Сергей Викторович Копейко Запад – 68:
ЭТО БЫЛО НЕДАВНО, ЭТО БЫЛО ДАВНО
Взяться за перо (вернее, сесть за клавиатуру) собирался еще в 2013 году, когда исполнилось 50 лет со дня поступления в ВИИЯ. Но как-то заела текучка, а теперь решил все же не ждать 2018 года - 50-летия окончания института, нужно ловить момент, пока еще не остыла тяга к воспоминаниям.
Начало пути
А воспоминания уносят меня в лето 1963 года, когда шел к окончанию третий год моей срочной службы. Тогда, в начале 60-х, в армии существовало положение, согласно которому старослужащих отпускали для поступления в институты еще до общей демобилизации. Но как раз в 1963 году это правило отменили, что сулило мне потерю еще одного года и службу до последнего звонка, который для меня мог прозвучать очень поздно, у нас увольнение могло затянуться даже до декабря.
Настроение было хуже некуда, но выручило то обстоятельство, что я служил на узле связи дивизии, общался с некоторыми офицерами штаба. И как-то один из них подходит ко мне и говорит: Слушай, к нам пришла разнарядка в какую-то школу военных переводчиков в Москве, хочешь поехать? Ситуацию я оценил мгновенно, хотя в то время и не думал о военной карьере. Но шанс вырваться из опостылевшей рутины солдатского бытия, съездить в Москву, упускать было нельзя, и я тут же согласился.
И вот, с десятью рублями в кармане, я стою на стоянке такси в аэропорте Внуково и пытаюсь выяснить, куда же мне двигаться дальше. Таксисты собрали целый консилиум, обсуждая пункт моего назначения. Потом один из них сказал, что вроде бы знает, куда мне надо, есть какая-то контора на Волочаевской улице. И мы поехали. Десяти рублей как раз хватило на то, чтобы оплатить поездку.
Наконец я у цели, прохожу КПП на Танковом проезде, оттуда меня направляют к дежурному по институту. «А, абитуриент», небрежно справляется он, даже не глядит в мои бумаги – «ну, проходи, тебе в общежитие, размещайся». Субботний вечер, в который я приехал, не располагал, видимо, к особой бдительности.
Утром, в понедельник, я явился к начальнику сборов, майору Виктору Георгиевичу Куштейко, который разглядел мои документы более внимательно и ошарашил меня следующими словами: «Слушай, а ты ведь не к нам. У тебя предписание в школу военных переводчиков при бронетанковой академии. Ну, это недалеко, я сейчас им позвоню, пусть пошлют кого-нибудь за тобой». Майор стал названивать по телефону, но номер на другом конце был постоянно занят. Время затягивалось, майор решил поговорить со мной, и между нами состоялся следующий диалог:
- Школу-то ты как закончил?
- Нормально.
-Что значит нормально, троек много?
- Нет у меня вообще троек.
- Как нет, а ну покажи аттестат.
Я вытащил аттестат и предъявил его начальнику. Средний бал аттестата у меня был 4,5. Майор задумался ненадолго, потом решительно произнес: «Знаешь что, оставайся-ка ты у нас, я потом позвоню в академию, объясню ситуацию, скажу, чтобы тебя не искали».
Так я стал полноценным абитуриентом ВИИЯ. И так начались чудесные превращения, которыми оказался полон этот месяц. Перед экзаменами предстояло пройти медицинскую комиссию, и тут случилась новая заминка. Дело в том, что мой организм очень тяжело переживал переход от домашней пищи к солдатской еде, из-за чего я в первые месяцы службы часто оказывался в лазарете с расстройством желудка, а однажды даже загремел в госпиталь с подозрением на дизентерию. Все эти злоключения были отражены в медицинской книжке, на что и обратил внимание врач приемной комиссии. Он решил, что мне следовало бы пройти дополнительное исследование, сделать рентген желудка. Но в ситуацию вновь вмешался счастливый случай. Врач позвонил в госпиталь и ему сказали, что рентгеновская установка сейчас находится на ремонте. Поэтому он допустил меня до экзаменов с условием, что обследование я пройду позже. Об этом он сообщил начальнику сборов, т.е. уже знакомому нам майору Куштейко.
В тот год прием в ВИИЯ проходил по двум потокам: для гражданской молодежи, и для военнослужащих. Проходные баллы для этих двух групп были разными, и если выпускники школ должны были сражаться за самые высокие оценки, то для солдат достаточно было набрать 12 баллов, получить троечки по всем четырем экзаменам. Скажу без лишней скромности, что экзамены я сдал успешно, с чем и предстал, в очередной раз, пред очи начальника.
- Ну, как сдал?
- Нормально…
- Что ты все заладил, нормально, нормально, сколько баллов?
- Девятнадцать…
- Сколько, сколько?
- 19, товарищ майор. Вот смотрите: русский язык устно – 5, сочинение – 5, история – 5, немецкий язык - 4.
- Ну, ты даешь! Что-нибудь у тебя еще есть?
- Да вот, товарищ майор, еще рентген желудка нужно сделать.
- Знаешь, что? Иди ты отсюда со своим рентгеном желудка. Свободен, жди зачисления.
Несколько дней прошли в блаженном бездельничании, пока в приемной комиссии подводили итоги экзаменов. Из воспоминаний некоторых коллег можно узнать, что им сообщали о зачислении и назначали языки на заседании приемной комиссии, делал это чуть ли не сам генерал Андреев, а у нас было иначе. Если мне не изменяет память, все происходило гораздо проще. Абитуриентов просто построили на плацу, начальник сборов объявил о том, кто остается, а кому можно собираться домой, потом приступил к раздаче языков. Причем, нас заранее предупредили, что никакие пожелания по языкам приниматься во внимание не будут, все должны подчиниться решению приемной комиссии. Потому что в противном случае все захотят изучать английский или французский, а специалисты требуются по многим, в том числе и экзотическим, языкам. Внутренне согласившись с такой установкой, я все же с некоторым удивлением услышал, что мне для изучения был назначен язык фарси. В памяти внезапно всплыла строчка из оперы «Запорожец за Дунаем»: Теперь я турок, не казак… Так и мне, следовало согласиться с обращением в перса.
Но, как вскоре выяснилось, не все были готовы безропотно мириться с неожиданными поворотами судьбы. Были в моем потоке два замечательных парня, закадычные друзья, Бухарин и Краузе. И один из них получил английский язык. А другой – персидский. И вот, невзирая на все строгие предварительные условия, они решили бороться за то, чтобы учиться вместе, в одной группе. Пошли по начальству и таки добились разрешения поменять языки. Сначала они пустили в обмен персидский язык, т.е. стали искать желающих среди «англичан» перейти на персидский. Таковых не нашлось. Тогда, вот что значит крепкая мужская дружба, они отказались от английского, и тут подвернулся я. По взаимному согласию, один из друзей взял себе персидский язык, а я перешел на английский. Из неприятного запомнился неловкий разговор с начальником кафедры восточных языков, который, похоже, обиделся на меня за измену персидскому языку, но все обошлось.
С возрастом мне все чаще вспоминаются эти превратности случая: ВИИЯ или курсы при БТА, фарси или английский, такие развилки судьбы. Каждый из этих вариантов означал бы для меня совершенно другую жизнь, вот бы заглянуть туда, но увы…
Но и своих впечатлений, впрочем, хватало. Прошла первая страшная сессия, так называемый вводно-фонетический курс, которым всех нас очень стращали, дальше было легче. К третьему курсу мы уже вполне сносно лопотали по-английски, а тут нас и стали растаскивать в зарубежные командировки, потребность в переводчиках была огромная, с учетом масштабных поставок нашего оружия в многочисленные арабские и африканские страны, которые якобы вступили на путь социалистического развития. Ребята уезжали один за другим, а до меня все очередь не доходила. Было даже немного обидно, по успеваемости был в числе первых, а с командировкой всё не выходило.
Зеленые холмы Африки
Но вот пробил и мой час. И мне было предписано явиться в «десятку» (10-е Главное Управление Генштаба), там состоялась беседа. Был выписан ордер в бункер, где выдавали гражданскую одежду и назначены всякие формальности. Поскольку предстояло лететь в Африку, нужно было сделать прививки от всяких экзотических болезней, в том числе от тропической лихорадки. После прививки мне поставили ужасное условие: не употреблять спиртное в течение, как минимум, двух недель. Хотя в то время я был еще не очень алкоголизирован, но я не припомню другой ситуации, когда мне так нестерпимо хотелось выпить пива, как при этом карантине.
Все, в конечном счете, обошлось, и началась командировка. Страной назначения была Уганда. С ней недавно был заключен контракт на поставку наших истребителей, кажется МиГ-17, и нужно было составить проект реконструкции аэродрома в г. Гулу, на севере страны с тем, чтобы там могли базироваться реактивные самолеты. Вот для этого и была сформирована группа наших специалистов-военных топографов, при которой мне предстояло быть переводчиком.
В году 1966-м выезд за рубеж был событием экстраординарным. Но уже тогда проявились странности нашей системы, которые и привели, в конечном счете, к ее крушению. При всех командировках было строго предписано, летать только самолетами «Аэрофлота» до всех конечных пунктов, куда доставали эти рейсы. Решение вроде бы логичное, если бы не тот самый дьявол, который кроется в деталях. Что касается африканского направления, то там крайней точкой был тогда Хартум, в Судане. Незадача состояла в том, что самолет авиакомпании SAS улетал из Хартума на юг Африки, с посадкой в Энтеббе (Уганда) буквально на час раньше нашего прибытия в Хартум, так что нам пришлось ждать следующего рейса целую неделю. Если бы мы делали пересадку в Каире, то там был большой выбор рейсов, которыми мы могли бы долететь до места назначения за несколько часов. Но «люминь» есть «люминь».
А так, впереди была неделя пребывания в Хартуме, в какой-то заштатной гостинице, где я, при африканской жаре, здорово простудился из-за местного «кондиционера», т.е. огромного вентилятора, постоянно крутившегося под потолком. Зато на обед мы получали бифштексы из верблюжатины. Иногда выходили погулять по городу, хотя это было не совсем безопасно. Однажды стали свидетелями разгона какой-то демонстрации, когда на толпу людей внезапно накинулись конные полицейские, и стали орудовать длинными деревянными палками. На какое-то время мы остановились, наблюдая за этой картиной, но один из пробегавших мимо нас сердобольных местных жителей прокричал на ломанном английском что-то вроде: «немедленно уходите отсюда, а то и вам достанется!». Глупо было бы не воспользоваться таким советом.
А в более спокойных ситуациях нас донимали местные таксисты. Вид группы белых, бредущих пешком по набережной вдоль реки, страшно озадачивал их. Они притормаживали, жестами и голосом зазывали в машину, ехали некоторое время со скоростью пешехода, надеясь заполучить пассажиров. Сначала их поведение было веселым и дружелюбным, однако, видя, как мы их игнорируем, они все более распалялись, призывы уже становились злыми и агрессивными. Однако все заканчивалось тем, что они, резко надавив на газ, уносились вдоль улицы от этих дураков-белых.
Видели мы и знаменитое место слияния Белого и Голубого Нила. Нужно ли говорить, что никакой белизны и голубизны там не было и в помине. Просто два потока грязной воды, один из которых был чуть светлее другого.
Уганда в то время переживала радости обретения независимости при вполне умеренном, ориентированном на западные ценности президенте Милтоне Оботе. Но тогда политические перипетии интересовали нас не очень, интереснее было наблюдать за местными девушками. Поначалу они все казались на одно лицо, но, по прошествии пары месяцев, уже удавалось выделять среди них симпатичных особ. В министерстве обороны, где мы писали отчет после полевого сезона, таких, среди секретарш, было предостаточно. Но углубить свои впечатления мы не успели, все же два месяца – это мало для полного погружения в местную действительность.
А до этого была работа в окрестностях Гулу, где мы проводили геодезическую съемку и прочие измерения, необходимые для превращения заштатного аэропорта в современную авиабазу. Жили в местной гостинице, которая называлась «Acholi Inn», и опять про девушек… Гостиница была частной, владельцем ее являлся англичанин, ему в работе помогала дочь, юная британка, блондинка, которая выглядела ослепительно прекрасной на фоне жгучей африканской природы. Стоит напомнить, что вскоре после нашего отъезда, в Уганде на многие годы установился людоедский режим Иди Амина, при котором белым пришлось ох как несладко…
Ну а пока мы проектировали аэродром. В качестве полевых рабочих нам был выделен взвод солдат, которым следовало прорубать просеки в высокой траве, чтобы геодезисты могли проводить свои измерения. Командовал этим взводом молодой лейтенант, недавно закончивший военное училище в Индии. В первый же вечер нашего знакомства он подошел ко мне и попросил взаймы 200 шиллингов (по правде сказать, не очень большая сумма). Объяснил, что ему нужно купить подарок сестре на день рождения, а он как-то в данный момент поиздержался. Обещал вернуть деньги через несколько дней. И я наивно дал ему эти деньги. Чуть позднее я рассказал об этом эпизоде другим членам группы. Выслушав мой рассказ, старший группы горестно вздохнул и сказал: «ну и лопух же ты, хоть бы посоветовался, прежде чем давать», и далее, обращаясь уже к топографам: «ну что, станичники, поможем молодому?». Его поняли без лишних объяснений. Поскольку нас всего было пятеро, четыре военных инженера и переводчик, то сумму в 200 шиллингов без труда разделили на пять, получилось 40 шиллингов с носа, мужики скинулись и отдали мне свои доли денег. Было решено, что я верну им деньги, как только получу обратно долг, в чем, конечно, у них были большие сомнения. Так и получилось, лейтенант несколько раз обещал мне вот-вот отдать деньги, в последний раз, уже перед нашим отъездом из Гулу, сказал, что придет с деньгами завтра утром проводить нас, но так на проводы и не явился.
Еще одна зарисовка из быта угандийских солдат. Жили они в палатке в районе наших работ, иногда им привозили по мешку арахиса для питания, была им также разрешена охота на антилоп. Это было варварское зрелище. В саванну отправлялся армейский лендровер. Солдаты выслеживали стадо антилоп и атаковали его с автоматами. Стреляли, правда, умеренно, добывали не более одной-двух голов за раз.
Однажды они нас здорово выручили. Хотя нам не разрешать никуда далеко отлучаться из лагеря без сопровождения, как-то один из геодезистов предложил мне пройтись недалеко, до ближайшего холма, откуда он хотел осмотреть местность. Мы пошли напрямик через заросли и вдруг вышли на открытую поляну, на которой стояло несколько хижин. Попали в какую-то местную деревню, поначалу она казалась пустынной, но вскоре из хижин вылезли аборигены и мы оказались окружены жуткого вида ребятами в набедренных повязках и с копьями в руках. Было страшновато, но продлилось это недолго. Как выяснилось позже, солдаты почти сразу же обнаружили наше отсутствие и бросились вдогонку. Их появление тут же разрядило обстановку, и мы вернулись назад целыми и невредимыми.
А совсем недавно, уже в наше время, прочитал новость о том, что Уганда купила наши самолеты Су-30, которые будут базироваться на авиабазе в Гулу. Вот так история перекликается с современностью.
Вот еще несколько пришедших в голову эпизодов, о моем пребывании в Уганде. В силу чудесного расписания авиарейсов, о котором я уже писал выше, и перед возвращением на родину нам пришлось коротать почти неделю в ожидании нужного самолета. Сначала несколько дней провели в столице страны, г. Кампала, там на плоской крыше здания Министерства обороны в нашу честь был устроен прием. На открытом огне жарили целиком тушу какой-то косули, и повар наделял всех присутствующих огромными кусками мяса. И выпивка была нормальная – пиво и виски.
Потом переехали в г. Энтеббе, где находился международный аэропорт. Бездельничали, болтались по городу, и однажды забрели в кино. Воспоминания о фильме выветрились начисто, но запомнилась реклама, которая ему предшествовала. А реклама была о местном крепком напитке. Яркие цвета, зажигательная музыка и несущиеся с экрана отрывистые фразы: Англичане пьют виски! Русские пьют водку! А УГАНДИЙЦЫ ПЬЮТ UGANDA WARAGI!!! Заинтригованные таким сообщением, зашли на обратном пути в магазин, и взяли бутылку этого самого вараги. Люди в группе, кроме меня, были уже опытными специалистами не только по военно-топографической части, но и по всему прочему, что сопутствует полевым работам. Поэтому несколько странный запах, появившийся после откупоривания бутылки, никого особенно не смутил. Когда жидкость разлили по стаканам, запах стал еще противнее и гуще, но это нас только раззадорило, что же мы, хуже супротив этих угандийцев! Но кока-колу для запивки приготовили. Заминка кое-какая все же возникла. Один из инженеров вдруг сказал, что первым должен выпить старший группы – солидный полковник предпенсионного возраста. Кто-то решил выдвинуть вперед меня, как самого молодого. После недолгих пререканий решили пить одновременно, чтобы никому не было обидно. Впечатление от выпитого было феерическим. Сначала перехватило дух, жжение пошло по всему нутру, слезы брызнули из глаз, а жидкость неудержимо захотелось вернуть обратно. Но ничего, обошлось. Запили водой, отдышались и осторожно продолжили. И таки, знай наших, опустошили эту бутылку литра на полтора, закусывая огромными сочными помидорами и дешевыми японскими консервами из китового мяса. Потом на этикетке я прочитал, что эту дрянь изготавливали каким-то особым народным способом из сахарного тростника.
Челночные полеты
Ну а в Москве, после возвращения из командировки дела складывались совсем неплохо. Благодаря стараниям нового начальника курса, подполковника Казарина, удалось сдать все пропущенные зачеты и сессию, и остаться на своем курсе, без потери года. О Казарине (память, увы, не сохранила его имени и отчества) остались самые лучшие воспоминания, Он был для нас не просто начальником, но почти отцом, а часто даже нянькой, стоял горой за своих слушателей. О нем говорили, что раньше он служил в лагере для немецких военнопленных. Оттуда, видимо, и происходила его необыкновенная человечность.
Лето 1967 года выдалось очень тревожным. Противоречия между Израилем и арабским миром вылились в полномасштабную войну, которая получила название «семидневной». И хорошо, что она продлилась только семь дней, иначе у меня были бы все основания поучаствовать в ней. События развивались стремительно, в один из дней группе слушателей, в которую попал и я, было предписано срочно собраться, в полной готовности к командировке. Автобусом нас доставили на подмосковный аэродром Астафьево, который принадлежал ВМФ, и оттуда мы вылетели в Крым, в поселок Гвардейское, где базировался бомбардировочный полк авиации Черноморского флота. Прямо с самолета нас направили переодеваться, выдали летные комбинезоны, потом мы направились в клуб части, где был собран весь личный состав полка. На сцене была развернута большая карта, и мы с раскрытыми ртами слушали постановку боевой задачи. Из вступления мы узнали, что израильские войска прорвали оборону сирийской армии и их танковые колонны устремились к Дамаску. В этот критический момент Советское правительство предъявило ультиматум Израилю с требованием прекратить наступление. В противном случае мы угрожали принять ответные меры. Из дальнейшего доклада стало ясно, что этой мерой является воздушный ракетный удар по наступающим израильским войскам, который предстояло нанести нашему полку. На карте был нанесен маршрут полета, о котором нам подробно рассказали. Предстояло взлететь с аэродрома в Гвардейском, следовать до аэродрома Насосная, что под Баку, там совершить посадку для дозаправки и подвески боекомплекта, далее, в режиме полного радиомолчания пролететь над территорией Ирана, выйти в расчетную точку над Средиземным морем для нанесения удара, после чего следовать на посадку в военный аэродром Каира – Cairo West.
После постановки задачи было объявлено построение на взлетно-посадочной полосе, непосредственно перед самолетами. Стояли поэкипажно, каждый у своей машины. Нас до этого уже успели распределить по экипажам, причем предполетный инструктаж переводчиков привел всех в изрядное уныние, когда дошло дело до объяснения того, как, в случае необходимости, придется покидать самолет в воздухе. Естественно, в кабине никакого места для дополнительного члена экипажа не было. Переводчик должен был стоять или сидеть в проходе между креслами командира и правого летчика. Если самолет будет подбит, и нужно будет катапультироваться, то переводчику следовало сесть на колени к штурману, чьё кресло отстреливалось вниз, и так, вдвоем они будут спасаться. Уже позднее, когда весь ажиотаж спал, мы обсуждали с летчиками этот вариант, и они говорили нам, что такой вариант спасения был совершенно фантастическим. Никто его, разумеется, раньше не отрабатывал, придумали на ходу. И что бы вышло из этого, если пришлось бы действительно прыгать, одному Богу известно. К счастью, не пришлось. Тут надо признаться, что мне такой вариант вообще не светил. В отличие от остальных ребят, которые попали в экипажи бомбардировщиков Ту-16, я должен был лететь на Ан-12, в который планировалось загрузить инженерно-технический состав полка.
А тем временем на поле вынесли знамя полка, командующий авиацией ЧФ произнес напутственную речь, последовала команда «по самолетам». И тут все услышали какой-то гул, сначала тихий и далекий, но быстро приближавшийся. Через пару минут все стало ясно. Поле заполнила кричащая толпа женщин и детей. Это жены летчиков прорвали жидкую цепь оцепления, выставленную из матросов в степи, и выбежали на ВПП. Бросались к своим мужьям, плакали, обнимали, дети вопили в этой суматохе. И только мы, переводчики, тихо и скромно стояли на своих местах, ибо нас никто так не провожал. Через какое-то время удалось установить порядок, провожающих оттеснили в сторону, и мы заняли места в самолетах, где просидели около четырех часов. Потом нам разрешили вернуться в казарму и лечь спать не раздеваясь. К утру, тревога вроде бы спала, но мы еще целую неделю находились в готовности к вылету, хотя вылет становился все менее вероятным. Из радиосообщений стало ясно, что израильтяне заняли Голанские высоты и остановились, огонь прекратился, начались какие-то переговоры. Так закончилась для нас эта война. Накануне нашего возвращения в Москву в полковом клубе был объявлен вечер с танцами. Все очень ждали этого мероприятия, ибо многим за это время удалось подружиться с девушками-связистками и прочими полковыми служащими. Помню, как Сане Дивочкину, видному высокому парню, удалось в жесткой конкурентной борьбе добиться расположения симпатичной местной девушки-матроса. Кое-кто ему это запомнил. Во всяком случае, в течение недели после нашего возвращения институт, к нему то и дело обращался кто-нибудь из наших, и с лицемерной заботой интересовался, не испытывает ли он жжения при мочеиспускании…
Ну а осенью того же года начались челночные полеты, когда нужно было восстанавливать огромные потери арабов в вооружении и боеприпасах. Мне с группой однокурсников пришлось летать на самолетах витебской дивизии военно-транспортной авиации. Наш маршрут был Москва – Витебск – Кишкунлацхаза, под Будапештом – Каир. После вылета из Будапешта полет проходил над территорией Югославии, потом продолжался над морем и заканчивался в Каире. Летали мы как бы самолетами Аэрофлота, т.е. с боевых Ан-12 были сняты хвостовые пушки (но кабина КОУ – командира огневых установок оставалась!), а сами самолеты были раскрашены в цвета Аэрофлота. Кроме официального радиообмена с землей, случались и нештатные ситуации. Так часто, когда мой самолет покидал небо Югославии, с земли можно было услышать: «Товарищ, уходи подальше в море. Стреляют, мать их так». Это югославы предупреждали нас о том, что стоит держаться подальше от берега Албании, отношения с которой были в то время отнюдь не простыми. А приближаясь к югу Италии, можно было до одурения твердить: «Brindizi control, Brindizi control, this is Aeroflot, flight number...etc», но лишь изредка снизу раздавался рокочущий басок: «Air Force, go ahead». Так мы общались с американской военной базой, расположенной в Бриндизи.
Перед посадкой в Каире случилась серьезная предпосылка к летному происшествию. Я, как положено, вышел на связь с вышкой, получил необходимые данные: высоту, скорость и направление ветра у земли т.д., затем было дано разрешение на посадку. Но когда мы вышли на ВПП и начали снижение, то вдруг увидели, что с этой же полосы, навстречу нам какой-то самолет идет на взлет. Нужно было видеть побелевшие руки командира, который намертво вцепился в штурвал, но сделать уже ничего не мог, в режиме снижения и посадки наш Ан-12 был практически неуправляемым. Менять курс уже было поздно, только вперед и вниз. К счастью, запас расстояния оказался достаточным, и мы с этим самолетом разошлись на встречных курсах. После посадки командиру и переводчику приказали немедленно явиться на командный пункт. Там состоялся допрос с пристрастием, но нам, в конце концов, удалось отбиться, доказать, что мы действовали правильно, строго по командам с земли. Позднее мы узнали, что этот случай помог решить одну спорную проблему. До него египтяне, по неведомым нам причинам, не хотели допускать наших диспетчеров к управлению воздушным движением при взлетах и посадках. Все переговоры велись с местными специалистами, через переводчиков. А сейчас египтяне, наконец, допустили до обслуживания наших самолетов наших же диспетчеров, что было, разумеется, удобней и безопасней.
В Каире мы останавливались в гостинице, которая называлась, если память мне не изменяет, «Шанель». Хорошая, видать, была гостиница в прежние времена. А сейчас остатки былой роскоши тонули в запустении. К тяжелым шторам на окне лучше было не прикасаться, так как они были покрыты толстым слоем пыли, широкая кровать покачивалась на трех ножках, а в туалете из надтреснутого бачка постоянно текла вода. Но все мысли об этих недостатках тут же улетучились после того, как мы транзитники, побывали в гостях у наших ребят, которые сидели в Каире постоянно. Там была группа переводчиков во главе с полковником Долговым из управления института.
Накрытый стол поражал обилием свежих овощей и зелени, но главное было не в этом. Бросались в глаза какие-то медицинского вида бутылки с притертыми стеклянными пробками. Скоро выяснилось, что это были бутылки со спиртом, который в Каире продавался в аптеках, по совершенно смешным ценам, и предназначался, разумеется, исключительно для медицинских целей.
А еще, в свободное время, нас отправляли собирать осколки на взлетно-посадочной полосе. Разгильдяйству и безразличию египтян не было предела. В декабре в расположенных вдоль полосы капонирах еще стояли остовы сожженных израильтянами летом истребителей, а на полосе довольно часто попадались осколки, ржавые, зазубренные кусочки железа, о которые вполне реально было пропороть резину при взлете или посадке.
Отдельно стоит рассказать о полетах в Северный Йемен. Я оказался одним из немногих, кому в ходе этой челночной эпопеи довелось добраться до Ходейды, и даже Саны. Мы вылетали из Каира и делали промежуточную посадку в Асуане. Там действовало строгое правило, запрещавшее любые полеты над плотиной, так что летчикам приходилось выбирать довольно замысловатый курс при подлете к городу и посадке. Аэродром в Асуане был примечателен тем, что там полностью отсутствовало светотехническое оборудование, так что работал он только в дневное время, а вечером полосу, на всякий случай, обозначали рядами плошек с горящим маслом. Картина была потрясающая, бетонная полоса среди песков, которая скрывалась из вида, если немного отойти в сторону, казалось, что огоньки мерцают прямо в пустыне. Вполне можно было представить себя героем популярного тогда польского кинофильма «Фараон».
После Асуана, на маршруте в Ходейду, у нас была контрольная точка – Асмара в Эфиопии. Но связаться с ней не удалось ни разу, все мои выходы в эфир оставались гласом вопиющего в пустыне. Но командира это не особенно расстраивало. «Ну и хрен с ними», - обычно говорил он, «нам и так все видно». И действительно, с высоты 10 тысяч метров, при хорошей погоде (а плохой там, похоже, и не бывало) отлично просматривался весь маршрут полета, Красное море наблюдалось во всей красе, и мимо Ходейды промахнуться было невозможно. Проблема была в другом. В Северном Йемене шла гражданская война, республиканцы воевали с роялистами, причем чаша весов колебалась то в одну, то в другую сторону. Поэтому, при подлете к Ходейде, главной задачей штурмана было наблюдение за взлетно-посадочной полосой, точнее за тем, какой флаг был поднят над стоявшим у вышки танком. Штурман ползком забирался в самый конец фонаря и через бинокль изучал обстановку. Трудно сказать, что там ему удавалось высмотреть, но без его команды командир не шел на посадку.
От побережья в горы уходила узкая извилистая дорога, которая соединяла Ходейду с Саной. Именно там, в горах вокруг Саны и шли в то время основные бои, а в Ходейде было относительно спокойно. Самым запоминающимся стал, конечно, рейс в Сану, куда нам пришлось слетать с грузом боеприпасов. Летели мы под прикрытием пары наших истребителей, причем это было весьма своеобразное прикрытие. Ан-12 шел на большой высоте, а истребители прикрывали его снизу, от возможного обстрела с гор. Через иллюминатор было видно, как истребители шныряли внизу, иногда спускаясь в ущелья ниже пиков горных вершин. Вообще звено наших МиГ-17 полностью контролировало все воздушное пространство Северного Йемена. Правда, незадолго до нашего прилета там был потерян один истребитель. Как рассказывали летчики, до конца так и не удалось выяснить, был ли он сбит с земли при полете на небольшой высоте, или неожиданно попал в сильный нисходящий поток воздуха, из которого не смог выбраться.
С высоты Сана казалась совсем игрушечной, небольшой городок, окруженный крепостными стенами. Самолет остановился на ВПП, но двигатели продолжали работать, а летчики оставались на своих местах. Все должно было быть готово к немедленному взлету. Не успели опустить рампу, как начался обстрел аэропорта. Мины стали падать с большим недолетом, но фонтанчики взрывов метрах в двухстах от стоянки очень бодрили нас при разгрузке самолета. От экипажа в ней участвовали технари и переводчик, плюс ватага местных бойцов, причем один из них почему-то просидел все время у самолета на корточках, молитвенно сложа руки. Работа шла споро, позднее борттехник ради интереса подсчитал время, потраченное на разгрузку, прикинул общий вес груза на число грузчиков, и вышли какие-то сумасшедшие цифры. Обстрел явно послужил хорошим допингом. На обратном пути мы прихватили с собой группу так называемых республиканцев, они расселись вдоль борта в своих белых балахонах с нашими «калашниковыми» в обнимку. Среди них оказался один подвижный паренек, говоривший немного по-английски. Он первый обратился ко мне, гордо заявив, «я – республиканец!» На мой вопрос, что для него означает быть республиканцем, он ответил: «а кем же мне быть, если шейх моей деревни за республику…»
Покидали мы Ходейду при чрезвычайных обстоятельствах. Пока мы там стояли, обстановка на фронте обострилась, роялистам удалось прорвать фронт, и они устремились по единственной дороге к городу. Их продвижение пытались остановить, но угроза падения Ходейды была в течение какого-то времени вполне реальной. И тогда командование решило срочно эвакуировать из города семьи советских военных специалистов. Эвакуировать людей предстояло нам, на нашем Ан-12. В течение нескольких часов шла погрузка, самолет был битком набит растерянными женщинами и плачущими детьми, сидевшими на наскоро собранных чемоданах и узлах. В военно-транспортном самолете, как известно, герметически закрывается только кабина пилотов и расположенный за ней небольшой отсек, так что о полете на большой высоте не могло быть и речи. Предельная высота для нас была три тысячи метров, и полет на этой высоте забыть невозможно. Самолет трясло как грузовик на ухабистой проселочной дороге, народ был в панике, а я не уставал дивиться крепости и надежности самолета. Этот безумный полет продолжался до Асуана, куда вскоре прибыл пассажирский Ту-104, и люди полетели домой уже в нормальных условиях. А Ходейду, как мы узнали позже, роялисты так и не взяли.
И в заключение
Время неизбежно катилось к выпуску, и, казалось, не было такой силы, которая могла бы испортить настроение. Но я не избежал одной проблемы. Учился я хорошо, вполне мог претендовать на красный диплом, если бы не одно «но» - физподготовка. Меня это обстоятельство не особенно волновало, но очень занимало моего заботливого начальника курса, подполковника Казарина. Он буквально не давал мне прохода, увещевал, грозил, наставлял, настаивал на необходимости подтянуть «физру» и выйти на красный диплом. А как ее подтянешь, если я с трудом подтягивался на перекладине 2-3 раза, и это был мой предел. В то время только-только пробивались сведения о великой силе психологических тренингов, и я решил попробовать этот метод на себе. Однажды с утра, сразу после завтрака я начал сосредоточенно вышагивать по территории института, постоянно повторяя по себя что-то вроде: надо обязательно сдать, ты сможешь, соберись с силами и т.д. Когда мне показалось, что я уже достаточно завел себя, направился прямиком на кафедру физподготовки. Если кто помнит, преподавательская находилась в глубине спортивного зала, и по пути к ней, нужно было пересечь весь зал. Уже на подходе к двери я услышат нечто такое, что заставило меня на время остановиться. Из-за неплотно прикрытой двери раздавались негромкие голоса преподавателей:
- Ну что будем делать с Копейко, парень он вроде бы неплохой, и начальник курса за него очень просит…
Услышав такие слова, мне бы развернуться и тихонько удалиться на цыпочках, оставив решение этого вопроса на волю тренеров. Но нет, какая-то гордыня подтолкнула меня, я широко распахнул дверь и сказал с вызовом:
- Не нужно ничего со мной делать, вот он я, прибыл для пересдачи зачета! Преподаватели удивленно переглянулись между собой, один из них сказал:
- Ну что ж, прибыл, так прибыл, к снаряду…
Последовало несколько секунд беспомощного болтания на перекладине, и все закончилось, красный как рак и опозоренный, я пулей вылетел из спортзала.
Но вот пришло и время выпускного вечера. Было легко и весело, нужные кондиции набрались довольно быстро и тут кто-то посетовал:
- Да, летали мы много, а вот с парашютом так и не довелось прыгнуть...
Этот пробел решили восполнить немедленно. Человек 10-12 дружно направились в туалет, открыли окно и начали прыгать вниз из окна с высокого первого этажа. Построились в колонну по одному, забравшись на подоконник, группировались перед прыжком и сигали вниз. Все обошлось без травм и прочих происшествий.
Так мы вступали в новую незнакомую жизнь.
Генерал-полковник А.М. Андреев
О нашем начальнике ВИИЯ вспоминают многие. Мой курс с ним особенно связан, мы ведь одновременно, в 1963 году, начали свою службу в институте.
Он прошел славный путь от красноармейца до полковника в погранвойсках. Великую Отечественную войну закончил генерал-майором, командиром стрелкового корпуса. Герой Советского Союза, оборонял Ленинград, освобождал Варшаву, брал Берлин. Славная биография. Но личные впечатления о нем несколько другие.
Мне он запомнился, прежде всего, фанатичным поклонником строевой подготовки. Это была его подлинная страсть. Часто, когда мы выходили на строевые занятия, и начинили шагать по периметру плаца, появлялся генерал Андреев, который сначала здоровался за руку с барабанщиком главного барабана (этим инструментом управлял тщедушный старшина, ростом ниже самого барабана), затем отходил немного в сторону и, закрыв глаза, наслаждался музыкой строя. Старшина усердно бил колотушкой в огромное брюхо барабана, обеспечивая нам темп 120 шагов в минуту, а генерал иногда приближался к марширующим, наклонялся, прикладывал ладонь к уху и недовольно выкрикивал: Не слышу ноги, не слышу ноги… А как эту ногу можно было услышать при таком музыкальном сопровождении?
В начале каждого учебного года проводилось общее собрание личного состава института. Выступая на подобных собраниях, генерал Андреев неизменно обещал сделать все возможное, чтобы ВИИЯ был включен в число участников парада на Красной площади. Он грозился дойти до Министра обороны, до ЦК КПСС, чтобы добиться положительного решения по этому вопросу. Но в мою бытность ничего подобного не случилось.
Уже перед самым концом службы, я получил путевку в один из военных санаториев. Там моим соседом по столу оказался отставник весьма преклонных лет (видимо, такой, как я сегодня) и из разговоров с ним я узнал, что он в первой половине 60-годов прошлого столетия служил именно в Главном управлении кадров и занимался военно-учебными заведениями. Когда я стал ему рассказывать о ВИИЯ и генерале Андрееве, он очень оживился и пустился в воспоминания:
- Ну как же, как же, помню я вашего Андреева. Он же замучил нас всех своими просьбами вывести на парад ваш институт. Но начальство держалось твердо – подготовка к параду, это же несколько месяцев тренировок, разве можно лишать переводчиков такого учебного времени, чему они научатся. Пусть уж лучше курсанты из училища Верховного Совета маршируют, это у них строевая подготовка – основная дисциплина.
Вот такие были взгляды в те времена.
Копейко Сергей Викторович
Запад – 1968, полковник в отставке
Бывший офицер ГРУ ГШ ВС СССР