало в чём уступали тем, кто был на год старше нас.
- Пришёл в тот год на место Деда его приемник. Тут же по Институту пошли слухи, что новый начальник был главным военным советником (ГВС) в Египте; при нём состоялся по требованию Садата «исход» советских военных советников из Египта в 1972г., за что те получили ордена и медали, и помнится, что некоторые кавалеры ордена Почёта были недовольны: «Лучше бы медаль, но военная, чем орден ткачих и доярок». А вот самому ГВСу за «исход», очевидно, в высших эшелонах советской власти со всей принятой тогда партийной принципиальностью были предъявлены немалые претензии. В связи с чем новый начальник Института якобы питал особо горячую «любовь» к переводчикам – мол, не удалось переубедить Садата, потому что переводчики плохо переводили (в Египте). Однако читаем, например, мемуары Е. Примакова, и понимаем, что в те годы мистер Киссинджер по своей значимости для уже родившихся к тому в времени в голове Садата тайных планах замирения с Израилем запросто перевешивал в одиночку весь советский МИД вместе с советским посольством в Каире, ЦК КПСС, его Политбюро, Генеральным секретарём - и главным военным советником в Египте в придачу. Так оно было или не так, но что реально с незапамятных времён, как египетские пирамиды, так это то, что в ошибках «диспетчеров» слишком часто оказываются виноватыми «стрелочники», и переводчику не следует забывать, что его профессия слишком уязвима в этом отношении.
Лично я столкнулся едва ли не в прямом смысле слова с новым начальником института уже на четвёртом курсе. Так, однажды я вынужден был в перерыв перед очередной «парой» успеть сбегать из учебного корпуса к себе в «Хилтон» за забытыми там учебными материалами, а затем, чтобы не опоздать на занятия, на всех парах вылететь из дверей «Хилтона» на улицу с этими материалами под мышкой… Едва оказавшись снаружи, на максимальной скорости налетел на стоявшую в сторонке группку в составе самого генерал-полковника, сопровождающего его майора с блокнотиком наготове и ещё кого-то… Тут я «дал маху»: приложил руку к голове на мгновение раньше, чем успел притормозить и с бега перейти на строевой… То, что я из переводчиков (читается по петлицам), это было ещё полбеды – при ответе «арабский язык», начальник института совсем разъярился и грозился мне лично выщипать усы… Майор по указке начальника скоренько что-то там начеркал в блокнотике, ну, а я согласно Уставу доложил начальнику курса о «сделанных замечаниях». Правда, «выводов» не последовало.
***
"Бытие определяет сознание"?
В первый же лагерный сбор после сдачи вступительных экзаменов, на показе военной техники и вооружения на одном из полигонов довелось некоторое расстояние прошагать параллельными колоннами с будущими первокурсниками подмосковного училища ВОКУ им. Верховного Совета (СССР? РСФСР?). Перебрасывались короткими разговорчиками и шуточками. Разницы между нами не было никакой — все только что от школьной парты...
Разница проявилась через год с небольшим, когда в нашем кубрике (рядом с моей койкой) «поселили» несколько курсантов из ВОКУ, которые были прикомандированы к кафедре оперативно-тактической подготовки. Моя койка оказалась рядом с их койками и, естественно, дело не обошлось без невольных вечерних наблюдений...
Так, однажды вечером, когда все после «вечерней прогулки» и «поверки» собрались в кубрике, «вокувец», послушав, как наш «китаец» нараспев отрабатывает фонетику ("Жы"! "Шу!"»Жы»! «Шу»!) и узнав, что это из китайского языка, с непонятной гордостью и презрением заявил тому, что у себя в ВОКУ с удовольствием променял бы два часа «английского» на четыре часа строевой подготовки...
Ещё запомнилось, как их «старшой», сержант, откуда-то принёс анекдот про двух «литёх», куда-то шедших в военном городке, а впереди них на некотором расстоянии оказалась девушка... Один сказал другому: «Хорошо бы её...» и показал товарищу всем понятный соответствующий жест. Второй - первому: «Это же дочка комполка!» Первый: «Отставить!» и показал тот же жест, но в обратную сторону... Анекдот с жестами вызвал у «вокувцев» приступ смеха на добрую четверть часа с падением навзничь на кровати на грани дрыгания ногами в воздухе...Запомнилось эта на первый взгляд ерунда, очевидно, оттого, что, глядя на них, нельзя было отделаться от чувства какой-то жалости к конкретным персонам...и сожаления о чём-то всеобщем, глубинном...Ведь всё-таки кузница военных кадров вплоть до «Арбатского военного округа», а тут....
Бывало, и мы наведывались к ним «в гости» - в бассейн сдавать плавание. На местном фоне наше «вторжение», очевидно, выглядело слишком нагло: шли не строем, а организованной толпой, по двое-трое, с кейсами в руках мило беседуя друг с другом, в то время как «местные» «перемещались по территории» только строем. Судя по количеству хлорки в воде и атмосфере бассейна, эта наша «наглая» в глазах «вокувцев» непринуждённость вроде не оставалась безнаказанной...
***
«Второй» язык, или " а ты -то здесь причём?"
На втором курсе начальство по только ему одному ведомому разумению привычным, т.е., путём произвола, "распределило" по группам вторые языки. Ребятам, изучавшим в школе или ПТУ немецкий, выпало счастье изучать английский, а мне, изучавшему в добротных спецшколах английский с первого класса устно, а с третьего - ещё и письменно - французский. Явная нестыковка со здравым смыслом. Обращения с рапортами к начальству ничего не дали - в итоге общения с замполитом факультета я уяснил, что либо должен лежать на плацу, отчаянно грызть асфальт, чтобы понять, что такое Родина и её приказы, либо плакать от счастья и умиления, что через несколько лет смогу прочесть Мопассана в подлиннике.
Уже будучи офицером, видел подобия этой «кухни» изнутри: решение принято кулуарно в узком кругу начальников повыше (кого волнует чья-то судьба или мнение, если «звание – сила»); бумага передана «наверх» и утверждена "самим", и никто не понесёт ему вторично на переподписывание документ, поскольку услышит в свой адрес: "А раньше ты чем думал?" и т.п., и т.д. Так и пришлось остаться "недоангличанином" и "недофранцузом". Свои плюсы. Вернее, плюсики. И на том спасибо!
***
Нет худа без добра
Осенью 1973 г. в Москве орудовал маньяк, натурально резавший женщин, по слухам, одетых в красные пальто. Милиция принялась останавливать даже курсантов для проверки документов, начальство приказало не возражать. Стало проблематично приглашать знакомых девушек на институтские вечера – они боялись возвращаться домой в одиночку в поздние часы и темень, ну, а у нас, курсантов (10 руб.80 коп. в месяц на втором курсе), не было средств на такси, но были проблемы получить у начальства «добро» на увольнение, чтобы провожать домой подруг. Пришлось пойти на хитрость: договорился со своей «пассией», что она будет приходить в институт в пальто соответствующего цвета. По окончании вечера я предъявлял в качестве аргумента свою «даму» в опасном для её жизни красном пальто курсовому офицеру, который, «скрепя сердце», нехотя выдавал заветный пропуск. Назывался дальний адрес, но «Пассия» реально жила недалеко – можно было всё успеть и вовремя вернуться в институт.
***
Лагеря-1973. Скучать некогда
Лагерный сбор 1973г. запомнился «ротными учениями»: приехали бронетранспортёры, настоящие, железные, с пулемётами, но, судя по водителям, вроде как из ДОСААФ. Со стрельбой холостыми, атакой через поле с фронта и ударом во фланг через заросли двухметровой крапивы и канаву с водой (на бегу чуть не потерял в ней сапог, застрявший между утопленных веток) «захватили опорный пункт супостатов» ... Остались фотографии...
В этот же сбор соседи («Запад») по палаточному городку разбередили лагерную рутину оригинальной «хохмой». Сам я был в ту ночь часовым, ходил возле палаток. Уже утром, когда хорошо рассвело, на аллейке палаточного городка в трёх метрах от меня остановился несколько растерянный от изумления и одновременно люто негодующий дежурный по лагерному сбору ( отличный мужик, полковник-танкист в возрасте, весьма «широкой» комплекции с кафедры оперативно-тактической подготовки — ОТП), и как бы вслух сам себе (с часовым не разговаривают, но, видно, достало) с расстояния двух метров поведал о том, как он сам «в ответ» козырял этому чучелу: «Тридцать лет в армии, но чтобы так на***ли, чтобы так на***ли! Прохожу мимо — он мне из-под «грибка» честь отдаёт, ну, и я ему в ответ козыряю. Иду обратно — он снова мне честь отдаёт, и я ему. А он что-то руку вниз не опускает. Подхожу ближе — а там грабли в сапоги вставлены, на грабли плащ надет, да ещё правый рукав под «грибок» загнут — будто козыряет! Тридцать лет в армии, но чтобы так на***ли!»
А дело было за считанные дни до окончания сбора. Объявили творцам чучела на граблях по трое суток гауптвахты – «сидеть» после окончания лагерного сбора, до которого (окончания) оставались считанные дни…
Сбор закончился, и, кажется, все благополучно убыли в долгожданный отпуск...
***
1974-1975
СВОИМ ЧЕРЕДОМ
Грипп, грипп, грипп...
Зимами 1974 и 1975 гг. многие мои сослуживцы, в том числе и автор этих строк, шатавшийся в увольнениях по людным местам (кинотеатры, музеи, театры, гости), заболевали сильнейшим в смысле высокой температуры - гриппом - и, что обидно, она, эта высокая температура, как правило укладывала в больничную койку (заболевших бывало достаточно, "под них" выделялся отдельный кубрик для гриппозных) перед самым Новым годом, а более везучих - сразу после него. Наведывался начальник санчасти со стетоскопом: "Дыхание везикулярное", а ниже спины болело от уколов.
Как-то один из уже выздоравливающих «рванул» домой в Электросталь...Немолодая медсестра считала тела под одеялами, и было забавно - да простит она нас! - прикидываться перед ней «шлангом», прикрывая товарища: «только что ушёл в туалет», «куда-то кто-то его вызвал», «в клубе смотрит фильм», «вышел покурить» ...
Настоящая беда – это отсутствие в ту пору мобильных телефонов: если имелись предварительные договоренности, то внезапное впадение курсанта в грипп и соответствующая его изоляция могли поставить в неудобное положение и его, и его «гражданских» знакомых, особенно если можно было их «поймать» только по номеру телефона по месту работы. Что уж говорить, если такой «облом» произошёл буквально накануне встречи Нового года…
В казарме-авианосце был установлен телефон-автомат, один на всех, поэтому возле него либо собиралась внушительная толпа, либо, не выдержав нагрузки, «трудяга» был неисправен. Кстати, ходила байка, что ребята курсом старше разыграли одного слишком наивного и доверчивого сокурсника - мол, есть одна очень и очень «клёвая тёлка», правда, с характером, но если проявить настойчивость, с ней можно познакомиться – и дали номер автомата точного времени. «Двадцать часов шестнадцать минут»,-произносил автомат приятным женским голосом и отключался. «Девушка! Погодите, девушка!»,- кричал в трубку наивный бедолага…
***
Расширение ассортимента
В этом году что-то заладилось в советско-американских верхах – на прилавках магазинов внезапно появился на непродолжительное время и исчез доморощенный «Виски», конечно же, со вкусом «невискаря». Появился напиток «Пепси» в маленьких стеклянных бутылочках на треть литра. Вскоре наша промышленность дала наш ответ «Пепси» - сначала «Саянами», потом и «Байкалом». Появилась «цветная водка» «Петровская».
***
Новая военная специальность: заборостроители.
В мае того же года, числа 12-го, наш курс и параллельный с «Запада» внезапно разбудили где-то в пятом часу утра, приказали надеть шинели, захватить плащ-палатки и весь какой был инструмент (которого по определению не должно было быть в наличии), погрузили в «пазики» и вывезли в лагерь — строить забор по дальней линии. Оказалось, новый начальник Института собрался проинспектировать лагерь и, ещё выяснилось, он на дух не выносит отсутствие заборов между армией и народом. На вопрос, чем и из чего изготовить забор, получили доходчивый ответ начальника курса: «Вам не ясна задача? Выполняйте!»
Весь тот день лил несильный, но обложной дождь. Промокли насквозь и плащ-палатка, и шинель, и форма под ними, и нижнее...Обед был скромен: «черняга», сало в кубиках, чай с сахаром, сливочное масло; возможно, что-то ещё нехитрое типа супа на скорую руку из овощных консервов присутствовало на столе в запущенной в работу в авральном порядке столовой...С того дня, после вымокания в холодной дождевой воде, я стал есть и сало, и сливочное масло, на которые с детства смотреть не мог без отвращения...
Вот так, почти без инструмента, без стройматериалов забор был нами сооружён. Задачу выполнили...
Но потом ходили слухи, что окрестные жители завалили местные власти жалобами на «военных», которые что-то там средь бела дня «стырили»: где деревяшки по мелочам, где просто штакетины с гвоздями повыдёргивали, а где заборы на штакетник, слеги и столбы разобрали и унесли...
***
Последний лагерный сбор.
Летом 1974 г. «абитура» впервые сдавала вступительные экзамены в лагере. Перевод места сдачи вступительных экзаменов в летние лагеря института лишил абитуриентов возможности испытывать удовольствие от сопричастности к общественно полезному ремонту институтских аудиторий, бесплатному, как если бы «ленинский субботник» стал ежедневной нормой. И этот факт сам по себе должен был быть несомненным благом в столь ответственный, судьбоносный период. Если бы только ночами из близлежащего пгт Свердловский не доносился под гром музыки дискотеки радостный и призывный визг не слишком притязательных, зачастую и не очень трезвых местных девиц... С подачи дежурного по лагерному сбору приходилось ходить на отлавливание (на деле – спугивание) в близлежащих зарослях летящих на этот визг, как мотыльки на свет пламени, абитуриентов с мимолётными подружками и изображать с помощью бега на месте погоню за ними. Правду говоря, с наступлением темноты не только лишь одни абитуриенты испытывали внутреннее беспокойство и дискомфорт с первыми звуками дискотеки, донесёнными ночным «бризом». Ну и ...
Кафедра оперативно-тактической подготовки – ОТП – была постоянным объектом наших шуток и подтрунивания. Как и над всем «слишком военным». В чём и насколько мы были правы и неправы – показала последующая военная жизнь. Во-первых, сама эта наука воспринималась специфически. Во-вторых, на кафедре ОТП собрался очень «разношёрстный» состав; порой, удивляешься, как они были способны уживаться друг с другом и представлять собой коллектив? Одни преподаватели были строгими, но без внутренней злобы, и с ними военная наука почему-то постигалась быстрее и проще. Другие удивляли своей недалёкостью, прячущейся под полковничьей папахой; кое-кто из них, начитавшись боевых уставов и успешно нарешав кучу тактических задач на ровной бумаге карт, мог во всеуслышание заявить: «Эх, покомандовать сейчас бы полком!». Командовать полком? Пожалте! Там машина с солдатами перевернулась, есть жертвы, здесь в автопарке нет запчастей и не будет, и у «гражданских» не всё «достанешь» по бартеру – и дай Бог одну способную двигаться собрать из двух, стоящих на деревянных подпорках, а тут ещё проверка едет…При третьих преподавателях опасаешься открыть рот, чтобы «не нарваться», поскольку они хронически в «дурном расположении духа» и цепляются к каждому слову, например, у одного из них слово «вариант» (в словосочетании «вариант решения командира») вызывало неожиданно бурную реакцию – мол, «вариант» - это «такие женщины, которые ходят вечером возле метро «Бауманская», размалёванные так, что блевать хочется». Четвёртые, который год обучая нас военным премудростям, считали, что имеют дело с «феологами» (филологами?) … И т.п…
В лагере в этот заезд преподавателем тактики в нашей группе был полковник Жаров. С его слов, родственник известного в своё время поэта. Начинал он военную службу артиллеристом на Курской дуге. Рассказывал, как ему, девятнадцатилетнему горячему мальчишке-командиру, которого частенько заносило, опытные мужики-подчинённые в возрасте мягко, по-отечески разъясняли многие истины жизни...На занятиях у него мы не стояли, а сидели на траве среди кустов подальше от ненужных глаз; но когда надо было – вставали и «работали на местности»; учебные вопросы по тактике не кричали "командным" голосом, а обсуждали по-человечески нормальным голосом - и удивительно: при такой – в глазах кафедры ОТП – непростительной «расслабухе» военная наука входила в ухо, но не вылетала из другого, а сама собой укладывалась в голове, легко, просто, логично - и прочно; успеваемость в группе оказалась небывало высокой. Вот вам и психология обучения: в этот раз тактику изучали не из "обязаловки" и окрики, а оттого, что её, как учебный предмет, как науку, ХОТЕЛОСЬ изучать с таким преподавателем, который умел её «донести». Другого такого реально эффективного преподавателя с кафедры ОТП мне встречать не довелось. А зачёт сдали с заслуженно высокими оценками.
И действительно - за "пятёрки" уехали из лагеря досрочно, как нам обещало высокое начальство. Уехали в институт. Но вместо обещанного довеска к отпуску пришлось крушить полы из древнего паркета и таскать батареи отопления из заднего ряда старых краснокирпичных зданий, в которых располагались некоторые службы и кафедры и которые теперь готовились к сносу: расчищалась площадка под строительство нового учебного корпуса...
***
1974-1975
НЕ ЖИЗНЬ, А МАЛИНА!
Нехилое предложение
Отгуляли летний отпуск. Начался третий курс. Опять стали богаче: 15 руб. 80 коп. против предыдущих 10 руб. 80 коп.
Жили над «старой библиотекой в комнатах. В моде был диск Поля Маккартни “Band on the Run”.
Не успели как следует отучиться на первом семестре, как начальник курса вызвал к себе четырёх (в том числе и автора этих строк) курсантов и «командным голосом» вдруг огорошил: «Руководство факультета, посоветовавшись с кафедрой арабского языка, решило, что вы являетесь кандидатами на возможную командировку в Сирию...Возражения есть?»...
Досрочно сдали зимнюю сессию, набрали учебников, вымарали-вырезали всякое упоминание в них ВИИЯ... Переоделись на каких-то неведомых холодных складах в Люберцах (или Люблино) в дешёвенькие пальто, одёжку и летние из неизвестного материала туфельки неизвестной фабрики «Североход» (качество обуви отдавало «зоной» - ведь это не от балды: «СЕВЕРоход»!)..
Готовы были убыть уже в начале декабря...Убыли же в середине февраля следующего года. Два месяца "гоняли балду" на воле (за пределами института) кто как мог; если в начале этой предотъездной "эпупеи" из четырёх был женат один, то к убытию холостым оставался один я ...
***
Сирия: туда и обратно.
В феврале убыли в Сирию. Москва, «Чкаловский» (Ан-10; минус 26°C — в те годы это была обычная температура подмосковной зимы) - авиабаза под Будапештом (+1°C по Цельсию в час ночи, ночёвка) Четыре курсанта в компании трёх полковников (генерал — за штурвалом).,. Помнится, долго тащились, часов семь от Будапешта до Сирии, авиабаза Тифор (не столь далеко от Тадмура (Пальмиры), +17°C по Цельсию); полковник-шахматист, позёвывая, всех нас уделывал, явно мастер партий-блиц, за максимум пять минут. Почему за пять минут? Потому что именно столько думали мы, его противники за доской, до получения очередного «мата». Ну, а все «удобства» воплощались в единственном ведре литров на 15, стоявшем тут же, в углу маленькой пассажирской кабины, не тянувшей на звание салона в этом грузовом варианте самолёта...Ведро так и не понадобилось за всё время перелёта.
Про то, как оно там было, в Сирии – речь пойдёт ниже – см. «Часть III»...
А вернулись из Сирии в декабре. Нас быстро переодели в курсантское. Заодно выдали и шинель тёмно-серого (графитового) цвета – до того ходили в «солдатских», которые очень «мозолили» глаза патрулям. Помимо прочего выдали какие-то символические перчатки и белые ремни. Поскольку прежде ношение белых ремней было прерогативой одной ВАИ (военной автоинспекции), то подумалось, что нас «туда припашут», но оказалось, это теперь таков парадный ремень.
Узнали новость: ушёл в отставку харизматичный начальник факультета генерал-майор танковых войск, пользовавшийся уважением не только за то, что не стеснялся в выборе слов и выражений и после которого на факультете осталось немало баек и «крылатых выражений». В памяти особо засели байки про «возьми на складе два листа фанеры, построй себе аэроплан и лети отсюда к такой-то матери» и «-что ты вчера вечером сказал своему отделенному командиру?- «Чтоб твоя могила х*ями обросла» -«Фаддей, сколько служу, а такого ещё не слышал!».
Были представлены новому факультетскому начальству. Начальство: " Есть такая вещь, как КЗОТ, вам положен в году отпуск. Итого: марш в отпуск!". Мы (задача остаться на своём курсе, поскольку отпуск означает "опущение" на курс ниже и лишние полгода учёбы до выпуска) упёрлись изо всех сил: "Да мы не устали, да мы готовы... да мы...". Начальство - в конце концов: "Мы подумаем, завтра получите ответ".
К счастью, уже начиналась зимняя сессия за четвёртый курс (если январь - пора экзаменов, то декабрь - пора зачётов) - вот тут нам бы хотя бы одной ногой за сессию зацепиться! Кстати, однокурсники сегодня сдают первый зачёт в сессии. Что сдаёте? ПэПээР? Что это такое? "Партполитработа"? Быстро нашли свои зачётки в сейфе. Пойдём последними - дайте учебники...
В общем, правдами-неправдами зачёт сдали.
На следующий день снова у факультетского начальства.
- "В отпуск!"
- "Никак нет, не можем! мы уже в сессии, вон, зачёт первый сдали - смотрите зачётки! Мы же учебники с собой в Сирию брали! Учили там! На положенный отпуск не претендуем, жаловаться или менять своё решение не будем!"
- "Ладно. Сдавайте сессию!"
Так наша группа, несмотря на командировку, осталась на своём курсе...
***
Большие самолёты с красными звёздами и борт-переводчиками, случается, падают … Трудно поверить, что Бермудский треугольник – не более, чем фикция.
1975 год принёс нашему курсу первую потерю: курсант Колибабчук из командировки вернулся в «цинке»...
1976
ПУБЕРТАТНЫЙ ПЕРИОД
Метаморфозы
Вошёл в строй новый учебный корпус. Установилась тишина после непрерывной ежедневной трескотни отбойных молотков: на улице клали асфальт, на следующий опять на этом месте взламывали и копали. Уровень асфальта на плацу пугающе догонял по высоте тротуары. Оставалось не так много.
Новые классы: на карачках отциклевали обломками стёкол паркет, достали лака, отлакировали полы, дождались, когда просохнут – и въехали.
Была закрыта «старая» столовая со столами на 10 человек, в новом корпусе открыли новую, аристократическую, со столами на четыре персоны и досель неведомыми сервировкой и сервисом.
Но нам уже не довелось ознакомиться с этими прелестями.
***
«...а вернёшься из страны далёкой...»
В зимнюю - январь - сессию сдавали две (одна в срок, другая - пропущенная из-за командировки в Сирию). Сдали. Только французский - это не какая-нибудь политэкономия социализма - нам перенесли на весну попозже...
В этот год самым младшим из нас стукнуло уже англо-саксонское совершеннолетие: 21 год. Уже были мало похожи на себя двух-трёхлетней давности. Учёба учёбой, но «природа брала своё»: всё больше захлёстывали всякие амурные дела; на курсе периодически кто-то женился, уже были и курсанты-отцы семейств.
Изменились взгляды на жизнь, на людей; изменились реакции и поведение; изменились ценности, вкусы и предпочтения, заодно поменялись, причём не раз, подружки…
В общем, жизнь на старших курсах стала течь по начертанному в старой курсантской песне:
"А вернёшься из страны далёкой -
- командир уж больше не орёт.
Ты не будешь нынче одинокий,
И Она к забору не придёт!"
Так точно, в отличие от прежних времён отцы-начальники уже не разговаривали с нами, как с несмышлёнышами, не орали на нас без причины.
Будучи в Сирии, я восстановил свою внешность в том виде, в котором её себе всегда представлял: отпустил усы, сбритые на первом курсе под ежедневным давлением замполита факультета. Замполиту теперь оказалось не до моих усов; я же, теперь не сопливый первогодка, бы полон решимости отстаивать свои пусть куцые права.
Одним из формальных свидетельств достижения нами стадии «взрослости» было то, что после третьего курса сняли с котлового довольствия и с казарменного положения. Стали платить немалую по тем временам «стипендию» - 96 рублей, из которой «выдирали» 6% «за бездетность» (СССР: с мужчин – по достижении 18-летнего возраста, с женщин – через месяц после регистрации первого брака) – на руки приходилось 87 руб., и даже когда за съём жилья приходилось расставаться с четверным, жить всё равно можно было. Постоянные пропуска-увольнительные с фотографиями, которые до четвёртого курса хранились в сейфе у начальства курса, теперь лежали в карманах; предъявив пропуск на КПП, теперь можно было свободно в любое время выйти за пределы института. Если бы не присутствие начальства. «Литерный прошёл КПП!» - означало «начальник курса покинул территорию института» - и тут каждый начинал действовать по своему плану… Планы у каждого – свои, но все дороги из института пролегали через КПП – на волю!
***
Хилтон
Москвичи и немосквичи - женатики теперь имели удовольствие наслаждаться домашним уютом и трястись в городском транспорте в то время, когда иногородним полагалось демонстрировать себя в утреннем «физо».
Потому что иногородние «безродные» холостяки жили на седьмом этаже "Хилтона" – восьмиэтажного здания, судя по его архитектуре, где-то 20-х годов постройки, ныне снесённого, поскольку, оказавшись над тоннелем-путепроводом, грозил в него провалиться... А в ту пору в нём на первых этажах располагались службы, повыше - общежитие для бесквартирных офицеров и прапорщиков, ещё выше, на седьмом –мы, на восьмом - казарма (курс «Берии», что на год младше нас, вытесненный из «красных» казарм немеряно расплодившейся «юрлой»). Кстати, каламбур в связи с «Берией». Как-то он на этаже выступал с чем-то перед строем курсантов; один из сержантов стоял, заложив руку по-наполеоновски, и думал о чём-то своём. «Что Вы тут стоите, как Иосиф Виссарионович?!»,-последовал окрик «Берии». – «А что Вы кричите на меня, как Лаврентий Павлович?», - раздалось в ответ…
Жизнь в общежитии была под стать возрасту: после учёбы - всякого рода беседы; слушания музыки, походы в театры и проч. (в расположенном в трёх остановках трамвая ДК "Серп и Молот" иной раз выступали их шефы - Театр на Таганке: можно было прийти в курсантской форме, жалобно поскулить - и тётка-дежурная пускала посмотреть действо и актёров на сцене, иной раз предлагая и свободный стул).
Находящийся неподалёку парк МВО (ныне Лефортовский) – оказался неплохим местом для ночных свиданий, и время от времени дефилировавший по нему милицейский «газик» с включённым прожектором не очень портил настроение. Хуже было по возвращении: чаще всего приходилось, как в былые годы, форсировать институтский забор, поскольку КПП было закрыто на ключ и дежурный рядовой не реагировал.
Можно было «завернуть» сегодня в этот «пивняк», завтра – на Абельмановскую. А возле «Бауманской» в глубине переулка была пивная с разливочными автоматами (20 копеек в автомате – это слегка неполная кружка, в то время как классическая полная кружка пива стоила 22 копейки) – она была известна под названием IRON FREND («Железный друг»).
При походе «по пиву» всегда следовало помнить, что «торговля» привычно занималась бизнесом, делая навар на всём, на чём можно, поэтому пиво в розлив могло быть и изрядно недолито под пеной, и могло неестественно горчить, будучи разбавленным водой с добавлением основы стиральных моющих средств – сульфанола – для пенистости.
Ну, а вечерами, конечно, пирушки далеко за полночь, чаще всего в самом Хилтоне, с ночными походами (магазины «24 часа» в те времена отсутствовали, «дежурные» универсамы работали до 21:30) в общежитие "Ликёрки" (ныне "Кристалл"): бартерный обмен горячительной продукции завода на заранее приготовленную для этого шоколадку "Алёнка"...
Из «злачных мест» особо выделялся ресторан «Золотой рожок», достойный пера Куприна: специфическая атмосфера, специфический интерьер и ароматы; в одном углу какие-то командированные «толкачи» или «деловые» обговаривают свои дела; в другом углу физиономии персонажей как будто только что сошли со стендов «Их разыскивает милиция»; тут тебе «громыхают стопарями» откровенные алкаши; увлечённо беседуют и чокаются мужики со «снятыми тёлками», «стреляют» глазами подмосковные молоденькие проституточки, начинающие с платформы «Серп и Молот» «покорять» Москву; а вот и дешёвые цыгане с песнями на непонятной сценке; ну и военные при погонах. Офицеры из бронетанковой или химдыма иной раз дружелюбно («сами когда-то были в этой шкуре») «присылали» на курсантский стол «пузырь водовки», но случалось и такое: «Курсантик! Помоги – ко мне вот тот пьяный майор пристаёт!»…
Здоровья по молодости было хоть отбавляй, и по утрам все были обычно как огурчики. Или почти как огурчики. Тем не менее, по утрам бегать на «физо» никто не испытывал желания. Однако «проверяющие» пытались нас «вытащить» их Хилтона. Как-то коллеги Вакуленчик и Литин, пользуясь обстоятельством – в коридорчике их «номера» не работал выключатель, – рассчитав расстояние, установили в этом тёмном проходе полуторапудовую гирю. …Вошедший утром в их «номер» особо настырный проверяющий, не сумев включить свет, энергично зашагал вперёд… Грохот упавшего тела… Непечатные комментарии разбуженных этим грохотом обитателей «номера» в адрес мифического дружбана «Юрки»…
Возмущённые нашими «невыходами на «физо» проверяющие в отместку писали на нас «нехорошие» рапорты вышестоящему начальству… И вот в одну из ночей конца весны к нам в комнату вдруг в пять утра ввалился в портупее начальник курса...
Надо же такому случиться - именно этой ночью мы подверглись яростному и беспощадному нашествию клопов - на этажах ниже, в комнатах, где было общежитие для бесквартирных, начали делать ремонт и сорвали обои...со всеми мучительными последствиями для нас. Клопы лезли в постели отовсюду; закрытие окон не помогало, как и установка ножек кроватей в банки с водой: клопы "десантировались" с потолка. Уснуть было невозможно, так что Шеф никого не разбудил своим приходом. Лёг сам, не раздеваясь, в «свободную» кровать, из которой убежал заеденный в ней клопами её "жилец", - и заснул. А мы с любопытством ждали, когда же Шеф начнёт почёсываться. Дудки! Судя по наряду и портупее, Шеф был проверяющим, проверял дежурных в казармах и караул, ну и ... под утро заснул мертвецки... Часа через два он проснулся и, видя, что мы вроде как бодрствуем, сказал мне: "Собери-ка всех наших!" Минут через пять "наши" иногородние собрались в комнате. Речь Шефа была кратка и заключалась приблизительно в следующем: "Я не могу вам приказать - не имею права. Но если у вас вдруг найдутся в Москве пятиюродные дяди и семиюродные тёти, готовые предоставить вам свой кров...Ну, вы уже взрослые, сами понимаете: вам самим так будет лучше. И мне".
...Дней через четыре-пять из "Хилтона" на съёмный «флэт» (квартиру) съехал последний из наших иногородних...
***
Чертаново, Красного Маяка…
Мы с коллегой снимали комнату (почти всю квартиру) в далёком тогда Чертаново. Станции метро ("Пражская") тогда не существовало; на месте одного из выходов на поверхность на улице Красного Маяка был (и сейчас есть) наш любимый магазин "Молоко". Дальше в направлении ул. Янгеля и к МКАД было немало общежитий "лимитчиков", работавших на ЗиЛе, АЗЛК ("Москвич"), поэтому утром взять штурмом автобус было довольно проблематично, как и опрометчиво вылезти, пропуская выходящего – автобусные двери могли тотчас закрыться, и автобус преспокойно продолжал свой путь, не обращая внимания на того, кто с недоумённым выражением лица и матерными комментариями происшедшего остался стоять у обочины. Идущий из Чертаново транспорт по утрам был набит людьми, как банка кильками; при выходе из автобуса у метро "Варшавская" поток людей переставал быть столь сжатым, и из порыхлевшей толпы иной раз вываливалось в грязный снег то одно, то другое мертвецки спящее «тело». Обычно так бывало по понедельникам...
Жили на съёмной квартире весело и дружно, хохмили, фантазировали; готовились на кухне к контрольным, зачётам, экзаменам - попутно обмениваясь анекдотами… Наловчились шнурком извлекать пробки, протолкнутые внутрь бутылок, чтобы затем в период безденежья выручить на прожитьё за сданную стеклотару.
Соседом за стенкой был полковник, который имел обыкновение стучать в эту стену, когда мы незаметно для себя начинали слишком шумно проводить поздний вечер. Его же худая, как забытая с прошлого года в ящике стола вобла, дочка «строила глазки» и выказывала большое желание с нами познакомиться...
Однако соседи соседям рознь! Вот однажды "умер" наш славный кассетник - "Весна-304", с перегоревшим трансформатором, с разбитым корпусом и торчащими наружу внутренностями. Подогревание на сковородке севших батареек продлило удовольствие слушать музыку минут на пятнадцать. Время было около часа ночи, спать не хотелось совсем, тем более, что у нас с собой "было". В хмельном задоре поднялись этажом выше, позвонили в дверь над нами (на авось! - представленья не имели о том, кто там обитает). Дверь открылась (час ночи!), на пороге стояла "старуха" лет 27-29..."Мы ваши соседи этажом ниже! У Вас случайно не найдётся двух батареек, вот таких (демонстрируем) - нам сейчас без музыки ну никак!" "Минуту!"- был ответ. Не через минуту, но через три - в начале второго ночи мы действительно стали обладателями двух совершенно девственных круглых батареек. Вечер был спасён. А в памяти осталось убеждение, что мир не без душевных соседей...
***
Нетипичная фамилия
Случались и смешные ситуации, и весёлые приключения, и откровенное мальчишество... Помнится, дежурили с «турком» мл. сержантом Евтеевым по этажу в учебном корпусе и живо обсуждали с ним грузинскую нецензурную лексику — один из результатов поездки наших «турок» в командировку в Грузию на границу с Турцией, ну, а я десятый класс закончил в Тбилиси и тоже успел там кое-чего поднабраться.
Тут начальник курса возьми, да и поручи нам оформить новый журнал сдачи-приёма дежурств по этажу. В результате в образец уставной записи (первая страница, все страницы пронумерованы и прошиты суровой ниткой, приклеенной наклейкой с печатью) вместо традиционного «младшего сержанта Иванова» был вписан «курсант Могитханов» (фамилия, образованная от непечатного грузинского слова, которое непосвящённым не известно)... От души веселились с Евтеевым, смеялись над собственной выдумкой, и только когда уже вписали Могитханова в журнал, поняли, что исправить сделанное далее нельзя – все листы прошиты-опечатаны - и обратной дороги нет... Теперь надо думать, как выкручиваться...
В конце концов "отмазка" была найдена...На удивлённый вопрос начальника курса насчёт Могитханова ему сказали, что, мол, в советской стране не все ивановы, петровы и сидоровы, но есть и другие, - вот, например, на нашем курсе: Талахадзе, Алиуллин, Маркарян, Кушниренко... «Согласен! Но всё-таки какая-то НЕТИПИЧНАЯ фамилия: Могитханов», - сдался Шеф под напором наших идейно верных аргументов...
***
«Ленинский субботник»
Ленинские субботники сочетали в себе полезное (нечто, сделанное «за бесплатно», - что материальные ценности, что просто наведение порядка и чистоты) с приятным (совместный труд заканчивался таким же совместным импровизированным «банкетом» трудового коллектива, что объективно содействовало его слаживанию и сплочению).
За время учёбы мне выпало участвовать в субботнике только единожды (остальные разы – был в нарядах?) – в апреле 1976г. Действо совершалось в неухоженном парке (имени 1-го мая?) в глубине территории «Ликёрки». С минимумом инструментов корчевали пни древними дедовскими способами, в основном за счёт «грубой физической силы» и благодаря «какой-то там матери». Земля была сырая, ещё напитанная талыми водами, покрытая прошлогодней травой и жухлыми листьями – и в этом мы все изрядно изгваздывались, особенно страдали сапоги, которые отмыть эффективнее всего было бы в стиральной машине. Мой коллега Пётр Литин под конец выдал идейно правильное двустишие:
«Кругом г**но, и я в г**не,
Но всё равно приятно мне!».
Всё под Луной когда-нибудь заканчивается – закончился и субботник, и мы, уставшие, вспотевшие и грязные – и дико голодные расходились. Проходившие мимо патрули понимающе нас не трогали, проявляя идейную сознательность. Группа курсантов, в том числе и я, собрались провести часть выходных на даче нашего коллеги в ближнем Подмосковье. Заскочили в ближайший магазинчик и купили, естественно, по пакету молока и несколько хлебных «плетёнок», чтобы не помереть с голодухи в дороге, и сложили снедь в два больших портфеля, бывших при нас.
Добрались до «Тушинской», там дождались нужного автобуса…
…Ехали на задней площадке. Апрель. Было жарковато в шинелях – позволили себе рассупониться в автобусе, сразу по виду превратившись в персонажей из фильма «Человек с ружьём» или «Ленин в октябре». Голод достал окончательно – портфели раскрыты, каждый одной рукой выхватил по пакету молока, а второй оторвал, сколько смог, свой кусок от «плетёнки», которую держал на весу за другой конец его товарищ.
Зубами вскрывались молочные пакеты, откушенные бумажные углы выплёвывались в чрево открытого портфеля. Расхристанные, со сдвинутыми на самый затылок головными уборами на потных головах, в изрядно заляпанных грязью сапогах, жадно откусывали хлеб от оторванного куска и энергично его жевали, запивая молоком из пакета, которое, когда задние колёса автобуса наезжали на ухабы, нет-нет, да выплёскивалось наружу, и беловатые капли струйками разбегались по тёмно-серому сукну шинелей…
…А в трёх метрах в проходе стоял суворовец – весь наутюженный, чистенький и аккуратненький, рослый, стройный, с румяными щёчками и нежной, словно у персика, кожей - словом, весь такой слащаво хорошенький и образцовый, словно сошедший с картины сороковых-пятидесятых годов или с рекламного плаката «суворовец – это высоко!»… Он пристально смотрел на нас, и в его немигающих глазах читался ужас…
***
«Медведь»
Весной предстояла сдача экзамена по политэкономии социализма. По группам. Предмет сам по себе – гибрид джунглей с дебрями: в сравнении с политэкономией капитализма, пониманию доступен с большим трудом и рассчитан на курсантов с хорошей памятью. И вот курсанты-деревянковцы воленс-ноленс грызли гранит экономической науки (лишних знаний не бывает; мне в переводческой деятельности пригодились даже знания из школьного учебника по астрономии). Группа же будущих «ускоренников-декабристов», то есть, бывших «лоскутовцев», чтобы «не заморачиваться», решили действовать по системе «медведь»: каждый из участников заранее готовит лист с ответами на вопросы определённого билета, эти листки вкладываются в конверт подходящего размера, конверт приклеивается клейкой лентой к столешнице снизу. Экзаменуемый, оказавшийся за этим столом, работает диспетчером: незаметно для экзаменатора, внимание которого можно чем-либо отвлечь, обеспечивает себя и остальных листами с готовыми ответами по номерам билетов. Распределены роли, порядок вхождения в аудиторию, рассаживания по столам…
…По рассказам свидетелей происходившего, всё состоялось в лучших традициях фильмов из Голливуда о похитителях золотых слитков. Уже шёл экзамен, и уже были кто успешно сдал его. Но то ли принимавшей экзамен тётушке Хо стало душно и было распахнуто окно, то ли слишком резко была открыта дверь, то ли таковым оказалось качество советского «скотча» - секретный конверт отклеился и вылетел, будучи сдутым порывом сквозняка, громко шлёпнувшись на пол у всех на виду, а из него в свою очередь вылетело несколько «криминальных» листков и разлетелись по аудитории. Тётушка Хо удосужилась нагнуться и с любопытством поднять один листок, другой…
В общем, дело закончилось переносом экзамена на другой день, и пришлось-таки зубрить политэкономию социализма. Но скандал вышел немалый и был погашен не сразу.
***
Удаль молодецкая, или жаль, что Гиннесу было не до СССР, а СССР не до Гиннеса
Как-то была организована «Битва гигантов» между «Западом» и «Востоком» - кто кого перепьёт по пиву. Бывший «лоскутовец», а на момент «схватки» уже наш «деревянковец» Боцман (он же Тетеревлёв) защищал честь ориенталистов. По информации, до истечения установленного, как имеет место в случае игры в «преф», времени каждый из претендентов «выдул» более 20 кружек, но победителем был признан «Восток» с преимуществом, если не ошибаюсь, в полторы или две кружки.
***
Ещё раз о мировой моде
С середины семидесятых мир перешёл с "мини" на "макси". Бывали случаи, когда курсантов патрули задерживали уже за чересчур длинные шинели - на манер кавалерийских (любимого наряда киношного Феликса Эдмундовича).
***
8-е марта под больничным одеялом
8-е марта – и на тебе, какая-то вирусная хворь уложила в санчасть. Кроме меня, таких «счастливчиков» ещё двое: бывший старшина с «лоскутовского» (годом раньше нас) курса и незнакомый юрист. «Лоскутовец», с более, чем непривлекательной внешностью, бывший старшина курса – отличался шустрым поведением и при этом был известен наклонностями шпынять, гнобить подчинённых, а то и вовсе изгаляться над ними, и потому пользовался «дурной» славой и откровенной нелюбовью коллег. Но тут, в санчасти, он оказался на удивление уравновешен, спокоен, адекватен – не то, что «на людях». Санчасть на праздники была сонным царством, мы сами никому, кроме процедур, не были нужны и почти всё время проводили в беседах. Делать было абсолютно нечего, мы много беседовали с коллегой, и он мне изрядно поведал о себе, особенно о ранних детских годах, когда при Сталине сидел с матерью в лагере, как их там гнобили; как, например, уже после выхода на свободу он первое время кричал «нельзя из зоны!» всякий раз, когда его хотели после прогулки в парке отвести домой. И прочее. Надо сказать, моё отношение к нему существенно изменилось.
Беседы беседами, таблетки, градусники – но скука же! Как вдруг в санчасти тайком собственной персоной объявляется Гера Добряков, тоже из «лоскутовцев», «по граждане» и не с пустыми руками. «Прохожу мимо, и вдруг вспоминаю, что ты лежишь в санчасти – а ведь праздник в стране!», - объяснил он однокурснику. Ну, конечно, мы причастились, и не раз. И при этом и будущего юриста не забыли.
А вот сданные на следующий день наши анализы были признаны «неудовлетворительными».
***
Дворники.
Снег на тротуаре Танкового проезда, прилегающего к Институту, имел обыкновение накапливаться в течение всей зимы. Начальство дожидалось момента, когда толщина льда достигала своего максимума, а весна ещё не наступила, и ставило нам задачу, заодно выкручивая нам руки: тротуары очистить до асфальта, и только после этого – домой.
Пробовали работать ломами – те отскакивали ото льда с проворностью каучуковых мячиков. Соль действовала слишком медленно и слишком неэффективно, к тому же группа курсантов, скупающая крупную партию соли в Гастрономе напротив, вызывала панические настроения у бабушек, ещё помнивших июнь 1941 года: «Военные солью запасаются! Военные – они всё знают!».
Самое эффективное было – пустить шапку по кругу, собрать сумму, направить гонца-переговорщика на ближайшую стройку договориться насчёт грейдера. Грейдер управлялся максимум за полчаса, кое-где отдирая не только лёд, но и асфальт.
Однако, для машины надо расчистить «поле деятельности». Расчищали. В памяти картина, как мы, освобождая от автотранспорта тротуар для грейдера, с шутками и прибаутками на руках переносим «Жигули» и «Запорожцев» на противоположную от института сторону Волочаевской через трамвайные пути, а пассажиры трамваев с весёлым недоумением наблюдали и пытались догадаться, кому и ради чего потребовались эти «военные манёвры». Машины в этой куче расставили так, чтобы уважаемые люди выехали из неё легко и быстро, а вот «неуважаемым» пришлось бы попотеть…
***
Немного о портвейне и не только
Портвейн московского розлива в нашей среде был популярнейшим напитком и конкурировал с пивом. Будучи лишённым намёка на благородный букет и вкус, но вполне демократических цен, в наших глазах представлял собой оптимальный вариант, однако был несколько дороже другого варианта - «Вермута розового» (тот же градус, по литражу - «огнетушитель»: 0,8л). Последний изготовлялся из непонятно какого купажированного винного материала и представлял собой откровенную гадость розового цвета, употреблять которую соглашался не всякий, да и «начинать» ею было как-то рисково с точки зрения рвотного рефлекса. И тот, и другой «напитки» среди нас были известны как «чернила», или «грязь».
И вдруг в центральных гастрономах появился натуральный, аутентичный португальский портвейн в пёстрых бутылках с вогнутыми конусом вовнутрь донышками. Несмотря на бешеную цену (дороже четырёх рублей), продегустировали – и поняли, что разница между ним и отечественным портвейном – что дешёвым московским, что дорогим (от 2руб. 20 коп.) портвейном из Крыма – как разница между португальским и русским языками.
Знающие люди рассказывали, что на московский винный завод (МВЗ) вино везли из Крыма, Грузии, Молдавии по железной дороге в цистернах с сопровождающими, которые продуктом приторговывали, идя навстречу пожеланиям жителей станций, которые были хорошо в курсе того, кто что везёт. Естественно, для компенсации «усушки» в цистерну добавлялась вода и, возможно, ещё что-нибудь. В результате мой сожитель по квартире в Чертанове сходу по вкусу угадал московское «Саперави», якобы завезённое из Грузии, и не смог распознать «Саперави» с такой же этикеткой, привезённое мной из Тбилиси. А вообще-то МВЗ специализировался на производстве купажированных вин; при этом весьма приятным качеством отличались красное и белое «Арбатское», «Свадебное», похожее на «шампанское» без газа. Московское «шампанское» было дороговато (дороже трёх с половиной рублей), кроме того, будучи приготовленным по ускоренной поточной технологии, оно не только сильно отдавало дрожжами, но и отличалось чрезмерной «нешампанской» кислятиной во вкусе. У женщин постарше был популярен игристый аналог «шампанского» - «Салют» (белое шипучее) - всего 2 руб. 10 коп. за удовольствие (экономия от 1,5 руб. на бутылке)! Иное дело – «шампанское» крымское и грузинское в медалях, азербайджанское без оных, грузинские и армянские коньяки, грузинские (в т.ч. абхазские) и некоторые азербайджанские (например, «Букет Азербайджана») и среднеазиатские (туркменское «Ясман-Салык») вина, опять же портвейны – грузинские, крымские и туркменские – это было хорошего и отменного качества! Но в советское время существовала так называемая «местная промышленность», многие виды продукции которой предназначались для местного потребления, и потому основная часть «хмеля» союзных республик нечасто выходила за их пределы. Если в тех краях существовали погреба с бочками для дегустации винной продукции, то в популярных молодёжных кафе Москвы задавать вопросы официантам наподобие «Какого завода у вас «шампанское» (или коньяк)» считалось крайне неуместным и глупым. Вообще столичный «общепит» прекрасно знал, на чём и как делать деньги, профессия «бармен» была весьма «сытной», тем более, если место «бойкое».
Импортное пиво в банках было символом приобщения к престижным сферам «высокого полёта». Свои баночные сорта отсутствовали, бутылочное пиво были неплохи; в буфетах крупных кинотеатров можно было отведать и такие малораспространённые «вкусные» сорта в маленьких, 0.33л, бутылочках, как «Двойное золотое», «Рижское», «Славянское» … Советское пиво было без консервантов, что в те годы не ценилось по достоинству, и подлежало реализации в считанные дни, иначе на дно начинали выпадать белые хлопья осадка. А импортное долгохранящееся, «с глицерином», в привлекательной таре, иной раз тяжело «ложилось» и на желудок, и на голову.
Ещё пара штрихов. Придя с улицы в промозглую сырую погоду, приятно было потягивать разогретый в «турке» вишнёвый пунш, радостно и горячо растекавшийся по жилам. А вот алычёвый пунш в отличие от вишнёвого был простоват на вкус. Популярен в народе был «Рижский бальзам» к кофе (или для придания банальному спирту вкуса и цвета коньяка). Но мало кто знал о существовании «Туркменского бальзама».
1976-1977
ЧЕМУ БЫТЬ, ТОГО НЕ МИНОВАТЬ
Пятикурсники
Пятый курс. Тот учебный год пролетел необычно быстро – как рывок бегуна на финишной прямой.
Из нашей учебной группы арабов выделили «ускоренников», т.е., «декабристов», «лоскутовцев», поступивших на год раньше, но «задержавшихся» в связи с командировками и потому переведённых на ступень ниже - на наш курс. Теперь им предстояло «пройти» пятый курс за полгода и выпуститься в декабре. На наш резонный вопрос начальству, мол, почему мы не можем то же самое – учились же в смешанных группах, последовал не менее резонный ответ: курсант обязан за период учёбы выполнить определённый учебный план: прослушать такое-то число часов лекций, провести столько-то часов на занятиях по каждому предмету и т.п. –в общем, нам предстояло завершить учёбу как положено – в июне. Хотя такие резоны не помешали «ускорить» наших китайцев и выпустить их досрочно, в декабре - синхронно с «пришлыми» арабами.
***
В результате реорганизации языковых групп мне посчастливилось успешно продвинуться по службе, а именно: быть назначенным командиром языковой группы и попутно вырасти сразу на две «лычки» до звания младшего сержанта. На размере жалованья не отразилось, но и забот оказалось не так уж много. Первый семестр учились в аудиториях. «Согласно уставА», сержанты-пятикурсники «ходили» начальниками в караул. Тут доводилось при приёме-сдаче караульного помещения быть свидетелем того, насколько уже к тому времени обострились отношения между «переводягами» и «юрлой» - при приёме-сдаче караульного помещения принимающая сторона откровенно издевалась над сдающей: пыльно-грязно, плохо вымыт пол, тут соринка, там пылинка, а там - чёрная точка на ножке стула… Уже потом, выпускники следующих за нами курсов рассказывали, что с «юрлой» приходилось и махаться чуть ли не «стенка на стенку». Откуда эта русская тяга на генетическом уровне к междусобной вражде до драки? с тех времён, когда было нормой, чтобы князь с холопы на родного брата ходил? Когда деревенские не могли поделить с городскими что-то эфемерное? А городские - с фабричными? Почему обязательно двор должен идти на двор? Улица на улицу? Район на район? Неужели прав Жванецкий: «В драке не выручат, в войне победят»?
***
Однако у юристов был момент просто чудесный: своя библиотека, а в ней спецфонд, в котором хранились такие небольшие брошюрки, озаглавленные «Следственная практика». Чтение этих материалов часто оказывалось куда более захватывающим, чем в случае многих детективов. Обладая определённым литературным даром и смекалкой Ю. Семёнова, на основе расследования реальных уголовных преступлений, представленных в этих скромных на вид сборничках, можно было бы создать не один роман на уровне произведений братьев Вайнеров, а по нынешним временам – «выпекать» сериал за сериалом!
Чем ещё, кроме сования любопытного носа в дела институтского продсклада, повеселили юристы, так это – передаю с чужих слов – шуткой с «Васей». «Вася» – это муляж в натуральную величину мужчины, убитого выстрелом из винтовки в голову с дистанции 40м. Подробности ранения передано со всем натурализмом: мозги, вываливающийся глаз, кровища… Его-то в таком виде курсанты-юристы в конце рабочего дня посадили на унитаз в туалете, закрыли дверцу и оставили до утра…Утром убиравшая в туалете техничка, после того, как заглянула в кабинку с «Васей», то ли была обнаружена лишившейся чувств, то ли чуть не развалила стены своим криком…
***
Самая муть – обходить по приказу начальника курса разные кафедры с зачётками подчинённых и упрашивать начальников кафедр поставить в них оценки со своей росписью за преподавателей, почему-то забывших это сделать во время приёма экзаменов у курсантов на втором, третьем, четвёртом курсах и убывших с кафедр в ином направлении. Особенно пришлось «побегать» за начальником кафедры общественных наук всеми глубокоуважаемым полковником Хватковым. Я к нему и раз, и два, и три, и так, и этак – ему же почему-то всё было недосуг, - вплоть до того, что в конце концов я невольно превратился в персону, один вид которой портил «Хвату» настроение.
***
Во втором семестре завершились хождения в караулы; кроме дежурства по этажу, посещение стало обязательным разве что только на разного рода консультации перед экзаменами за пятый курс и долгожданными «госами».
Когда погода стала совсем тёплой, мы с Петром Литиным, проживая на одной жилплощади в Чертаново, пару раз брали с собой пива, раскладушку и учебники и отправлялись в «Ближайшее Подмосковье», то есть на трамвае до конечной за улицей Янгеля, там довольно долго трусцой через лесок с военными мобильными радиостанциями дальней связи к МКАД, затем рывком через тогда ещё не столь забитую автотранспортом магистраль в Бутово. Точнее, самое начало Северного Бутово – того, что у МКАД, которое в 1977г. здесь представляло пару маленьких деревушек близ леса с речушкой подальше и с двумя прудами поближе, из которых в том, что был пообширнее, плавали гуси и гусиный помёт. Не спеша потягивая пиво, читали материал, изредка делясь впечатлениями о прочитанном, делали перерывы покурить и обменяться свежими анекдотами. Проходило не так уж много времени, и неподалёку приземлялась стайка местных молодушек лет семнадцати-восемнадцати, которые достаточно громко – так, чтобы было слышно нам, – сравнивали свои целомудренные добродетели с патологической в их представлении бесхозяйственностью, неверностью и падкостью на разврат и гульбу «москвичек» ... В нас же с Петром к этому времени уже бродили разбуженные временем и пивом желудочные соки, и мы вполне серьёзно обсуждали между собой, что нехило было бы раздобыть трофей в виде упитанного гуся, если бы удалось незаметно поднырнуть под него, ухватить за лапы и утащить под воду…
***
…Перед госэкзаменом по научному коммунизму влип в ЧП. Дело в том, что выдались выборы- то ли депутатов, то ли судей, то ли ещё кого... Было приказано всем проголосовать до 7 утра. Для меня же по причине «подставы», от кого не ждал, возникла форсмажёрная ситуация. Если бы можно было заявиться «по гражданке» - а тут пришлось почти от института на такси «гнать» в Чертаново переодеваться в форму с лычками, затем гнать обратно. В общем, прибыл на избирательный пункт в институте только в начале десятого… С одной стороны, кое-кто, наверное, облегчённо вздохнул, увидев меня живым и невредимым (мобильники в те времена не встречались даже в повестях из научной фантастики), однако куче людей довелось потерять полтора-два часа по праву личного времени в ожидании того, чем разрешится моё отсутствие... Быстро – в руки бюллетень, быстро – в кабинку и галочку против наиболее – на первый взгляд! – благозвучной фамилией в списке, быстро – бюллетень в урну… Зам замполита института, капвторанг: «Товарищ Стефанцев! У нас, конечно, демократия, но сами понимаете …». Этим и ограничился. Не ограничился замполит факультета. На перекрёстке институтских улочек в обязательном присутствии начальника курса, заводясь и распаляясь от собственного брюзжания, замполит в очередной раз вдалбливал мне простую истину: лежать на плацу и грызть асфальт, чтобы сознать такое понятие, как «Родина». Помнится, стоял молча, сначала рассматривая окна и балконы углового здания из светлого кирпича на перекрёстке Танкового с Волочаевской, которое по тем временам было достаточно свежим образцом советской архитектурной новизны с внешним налётом солидности, считал отдельно окна и отдельно балконы; затем пришлось изучать трещины на тротуарах, далее дошла очередь до красных стен из кирпича 1904г. рождения - вспоминал мемуары маршала Василевского и думал, не в этих ли красных казармах началась его военная служба…Поодаль стоял начальник параллельного курса с Запада, и по его взглядам было видно, что он терпеливо ждёт, когда закончится эта муть и освободится наш Шеф – у них явно были общие планы на этот день, и багажник, конечно же, не пуст… Настроение препоганейшее - что сказать в своё оправдание этим людям, глядя, как они почём зря теряют своё драгоценное время… Истекли, словно на космодроме, ровно 60 минут головомойки, и замполит объявил Шефу, что отныне мне вменяется ежедневное присутствие полный рабочий день в институте с отмечанием у дежурного по этажу…
Меня хватило на два дня. Ну, прибыл, ну, отметился. А дальше куда? Конечно, в библиотеку. Вместо «ля-ля» с молоденькими библиотекаршами – чьи глаза имели вопрошающее выражение и находились в постоянном поиске, зарылся в журналы. Поскольку литературно-художественные были давно прочитаны, заказал кучу «по общественным наукам» – наконец-то нашлось достаточно времени уделить внимание этим изданиям... Наиболее интересным показался «Вопросы истории…» (по-моему, так начиналось его название): там я обнаружил немало любопытного для себя…
…А вот и госэкзамен по научному коммунизму. Последний. За столом многочисленная приёмная комиссия из других военных вузов, посредине сам начальник кафедры полковник Хватков, которого при виде меня, не столь давно достававшего его зачётками, перекосила гримаса, как от разжёванного лимона без сахара...
…Моя очередь держать ответ. Один из вопросов касался «Народной воли» («На Западе мечтали о постепенной нравственной эволюции, у нас «к топору звали Русь» - и далее в этом роде). Другой вопрос билета – о первых пропагандистах марксизма в России - Плеханов. Прозвучал вопрос кого-то из госкомиссии: «А в чём отличие взглядов Плеханова от ленинского подхода к марксизму? В чём заблуждался Плеханов?» Всплыла в памяти накануне читанная в «Вопросах истории» обширная статья как раз на эту тему – и тут, как говорится, «Остапа понесло»! Не успевал загибать пальцы…Начальник кафедры п-к Хватков расцвёл, расправил плечи, «простил» вышеупомянутую мою назойливость и приставучесть из-за зачёток подчинённых, довольно оглядел сидящих рядом- мол, вот какие «орлы» у нас есть! Наконец, сказал: «По-моему, достаточно!» Какой-то морской майор с красными просветами возразил: «Пусть ещё немного расскажет!»…
…В коридоре замполит факультета, увидев меня, спросил:
-Уже сдал экзамен?
-Так точно!
-Оценка?
-«Отлично».
Замполит со всей партийной принципиальностью резюмировал: «Я бы тебе и двух баллов не поставил!»
***
Суета
…И вот сданы все экзамены: и за пятый курс, и "госы".
Начальник кафедры французского языка (сам Миньяр-Белоручев!) отметил, что впервые в его практике "Восток" сдал экзамены по второму, французскому, языку лучше "Запада" (мы, арабы, сдавали вместе с португальцами) ...
«Деловых» предложений от пластмассовых галстуков в мой адрес не поступало - поскольку я не был москвичом с жилплощадью и не собирался жениться на москвичке опять же с жилплощадью, и потому уже не важно было, что не состоял хотя бы кандидатом в КПСС, а, может, и по иной причине. Главное - я остался, как того желал, в переводчиках, и пробыл в этой ипостаси вплоть до дня увольнения «в связи с организационно-штатными мероприятиями» в эпоху расцвета мастера стучать на деревянных ложках и дирижировать немецким оркестром - верховного главнокомандующего, при котором армия по всем статьям была опущена ниже плинтуса. Но это уже другое время и тема для других повествований... А пока…
…Ещё до «госов» ездили на примерку в «экспериментальное военное ателье» на Полежаевке шить форму.
Поближе ко дню выпуска шустрые мужики (с «Монетного двора»?) принесли к КПП ведро с «левыми» (без положенных номеров) академическими значками – теми, что белого цвета, и реализовывали их желающим оптом и в розницу по «червонцу» за штуку.
Первая офицерская получка. Комсомольские взносы с неё составили символические для России 3 рубля 62 копейки – на то время стоимость бутылки самой «народной» водки…
***
День выпуска
…Вот и день выпуска. ...Впервые официально в офицерской форме. Мы – «пехота», «общевойсковики» цвета «морской волны», а в петличке звёздочка в венке – «сижу в кустах и жду Героя». Кое-кто с «Запада» был в морской, чёрной, двубортной с кортиком чуть ли не у самого колена – солидняк!..
Выход из строя, шлёп-шлёп строевым, правая рука к виску: «Такой-то …для получения диплома…прибыл!» ... В толпе стоял и смотрел на происходящее отец … Волнительные моменты в жизни!
…Общее фото на память об этом дне, хотя в кадр попали не все...
Сразу же после торжеств на плацу отметили выпуск с однокурсниками, родными и близкими в офицерской столовой. Начальник факультета обещал для особо «уставших» доставку на дом при условии способности выговорить свой адрес. В углу зала ВИА из курсантов третьего курса юристов играл разное популярное того времени, но самым хитом для ушей (или под настроение?) присутствующих оказалась «Эль Бимбо» в подражанье оркестру Поля Мориа: соло-гитаре не хватало карманов, чтобы складывать сыпавшиеся, как дождь, «трояки» и «пятёрки»… Возможно, в этой несколько элегической, но динамичной мелодии, что сродни вальсу Доги из «Милого ласкового зверя», удачно соединились все чувства, которыми был наполнен День выпуска: и радость, но острожная; и грусть но лёгкая; волнительное ожидание близкого по времени прыжка в новый, не совсем понятный мир … Сразу выявился недостаток офицерской формы одежды в сравнении с курсантской: чтобы открыть бутылки вина (кстати, оказавшегося неплохим), оказавшиеся почему-то запечатанными крышками а-ля пиво, приходилось идти к выставленному у входа в столовую солдату-патрульному, просить его снять ремень и по-курсантски, медной пряжкой и привычным «лёгким движением руки» срывать крышки с горлышек...
…Все давно «морально подготовились» к этому дню торжественных прощаний, и всё же было не избавиться от грустного ощущения того, что мы, арабисты прежде всего, после пяти лет вместе вдруг вот так разом разлетимся в разные стороны и уже не будем иметь возможности каждый день общаться друг с другом, видеть привычные лица однокашников и уважаемых преподавателей... Да, сегодня мы всё ещё здесь, по эту сторону институтской ограды, но добрая половина наших мыслей уже там, в долгожданном загадочном будущем, которое стало осязаемо как никогда прежде... В карманах новой, с иголочки, парадной формы дипломы и офицерские удостоверения, на плечах погоны с лейтенантскими звёздочками...
Прощай, Институт!
Что-то в жизни состоялось, благодаря тебе, что-то – вопреки, тем не менее, заложив в нас фундаментальные основы профессии, ты одновременно закалил наши и тело, и дух, задубил кожу, привил иммунитет от жизненных передряг и научил немалому: прежде всего прагматизму, здоровому цинизму, стремлению в любых обстоятельствах ориентироваться на оптимизм, умению «крутиться» ради «выполнения поставленных задач», служебных ли или житейских, даже при отсутствии необходимых для этого сил и средств. Только вот для того, чтобы любить и уважать своё Отечество, вовсе ни к чему грызть асфальт на твоём плацу.
Но с сегодняшнего дня мы с тобой, Институт, чужие.
Для входа пропуск заказывать заблаговременно…
***
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Выпускной банкет в ресторане гостиницы «Белград» собрал нас, «арабов», уже знающих, в какие стороны нас разнесут пути-дороги, собрал наших близких, наших уважаемых преподавателей. Пожалуй, последняя возможность собраться в таком представительном составе - чтобы что? Чтобы надолго попрощаться друг с другом. Тосты, спичи. «А помнишь, а помнишь». Смех. Тёплая раскованная обстановка.
…Уже когда расходились, мы с Пашей Вакуленчиком в память о канувшей в Лету курсантской жизни, на которую пришлись далеко не худшие годы молодости, взяли бутылку именно «портвейна», зашли в туалет, заперлись вдвоём в кабинке и распили портвейн «из горлА» под сигарету – как доводилось проделывать это «на очке» в былые времена в казарме. ..
…Звякнуло об пол донышко пустой посудины - всё, точка!
************************************
Часть II. СЛОВО О НАЧАЛЬНИКЕ КУРСА
Сколь обстоятельным ни было бы какое-либо повествование о годах курсантской жизни в институте, оно всегда будет незавершённым без рассказа о неотъемлемой части этой жизни - о начальнике курса.
Я не был вхож в круг лиц, приближённых к персоне нашего начальника курса, тем не менее не думаю, что моё впечатление о нём окажется слишком поверхностным и субъективным.
Итак, начальник курса Деревянко Николай Кузьмич. Прозвищ было несколько; самое употребительное – «Шеф».
Рос вместе с нами: «автомобильный» капитан на момент нашего поступления, затем майор – и – к нашему выпуску – уже подполковник. Сначала вроде «безлошадный», затем появилась модель «переходного периода» - пожарного цвета «запорожец». Венцом стал «жигуль», окрашенный (с чего бы?) в защитный цвет, гордо именуемый «оливковым» его владельцем. При нас Шеф закончил заочно Военно-политическую академию; естественно, определённый вклад в успех этого предприятия внесла группа курсантов, в том числе и скромное участие автора этих строк.
Шеф проявлял себя приверженным болельщиком ЦСКА, в страстности не уступая спартаковским болельщикам: если утром с первого мгновения встречи с Шефом гремели громы и метались молнии без объяснимых здравым смыслом причин, то можно было, не читая спортивных новостей, не слушая радио и не просматривая телевизор, догадаться, что любимый клуб начальника курса накануне «продул», возможно, даже позорно. И наоборот, если на курсе разносилась весть: «ЦСКА проиграл!», - все понимали, что в этот день лучше не попадаться Шефу на глаза.
Шеф был решительным и напористым. Как-то в период лагерях однажды не оказалось ключа от двери в деревянный павильон, где должны были состояться занятия по «общевоинским уставам». Двери не повезло - Шеф запросто вышиб её плечом– и занятия начались вовремя: по сигналу трубы из репродуктора. Пример, который стоит иметь в своём арсенале.
Может, оттого, что начальнику курса полагалось проводить занятия по строевой подготовке и общевоинским уставам; может, оттого, что здесь он руководствовался принципом не «делай, как я сказал», а «делай, как я», а, может, оттого, что таков был им самим созданный для себя «имидж», Шеф всегда имел самую образцовую стрижку под машинку, в которой волосы сходили «на нет» там, где затылок встречается с шеей, – иной раз казалось, что именно Н.К. Деревянко в молодости служил моделью для изображения образцово постриженных военнослужащих на многочисленных военно-разъяснительных плакатах на темы от проведения «утреннего осмотра» до несения караульной службы. Но всё же Н.К. Деревянко не родился Святым Августином, поэтому поддавался (хотя и крайне редко!) искушениям, о мотивах которых остаётся только гадать, и иной раз позволял себе явиться на утреннее построение с кокетливой запретной скобкой сзади на шее перед очами своих затраханных высотой требований к стрижке воспитанников – тогда вслед за идущим вдоль строя начальником курса из плотно сжатых курсантских губ неслось укоряюще-осуждающее «У-у-у!». Судя по безобидности реакций Шефа и прячущейся в уголках рта улыбке, чувство юмора ему было не чуждо.
По мере нашего продвижения в учёбе с курса на курс область распространения всяческих запретов, ограничений и угроз в речах Шефа всё более скукоживалась, тем не менее, можно утверждать, что все пять лет учёбы, когда больше, когда меньше, прошли под звуки его зычного ора. Тех, кто пришёл «от школьной парты» с минимальным житейским опытом, это поначалу болезненно шокировало. Но не прошло столь уж много времени, как мы заметили: Шеф орёт, а лицо и глаза его отнюдь не злые. Уже позже, через год после выпуска, я случайно встретил на улице Горького бывшего однокурсника, разговорились, и тот рассказал между прочим, что довелось посетить по делам Институт и заодно увидеться с Шефом, который после нашего выпуска «взял» новый первый курс. И якобы Шеф ему признался: «И чего я на вас столько орал все пять лет? В сравнении с ЭТИМИ вы были золото!»
Так уж и золото! На курсе всяко бывало: и ЧП, и отчисленные – но по вынесенному мной впечатлению, – хотя Шеф не был всесилен на факультете, он никого не обидел незаслуженно. Те, кто выпускался уже после нас на разных курсах, рассказывали, что он часто шёл навстречу курсантам – уж не от осознания ли, что в своё время ему доводилось «перегибать палку» в отношении «своих» курсантов?
Увы! Николая Кузьмича уже довольно давно нет с нами. Были на его могиле. Проведали по-русски. Но, наверное, со стороны это была странная для Новодевичьего картина – стоят у могилы люди и… смеются! А мы вспоминали любимые поговорки-присказки Шефа, всякие забавные ситуации с его участием, факты и фактики… Думаю, если бы он мог услышать, то не обиделся бы, а посмеялся вместе с нами…
Вечная память и земля пухом твоему праху, Николай Кузьмич!
***************************
Часть III. КУРСАНТ В СИРИИ ОБРАЗЦА 1975 г., ИЛИ НАКОНЕЦ-ТО НА ВОЛЕ
НЕМОЙ ПЕРЕВОДЧИК
Итак, впереди Сирия.
ГУК. "Десятка".
Зимняя сессия за 3-й курс были досрочно сданы нашей группой из четырёх курсантов ещё в ноябре-начале декабря 1974г., но реальный вылет в Сирию состоялся в середине февраля следующего года.
Итак, в феврале убыли в Сирию.
Москва, «Чкаловский» (Ан-10; минус 26°C — в те годы это была обычная температура подмосковной зимы). Далее ночёвка под Будапештом (уже +1°C по Цельсию в час ночи, запах талых вод, непривычное тепло на улице). Четверо курсантов в компании трёх полковников , а генерал — за штурвалом). Помнится, долго тащились, часов семь от Будапешта до Сирии, авиабаза Тифор (Тифор – это Т-4 по-английски– какая-то насосная станция на нефтепроводе, не столь далеко (70 км) от Тадмура (Пальмиры);); полковник-шахматист, позёвывая и с ухмылкой, всех нас «уделывал», явно разрядник, если не мастер партий-блиц, за максимум пять минут. Почему за пять минут? Потому что именно столько думали мы, его противники за доской, до получения очередного «мата». Ну, а все «удобства» воплощались в единственном ведре литров на 15, стоявшем тут же, в углу маленькой пассажирской кабины, не тянувшей на звание салона в этом грузовом варианте самолёта…
Ну, вот и Сирия, жёлто-пустынная, жёлто-бежевая, с ложными позициями зенитной артиллерии по периметру авиабазы…+17° по Цельсию…
…Ещё спускаюсь по трапу, как тут кто-то из экипажа с вопросом: "Переводчик?". Мой гордый ответ: «Я-переводчик!». Тут же последовала просьба сказать сирийцам, чтобы поставили колодки под колёса — и я «сдулся» в собственных глазах: на меня, во-первых, не представляющего себе «колодки» ни по-русски, ни по-арабски, во-вторых, изрекающего «нечто» в духе учебника сирийского литературного языка третьего курса местный сержант смотрел, как на ожившую античную скульптуру из близлежащей Пальмиры; мне же речи носителей сирийского диалекта вокруг были не намного понятнее языка инопланетян... Выручил сирийский лейтенант — оказался способным расшифровывать мои убогие фразы, жесты и мимику лица... Есть в среде переводчиков-виияковцев уничижительное понятие профессиональной непригодности: "немой" переводчик...
***
Через пару дней вертолётом на постоянное место работы. Под Дамаск. Баббила. 3 км от столицы. Тогда там были поля и оливковые сады. Сегодня, судя по картам "Google", это зона сплошной городской застройки. А тогда летели на вертолёте в поддамасковную Акрабу и по пути довелось с прискорбием наблюдать, как какая-то легковушка на удалении пары километров по непонятной причине скатилась с горной дороги по склону вниз и загорелась...
***
ДАМАСК
Сирийская столица удивила многим. Например:
*Разливающийся по узким улочкам неповторимый аромат кофе и именно восточных пряностей, который мне иногда встречался и в Иордании, а больше — нигде...
*Цветастые, яркие, весёлые расцветки одежд прохожих на улицах; мода - вчера в Париже, сегодня в Дамаске. На их фоне туристки из СССР в скромных советских летних сарафанах выглядели странно по стилю и как бы не совсем одетыми …
*Сапоги-ботфорты из замши на девчонках из района Баб-Тумы. Оказалось, сексапильно! И даже весьма!
*Произвела впечатление арабская, семитская женская красота. Может, не столь фигуры, сколько лица, глаза… Перефразировав Есенина, сказать бы: «Сабах ты моя, Сабах!». До сих пор в Москве мне этой красоты не хватает…
*Водка "Столичная" и армянский коньяк в армянских лавочках - и то, и другое в одну цену: 19 лир.
*Арака. Надо заставить себя всего лишь один раз проглотить эту жидкость с аптечным анисовым ароматом. В последующем будет вливаться внутрь с лёгкостью водки. Кстати, сирийцы в ресторанчиках пьют араку, разбавляя её водой, отчего "коктейль" принимает вид молока- поначалу по незнанию удивлялся, проходя мимо: пьют молоко - и такие весёлые?! Вообще-то сирийцы казались лёгкими на веселье. Вот едет трактор с прицепом; в прицепе крестьяне, хлопают в ладоши, что-то хором поют, смотрят по сторонам, на лицах неподдельная радость...А ведь крепче переслаженного чая не пили! Сколько и чего надо "принять" нашему соотечественнику, чтобы достичь веселья той же степени?
*Ырку-сус: настойка лакричного корня, жидкость цвета крепко заваренного чая. На рынке Аль-Хамедия её продавали бродячие торговцы с металлическими с чеканкой сосудами за спиной и шлангами у живота, стаканами, воткнутыми в специальный пояс, выбивая какой-то восточный ритм металлическими блюдцами в руке. "Кхамсат франгат" (25 пиастров-кыршей) - и при тебе будет ополоснут стакан водой из одного заспинного сосуда, а из другого в этот стакан будет налит "ырку-сус"...Санитария, конечно, отдыхает, но коли не пробовал - не надо "дурить" читателей надписью «Продавец чая» под снимком этого торговца, как это сделал в своей книге о путешествии по Сирии один широко известный журналист-ориенталист, совершивший вояж по странам Ближнего Востока в те ещё, лучшие времена этого региона.
Сам напиток также требует от впервые к нему приобщающегося совершения над собой немалого усилия (или насилия?), чтобы сделать хотя бы один глоток специфического, сильно пахнущего аптекой, мылкого сладковатого напитка. Но после первого выпитого в мучениях стакана все остальные "идут" на удивление легко. А скоро вообще осознаёшь, что лучшего напитка в летнюю жару в местном климате просто не существует, и что не даром в Ираке продавцы "ырку-суса" удостоены ни много-ни мало настоящего памятника.
*"Сук Аль-Хамедийя" – крупнейший рынок Дамаска в то время. Кварталы, кварталы… Внутри - знаменитая, построенная на фундаменте античного храма мечеть Омеядов с мощами Иоанна-Предтечи, в которую по пятницам приезжал молиться Аль-Асад - отец. Один из группы управления нашего коллектива перед отъездом ходил по рынку и записывал на кассету "голоса Сук Аль-Хамедийия": например, рядом грубым низким голосом продавец орёт: "Жрабат! Жрабат! блира у нус! блира у нус!"; чуть поодаль звенит тенорок: "Кумсан софия димукратыя! Кумсан софия димукратыя!" и т.п. В продовольственной части рынка - хошь, бери в свежем виде, хошь - вареное-пареное-жареное.
*Мусульманский пост в Рамадан - одни, постящиеся, закупают продукты на вечер и ночь, другие (алавиты?) тут же на месте дегустируют, едят, пьют. Знакомые арабы, кто суннит, кто алавит, ведут между собой споры, кто из них правильный мусульманин. Перед самим часом позволения приёма пищи Дамаск вымирает и замирает, разве что только редкая запаздывающая автомашина пронесётся по улице. "Ба-бах!" - и тут начинается действо...
*Шиитская мечеть Сит-Зейнаб. Довелось посетить и осмотреть внутри несколько мечетей, в том числе и эту. Надо сказать, в мечетях (новых) светло, может, за счёт не только широких окон, но и достаточного количества люстр с стеклянными висюльками, в которых дополнительно преломляется и играет свет. Внутри мечети Сит-Зейнаб посередине молельного зала стоит большое, похожее на здоровенный сундук надгробие, из древесины ливанского кедра, с затейливой богатой резьбой; имелся угол, специально выделенный для женщин угол зала. А во дворе - чьи-то старинные могилы - но чьи? узнать не удалось. Ехавшие в Хадж в Саудовскую Аравию паломники со стороны Турции делали остановку в Сит-Зейнаб.
*Сосуществование множества религий в одном месте. Идиллия? В городе и в стране немало христиан, христианских церквей и монастырей разного толка. На улице можно встретить и католических монашек в соответствующих одеяниях. Посетили Маалюлю, где якобы говорят на арамейском: церковь Святой Фёклы есть, а вот арамейский язык вроде не звучал в устах местных жителей. Впечатлил православный монастырь Сит-Ная: солидный, красивый, имелись подарки (иконы) и от Московского патриархата.
*Уличный «автопарк» и связанное с ним. Одним из факторов произведённого на меня изумления – уличный «ассортимент» на 1975 г. легковых машин, выпущенных в том числе уже не существовавшими на тот день компаниями: а/м «Симка» - внешне родные сёстры Волги-21, «Десото» - братья ЗиМов, «Пежо-403» - вроде как с одного конвейера с «Москвичами-412», какая-то модель Опеля поразительно напоминала Волгу-24. Были и натуральные наши: пара Волг-21 и Москвич-407. Масса малолитражек «жуков - фольксвагенов» - все такие обтекаемые с плавно закруглёнными обводами – «старые» модели. А вот последние на то время модели «жуков» несли в себе дань наступающей моде: стыки листов кузова уже делались не плавно скруглёнными, зализанными, а под углом 90°. На глаза пропался единичный, разрекламированный, как модель, опережающая своё время, такой же, как и «жуки», весь «прямоугольный» на стыках горизонтальных и вертикальных листов, вроде «рено»: этот «прорыв в будущее» в 1975г. внешне предвосхищал нашу будущую «восьмёрку».
Арабы не стеснялись перевозить детишек в багажниках авто (те во время езды терпеливо поддержали над головой крышку багажника).
Ездить приходилось предостаточно, и потому каждый день доводилось видеть не просто ДТП, а катастрофы и наезды со смертельным исходом; видеть, порой, ситуации, ставившие в тупик: как водителям, удалось такое сотворить на ровном месте?...
На улицах разъезжало немало армейских автомобилей советского производства, у многих из них заправочные горловины были без штатных крышек, просто заткнуты самодельными затычками из свёрнутых в трубку тряпок. Иной раз при езде эти затычки терялись, и при резких ускорениях или торможении бензин выплёскивался на капоты стоящих рядом легковых автомобилей.
Развязки-эстакады внутри города –в тот год только-только приступали к их возведению.
В городе было много круглых площадей, в которые сходилось минимум четыре дороги, когда пошире, когда поуже. И разъезжались с помощью жестов рук: "пропусти" и "проезжай". Водитель-сириец нашего "газика" говорил мне "мидд йидэк!" («вытяни (в окно) руку!») – рука с собранными щепоткой пальцами, высунутая наружу из окна двери авто, означала просьбу водителю соседней автомашины: «Пропусти меня!». А если без пальцев щепоткой махнуть ладонью вперёд, то значило: «Проезжай!». Водитель машет, я машу, нам машут - и так понемногу, как и все, преодолевали забитое автотранспортом неширокое пространство. Немногочисленные светофоры наличествовали в городе, но действующих было ещё меньше; один такой, например, стоял в районе Мидан, на железнодорожном переезде: красный свет надолго перекрывал движение, в то время как почти игрушечный паровозик с одним вагоном, деревянным и резным в стиле «вестерн», полз со скоростью 5 км в час и при этом непрерывно отчаянно гудел, рискуя весь свой пар выпустить в гудок...
Ещё мне рассказали, что якобы приглашали регулировщиков из Швеции, но те в конце концов бесславно уехали обратно.
*В Дамаске были и памятники, и скульптурные группы. Естественно, наиболее важное из них, служащее ориентиром, получило второе, русское, более воспринимаемое нашими соотечественниками, название. Так, например, памятник обороне Порт-Саида (Египет,1956г.) в виде мужской фигуры с пылающим факелом в поднятой руке был известен в русскоязычных кругах как "Поджигатель". А композиция посреди площади близ фильмотеки в гараже консульства из трёх устремлённых вертикально вверх каменных как бы сосисок разной длины, из которых вроде бы сочилась вода, получила название - угадали! - "Три мужских половых...", но только гораздо короче...
*Военный музей понравился обширной коллекцией пистолетов самых различных систем. Были, конечно, там представлены и немногие трофеи Октябрьской войны с фотографиями воздушных боёв. Сирийцы с восторгом рассказывали, как зенитные ракеты советского производства сшибали израильские самолёты, а самым "матёрым" самолётом советского производства называли МиГ-17, который, вооружённый скромной пушчонкой и пулемётиком, сумел за счёт малой скорости полёта "срезать" путь на вираже и зайти в хвост израильскому "Фантому", который из-за большой скорости выполнял разворот по гораздо бОльшему радиусу, - и "срубил" его!
*Огромное впечатление произвёл историко-археологический музей Дамаска. Слова – пустое. Это надо видеть!
***
ГОЛАНЫ
*На Голанских высотах бывали обычно через день-два.
*Где полупустыня, где чёрное подобие пемзы, где горы - смотря в каком секторе. Линия разведения войск была обозначена двумя рядами окрашенных в жёлтый цвет бочек из-под горючего.
*Сами высоты местами представлялись, как этакие высокие и крутые горбы-"куличи", нашлёпанные, словно в песочнице, по прихоти неведомого гиганта на достаточно ровной поверхности, с крутыми склонами, высокие - не на один десяток метров в высоту. По ним петлял серпантин дороги вверх, к вершине; на склонах были устроены ярусами железобетонные укрепления. У подножий и между высотами находилась весьма ровная поверхность, местами наблюдались позиции, реальные и ложные, местами - поля, границы которых были обозначены заборами, оградами, выложенными из чёрных камней, извлечённых при пахоте. Встречались то ли озёрца, то ли искусственные пруды - обычно они были пристанищем всевозможных змей.
*Из-за прикрытия, образованного цепочкой этих "куличей", обычно выныривала пара сирийских МиГ-23 на низкой высоте, и рёв их двигателей над головой вызывал внутреннее желание оказаться поближе к поверхности земли...
*В ответ на это израильтяне вели воздушную разведку и аэрофотографирование: на больших высотах ежедневно летал израильский самолёт-разведчик: "высоко сижу, далеко гляжу"...Реверсионные следы самолётов-разведчиков над линией развода войск были видны и из Дамаска.
*Подъездные пути к высотам были без покрытия и после дождя представляли из себя хлябь и месиво. Но нашим продуктам отечественного автопрома это было фиолетово... «ГАЗ-66» - вне конкуренции.
*В апреле всё это пространство - от горизонта до горизонта и в высоту по склонам холмов по самые вершины - превращалось в сплошной океан красных маков. Красота неописуемая!
*К югу, на израильской территории, с высоты виднелось Тивериадское озеро… Ночами, при восходе луны под определённым углом, оно давало знать о себе в ночном мраке небольшой зоной множества частых-частых вспыхивающих и тут же гаснущих всполохов-искр - отражения лунного света в волнах. Недолго. Но очень неожиданно! И впечатляюще!
*Что касается местного диалекта, то он видоизменялся, и чем дальше на юг, тем сильнее.
В районе Голан стоило отъехать от какой-либо деревеньки в сторону километров на 5-7, как обнаруживалось, что в новой деревеньке местные говорят уже несколько иначе, чем в предыдущей...
*Как-то продвинутой уже осенью, проезжая по каменной пустынной местности без растительности, увидели на чёрных каменных плитах, вылезавших из земли, стаю приземлившихся аистов. Не могли на них наглядеться - словно привет с Родины, словно земляки.
***
БЫТ
*На Голанские высоты ездили с перерывами в сутки - двое, иногда - трое. Неплохо вооружённые на всякий "пожарный".
*В "свободные" дни с утра пораньше прапорщик втыкал в эмалированное ведро со спецрассолом кипятильник, а я мчался на «газике» на рынок за свежими огурчиками.
К вечеру можно было угоститься малосольными огурчиками.
*Нашим обеспечением занималась авиабаза Меззи под Дамаском. Ездил туда за всякой всячиной: сирийской полевой формой, за ботинками, за маскировочными сетками.
*О спирте - отдельно. С сирийцами была договорённость – ежемесячно 20 л спирта для обслуживания аппаратуры, к которой их близко не подпускали. Спирт был разного качества: "красный", "голубой" и "белый". Для приёма вовнутрь годился только "белый". Раз в месяц ездил специально за спиртом, требовал, естественно, "белый". Как-то на складе пытались всучить "голубой" вместо "белого" - мол, аппаратуре не всё ли равно. "У нас ОЧЕНЬ ЧУВСТВИТЕЛЬНАЯ аппаратура"- был мой ответ. Убедил.
*Каждый вечер перед ужином - "наркомовские". Закусывал апельсином. Спирт хоть и "белый", но всё равно наутро во рту был привкус сапожной ваксы с апельсиновым соком. Уже после возвращения из Сирии довольно долго не притрагивался к апельсинам: при всяком взгляде на них во рту возникал знакомый привкус...
*В Сирии выращивают турецкий табак, крепкий и душистый. Столь популярная в те годы в Москве «Ява» в Сирии отличалась отсутствием вкуса, слабостью и запахом плесени. По возвращении в Союз перепробовал всё – по крепости остановился на «Беломорканале». У сигарет с фильтром откусывал фильтр – чтобы «накуриться». Болгарские сигареты и родной «Казбек» поражали удивительной «кислятиной». Зато ценил кубинские сигареты с чёрным, сигарным табаком и сигары «взатяжку».
*Когда мы впервые прибыли в Сирию, в феврале, на улице было +17С°, и мы, вновь прибывшие, после минус 26С°, ходили в рубашках, удивляясь тому, что пожившие на аэродроме наши соотечественники поверх рубашек носили свитера и зимние технические куртки...Когда в конце ноября из холодной России прибыла наша смена, они тоже ходили в рубашках, а мы напяливали на себя всё тёплое...и зябли.
*Когда в ноябре начался сезон дождей (до марта включительно), стало промозгло. И зябко по утрам. Часа через два после подъёма мы снимали куртки. Ещё через час-свитера. Ещё через час - рубашки. и так далее - пока не оказывались с голым торсом (если не было холодного ветра) и загорали около часа. Затем процесс происходил в обратной последовательности.
*Что разочаровало в Сирии, так это плоды кактуса-опунции. Съедобные! Экзотика! Но на удивление маловкусные. К тому же сплошь в мелких колючечках, от которых по два дня чесались руки.
*В июне появились москиты. Заболел. Сутки пролежал неподвижно в постели, не вставая даже в туалет, с высокой температурой и сильной головной болью, будто головой забивали гвозди. На следующее утро - "как огурчик". Чем болел - до сих пор для меня загадка.
*Почему-то не могли раздобыть "лаврушки" ни на рынке, ни в магазинах... Как-то возвращаясь с Голанских высот, обнаружили в проезжаемой насквозь деревеньке деревце лавровишни.... Местные с любопытством и большим недоумением наблюдали, как русские обрывают и складывают в карманы листья, которые даже козы не едят...
*Как-то после исполнения дел заехали в г. Думу (недалеко от Дамаска), где за высоким глухим глинобитным забором неприступного вида проживала семья (отец, мать, неженатые братья и незамужие сёстры) водителя Акрама. Недалеко в тени деревьев расположилась компания его друзей. Они курили кальян и пили действительно чёрный по цвету кофе. Предложили затянуться из кальяна –глянув на их неестественно блестящие глаза, я благоразумно отказался. Предложили кофе. До сих пор не любитель кофе, не готовлю его и не употребляю, но тогда - отчего бы не уважить, тем более, что чашечка маленькая? Махнул, как рюмку водки – залпом. Вскоре почувствовал, что сердце стремительно понеслось «вскачь» и где-то внутри возникло чувство страха. Мне быстро сунули стакан с холодной водой: мол, этот кофе – «по-турецки» - сёрбают не спеша, маленькими глоточками, причём каждый глоточек надо запивать холодной водой. «Чифирь» из кофе?
*Сделали для себя открытие, что в южном секторе, в г. Деръа, в его старой части, можно было купить кое-какие товары и сигареты заметно дешевле, чем в Дамаске. Уже потом дошло: вульгарная контрабанда.
*Внутри расположения небольшой сирийской воинской части, где мы находились, охрану советской спецтехники нёс наш караул из советских солдатиков. В помощниках караула на добровольных началах состоял прайд из трёх прибившихся собак во главе с лохматой атаманшей Сметаной несметанного грязно-серо-чёрного окраса. Мы этих четвероногих подкармливали; кроме того, командир группы считал их надёжнее часовых-службу псины несли очень чутко и очень добросовестно: сирийцы регулярно жаловались на предмет покусанных ночью своих караульных. Мы парировали: «Не надо в собак бросать камни и дразнить их». На этом разборки заканчивались до следующего покусанного. И так далее.
Самое любопытное и загадочное - это то, по каким-таким единственно им понятным признакам псины умели безошибочно отличать русского (советского) от араба. К впервые увиденному ими русскому, только что вылезшему из авто, они подходили, дружелюбно виляя хвостом, а всякого знакомого и незнакомого сирийца, начиная от командира части, были готовы облаять в любой момент днём и ночью.
***
АРАБСКИЙ «ПО НОВОЙ»
В руках блокнот и ручка. Вопрос к начальнику: «Я нужен?». Если нет - «я у арабов там-то до такого-то времени». С арабами - это с сирийскими офицерами, водителями, поварами, торговцами на рынках и в магазинах. Арабский - в смысле сирийского диалекта - с нуля. Не все родились Вашкевичами, чтобы суметь изучать диалекты заочно вдали от их носителей. Из институтского учебника сирийского диалекта запомнилось несколько отрывочных слов и пара фраз: "Уэн бйибиъу дукхан хон?" (Где здесь продают сигареты?) и "Аууаль фильм натык биль-ъараби" (Первый звуковой фильм на арабском языке). Сначала осваивались примитивные и элементарные словечки и выражения типа «Здравствуй-До свиданья», "Что это? Это..." Дальше - больше. Слушал рассказы сирийцев. С какого-то времени и сам им что-то рассказывать. Если не хватало словарного запаса — рисовал нужное в тетрадке. Подсказывали нужные слова. Не стеснялся перебить собеседника: «Как ты сказал? Что это означает? Синонимы? В какой ситуации употребляется? Множественное число? В прошедшем времени? В будущем времени? А можно так употребить? А вот так? Спасибо — на чём ты остановился? продолжай!». Что-то связное начал вякать недели через две-три. Через месяцев шесть-семь знакомые сирийцы уже говорили: "Ну, ты уже как житель Дамаска"; ещё через месяц меня пыталась «побрать» в Дамаске сирийская военная полиция за наглое неуважение к ней: в военной форме, но без беретки, руки в карманах, ноги широко расставлены, нагло торчит сигарета в углу рта — и при этом нагло наблюдает, как проезжает мимо патруль военной полиции. Спасибо нашему сирийскому водиле — втемяшил полиции, что я «кхабир руси», а то не верили («мол, слишком хорошо говорит и ругается по-арабски»). Водиле нашего "газика" Акраму респект. Но мы квиты: в главном штабе ВВС (Амрия) я его отбил от двух мухабаратчиков (контриков) на входе, которые пытались Акрама скрутить "за белые руки" (что у них как-то не получалось - Акрам до армии занимался штангой) и арестовать за «неуставной внешний вид» (гражданская одежда и обувь)… Отбояренный мной от недоброжелателей некурящий Акрам сел за руль нашего «газика», мы отъехали метров сто от Главштаба ВВС – и некурящий Акрам впервые попросил у меня сигарету и закурил... Как ныне сложилась его судьба, суннита, сына хмурого, явно религиозно озабоченного отца-фермера –жителя пригорода Дамаска Думы, оказавшейся на не один год под исламистами?
***
ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКОЕ
Вообще-то отношение сирийцев к русским было в основной массе очень хорошее; фраза "кхабир руси" (русский специалист) без пропуска и удостоверения личности открывала вход во многие двери. Тем не менее, находились такие, кто время от времени ночью обстреливал из автомата наших часовых в узле связи в Каббуне. Обстановка накалилась к концу семидесятых, когда усилились провокации исламистов, в том числе против наших специалистов и членов их семей. Аль-Асад-отец успокоил неспокойные кварталы Хамы тем, что превратил их в щебень...
А как же пресловутый "еврейский вопрос"? В Дамаске мне показали "еврейскую улицу", где компактно проживали сирийские евреи. Некоторые продавцы в ювелирных лавках признавались в том, что они не арабы - евреи...Да и сейчас они держат передовые позиции, например, в сирийской медицине...
***
Что касается разных любопытных случаев, то всех их не описать - это удобнее сделать опять же за рюмкой чая. Но всё же...
I. "ВОРОТНИК" МИМО ШЕИ, ИЛИ NARROW ESCAPED
Как-то стоял в расположении нашего подразделения в тени (+46°С — июль) под большим и раскидистым деревом грецкого ореха и беседовал с немолодым сирийцекм-адыгейцем, прадед которого когда-то жил на Кавказе, и поэтому мы были почти соотечественники…Как вдруг над головой раздалось истошное чирикание воробьёв и «фыр-фыр-фыр» их крыльев, словно от выпущенного из рогатки камня... Поднял взгляд кверху — а там жёлтый «обруч» стремительно несётся к земле - и уже вот где -всего метра три над нами! Пока мозги соображали, что это такое, «обруч» шлёп о землю ровно посередине между мной и собеседником (а между нами было-то расстояния максимум метра два), далее "обруч" распрямился в линию и оказался ни много-ни мало метровой или чуть более змеёй грязного серо-зелёного цвета в пятнах. Мы всё ещё расчухивались, а змея, тоже, видно, ошалев от неожиданного полёта, не обращая на нас внимания, мгновенно проскользнула в заросли стоячей ежевики за колючей проволокой (в полуметре от нас) и исчезла в них. Какой-то метр влево — вправо, и одному из нас змея, сорвавшаяся с дерева в прыжке за воробьём, стала бы подобием тюрбана или воротника. В общем, сирийский адыгеец заорал: "Ты знаешь, что это за змея?!" и, схватившись за голову, причитая, убежал прочь...
Впрочем, окружали наше расположение оливковые сады из старых деревьев. Старые – значит, очень морщинистые и дуплистые, и потому каждое дерево было напичкано всякой "нечистью": змеями, ящерицами, хамелеонами…
А змеиную кожу мы не раз находили внутри полученных со склада одеялах...
II. ШАЛУНЬИ
Голаны.Стоишь на вершине холма - буквально внизу, под ногами (да, столь круты склоны) в метрах 60-80 одна-две деревеньки и ложные позиции со списанными артиллерийскими орудиями. Склоны холмов опоясаны ярусами окопов, и деревенские мужики неспешно что-то там бетонируют («шлёп-ляп») что-то вроде пулемётных гнёзд, больше прикладываясь к чайнику с чифирём на примусе, чем к корыту с раствором...А воду для раствора (очевидно, по местным понятиям, самая что ни есть женская работа!) мужикам носят молодые женщины и девушки из «нижележащей» деревеньки, карабкаясь наверх с вёдрами, полными воды, в руках по крутому серпантину пробитой для транспорта дороги. Одеяния - традиционные для сирийской сельской местности: тёмно-синие или тёмно-зелёные длинные прямые платья по самые пятки, на голове на манер некоторых наших батюшек головные уборы в виде высоких цилиндров, из-под которых свисают платки, закрывающие волосы и вообще голову и лицо - по глаза. Увидев в руках наших солдатиков фотоаппарат, сирийский вьючный женский пол, нисколько не стесняясь, тут единодушно изъявил бурное желание фотографироваться. Вот они выстроились с нашими солдатиками в шеренгу, обнимая (!!) солдатиков за плечи, а те точно так же - сириек (!!)... Однако, лица дам всё равно закрыты. Пошёл на «хитрость» («Гюльчетай, открой личико!»): «Тебя как зовут? Фатыма? А тебя как? Сабах? А тебя как? Вот мы сфотографируемся, и как потом понять, где Фатыма, а где Сабах? Ведь ваши лица закрыты!». Поглядели дамы в сторону своих мужиков — тех не видно, да и сидят метров на двадцать ниже по склону...Хоп!- не сговариваясь, приспустили с лиц края платков и открыли свои лица — и мы сделали несколько снимков компании в таком «раскрепощённом» виде. Правда, потом пришлось дать строгое указание солдатикам ни в коем случае при повторной встрече с этими сирийками не отдавать им "фотокомпромат": семейное благополучие надо беречь, даже если оно чужое...
III. ДУШ В АВГУСТЕ
Дождей не было с марта по ноябрь. Тем не менее, как-то в августе с южного направления, со стороны Иордании — далеко-далеко - на горизонте вдруг возникла полоса непривычно тёмного цвета. Через довольно продолжительное время полоса успела разрастись, и в ней стали наблюдаться сполохи молний — зарницы. Наши солдатики оживились, зашевелились... и когда тёмная полоса превратилась в чёрную грозную тучу, внутри которой то и дело сверкали молнии, а в направлении земли свешивались тёмные полосы дождя, солдатики, раздевшись до плавок (вызов мусульманским обычаям), выскочили из нашего железо-бетонного здания, крыша которого была вровень с уровнем поверхности земли (повышенная бомбоустойчивость), а по периметру - двухметровой ширины проход, и жаждали, что наконец-то (август: +46С в тени и сушь) их оросит живой дождь... Там, наверху, внутри тучи, творилось невообразимое: было видно, как всё кипело и бурлило, слои разных оттенков чёрного клубились, непрерывно перемешиваясь друг с другом, вниз к земле тянулись тяжёлые полосы дождя тёмного цвета...Но кап! кап! кап! - вокруг упало всего несколько капель воды, и бурлящая и клокочущая туча пронеслась дальше на север в сторону Дамаска. Созданная матушкой-природой самоподдерживающаяся замкнутая система: не долетев до земли, капли дождя испарялись под воздействием восходящих от земли потоков раскалённого воздуха, и влага опять возвращалась в тучу. Солдатики были крайне разочарованы.
IV. «ПРИВЕТ»
Этот случай лучше всего оценят знающие арабский язык.
Как-то с утра уехал по заданию командира, но не на «газике», а на дремучем «рафике». Дела сделал, уложился в короткое время. Возвратился – командира на месте нет. «Где начальник?». Оказывается, позвонили наше начальство из Дамаска и вызвали с бумагами на совещание с очередной прибывшей из Союза делегацией. Получаса нет, как отъехал. Ну, ладно…
Не прошло и пятнадцати минут, как странными, нервными рывками влево-вправо на повышенной скорости в наше расположение влетел «газик», резко затормозил и замер, как вкопанный. Одновременно распахнулись дверцы, и с раскрасневшимися сердитыми лицами из машины вылетели водитель-сириец Акрам и наш командир-холерик. Командир: «Баран! Чтобы я когда-нибудь ещё раз поехал с тобой в Дамаск! Баран!» Акрам (по-русски): «Я не баран! Капитан – баран!»
Что такое? Прошу каждого объясниться.
Командир: « Прилетела делегация из Союза. Срочно вызвали с картами в Дамаск! Срочно!!! Я этому барану чистым сирийским языком говорю, куда ехать, а он заладил: «Куда ты едешь, куда ты едешь!» Потом вообще остановился! Баран!!»
Акрам: « Меня вызвал капитан и сказал: «Акрам! Рух! Дамаск!(Акрам – поезжай - Дамаск)». Мы поехали. Осталось немного до развилки – куда ехать? Спрашиваю по-русски: «Капитан! Куда ти едеш?» Он мне: «Акрам! Рух! Мархаба! (Акрам-поезжай-привет)». Я ему: «Мархабтейн! (Здравствуй) Куда ти едеш?» А он заладил одно и то же: «Акрам! Рух! Мархаба!(Акрам-поезжай-привет)». У развилки я остановился, поскольку не знал, куда надо ехать. Мы постояли, разругались, а потом возвратились обратно».
Я-командиру: «Зачем Вы всё твердили Акраму по-арабски «Привет»?
Командир: «Какой там ещё «привет»! Я говорил этому барану, чтобы он ехал в гостиницу!»
Я: «В гостиницу?!А как называется гостиница?»
Командир: ««Мархаба» («Привет»)!»
Через полминуты Акрам уже вёз нашего командира по конкретному адресу: «Дамаск, гостиница «Мархаба». По возвращении оба смеялись - над недоразумением? или над байкой, героями которой стали поневоле?
Иной раз бывало не до смеха. Например, однажды раз шесть «прочесали» на машине указанный нам по телефону довольно обширный, но весьма затруднительный для проезда из-за узости улочек квартал в поисках гостиницы под вывеской «City», пока нужный человек не вышел на улицу и не встал у дверей в качестве ориентира. И мы таким образом поняли, что вывеска «Аль-Медина» (араб. «Город»), мимо которой мы все шесть раз проехали мимо, и есть искомая гостиница по-английски «City». Владельцы гостиницы допустили явный промах, опрометчиво дав ей как бы двойное название: «City» - в проспектах для неарабов - и «Аль-Медина» - для арабов. К тому же «Аль-Медина» можно ещё принять и за название священного для мусульман города Медина в Саудовской Аравии.
V. ПО СВЯТЫМ МЕСТАМ
На обратном пути из приграничного с Ливаном района Забадани, куда мы, группа советских специалистов, ездили проветриться для разнообразия на пикник с баяном и гитарой, я вдруг увидел дорожный указатель «Могила Авеля.7км». Начальник согласился, что упустить такую возможность, да ещё при наличии фотоаппаратов и фотоплёнки, было бы неразумно, и мы свернули в направлении указателя и долгих 7 км натужно ползли на газике и ГАЗ-66 в гору, пока, наконец, не прибыли на место. А место оказалось не вершиной, а верхом конусообразной горы, у которой какая-то неведомая сила очень аккуратно срезала верхнюю часть и куда-то её удалила, а сам срез представлял собой весьма обширную ровную почти плоскую поверхность. На этой немалой площади, на которой росло единственное из растительности здоровенное раскидистое старое дерево, и было расположено длинное, но непропорционально узкое одноэтажное здание из местного камня, а в стороне, довольно удалённо, просматривалась небольшая деревянная постройка типа "хозблок". Могилой Авеля не «пахло», зато пахло каким-то варевом, ароматы которого вместе со звуками арабской народной музыки доносились из каменного здания. Пошёл на разведку. Остановился на пороге, заглянул внутрь. Полы застелены коврами; в одном торце кто-то что-то варит в котлах, в другом торце имеется возвышение, на котором устроился самодеятельный явно деревенский оркестр со скрипками на коленях на манер виолончелей и что-то там пиликает, причём явно темпераментное; возле возвышения десяток пляшущих, остальные в изнеможении лежат на коврах. Публика: совсем молоденькие девахи и мужики лет от сорока, в явно праздничных сельских нарядах... Спрашиваю ближайшего: «Где могила Авеля?» Ответ: «Да вот она!» - и он указывает пальцем на узкую, сантиметров в 25, но длинную метров в 4 — от стены до стены — плиту из тёмного камня на полу.
-«И всё?»
-«И всё!»
- «А почему вы веселитесь? Как-то не подобает — ведь всё-таки могила...»
- «А у нас здесь сегодня ярмарка невест!»
Бог с ней, с ярмаркой невест, подумалось, - и немного погодя понял, что сильно ошибся. Махнул рукой, и из ГАЗ-66 на землю спрыгнуло человек пятнадцать, кровь с молоком, не дохлятиков по сложению, а физически крепких советских солдатиков-крепышей в возрасте 20-21 года, - поглядеть, где когда-то закопали несчастного Авеля. Тут началось! Девахи выскочили на улицу впереди своих папаш и безо всякого стеснения стали буквально виснуть (с чего бы такие вольности — христиане? или "уж замуж невтерпёж"?) на наших солдатиках, а те, давно «застоявшиеся в стойле», просто «поплыли» от избытка столь нежданного и бурного проявления женского внимания...
Выскочил на улицу и оркестр, которые запиликали что-то по-арабски живое, темпераментное, тут же к ним присоединились с русскими плясовыми мелодиями наши баян и гитара. Картина очень напоминала кадры из фильма о братании времён первой мировой: «дружба-фройндшафт», всеобщие объятия и импровизированные пляски... Все мои попытки растащить это броуновское, но удивительно «цепкое» движение заканчивались ничем...
Тут подошёл сирийский солдатик и спросил, не едем ли мы в сторону Дамаска. "Едем!" Тогда не можем ли мы завезти в военный госпиталь в Харасте (пригород Дамаска) его напарника, ужаленного скорпионом. "Без проблем", -мы ответили, - «Но сначала разгони эту толпу». Солдатик стал бегать, тормошить, что-то орать, и минут через десять крестьяне с дочками, явно расстроенные, нехотя стали возвращаться в каменное здание, пропахшее харчами. Мы подогнали ГАЗ-66 к деревянной холобуде, которая оказалась наблюдательным постом. Деревянные доски ссохлись от жары, в полу образовались щели с большой палец в ширину, при которых не стоило бы легкомысленно ходить по-сирийски в «шабшАбах» (пластмассовых открытых тапках). Получи расплату за беспечность: когда нога сирийца оказалась рядом с вылезшим из щели в полу скорпионом внушительных размеров, тот, естественно, среагировал по-своему, по-скорпионьи.... Скорпион был раздавлен, но ужаленная нога сирийца «горела», ступить на неё он не мог, и всё время хотелось «по-маленькому». Погрузили болезлого на ГАЗ-66. Погрузились сами и быстро-быстро рванули прочь от «могилы Авеля», пока нас не переженили.
Завернули по пути в Харасту, сдали ужаленного.
А вот и родная Баббила, и дико кричащий и дёргающий затвором сброшенного с плеча автомата часовой у шлагбаума (только бы, Бекека, не пальнул!) – выскочил сержант, разглядел нас, приветственно машет рукой: «СадИк!» («Друг!»)… Значит, проедем необстрелянными…
…А солдатики ещё долго ходили под впечатлением от экскурсии по «святым местам» ...
******************************************************************************
P.S. Свои воспоминания о времени учёбы в ВИИЯ мне поначалу хотелось обозвать «СУБЪЕКТИВНО об ОБЪЕКТИВНОМ», но в конечном счёте появилось IMPRESSION, заимствованное у любимого мной Клода Моне (см.«Impression. Sunrise»), более точное и ёмкое, чем одно только «восприятие», или только «впечатление», или только «ощущение». IMPRESSION – это ещё и потому, что немало чего остаётся «за кадром», и потому, что мои мнения, ощущения и точность изложения фактов, да ещё по прошествии без малого 40 лет, вещь неизбежно СУБЪЕКТИВНАЯ. Поэтому я, в силу этой субъективности, не желая кого-то обидеть или восхвалить и, главное, не получив соответствующего согласия, старался по мере возможного избегать оглашения имён и фамилий.
Итог же пяти лет в институте: мейнстрим – ПОЗИТИВ. Не оттого ли в День военного переводчика или годовщин института это удовольствие и счастье - увидеть знакомые лица и по учёбе в институте, и с кем довелось пересечься на переводческих путях-дорожках, да и вспоминается об институте только светлое...
Институт на каждом питомце оставил свои IMPRESSIONS – это очень индивидуально, и не удивлюсь, если найдутся те, кто внесут замечания, подробности, поправки или вообще окажутся несогласными со мной и будут опровергать. Не возражаю. Может, ещё и поспорю.
Февраль 80-го. На рекогносцировке. Гробница христианки. Я – крайний слева.
Учения. Алжир. 1980. Я – первый слева.
На пути в пустыню за розами Сахары. Апрель 1980.
Алжир. Шершель. Через 31 год.
Гробница христианки. 2011.